Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

во время последнего жертвоприношения, на похоронах Элодеи, Шелк сжег черного петуха целиком. Птиц можно читать, хотя это делают редко. Не оскорбится ли даритель, если она не прочитает этих голубей?

— Одного я прочитаю и сожгу, — твердо сказала она ему. — Второго мы разделим с богиней. Останься здесь, если хочешь его для себя.

Он покачал головой.

Голуби отчаянно били крыльями, пока она перерезала им горло.

Глубокий вздох.

— Прими, о Добрая Киприда, в жертву этих прекрасных голубей. Мы просим: расскажи нам о тех временах, которые придут. Что мы будем делать? Твой самый легкий намек стал бы драгоценнейшим откровением. — Неужели она действительно убила этих голубей? Она рискнула взглянуть на безжизненные тушки. — Но если ты, однако, выбираешь другой путь…

Она дала рукам упасть, сознавая, что крови на ее платье прибавилось.

— Мы согласны. Теперь мы просим: расскажи нам через жертву.

Срезав перья, кожу и плоть с правой лопатки первого голубя, она вгляделась в тонкие линии, покрывавшие кость. Птица с распростертыми крыльями; дарителя, несомненно, зовут Лебедь или что-то в этом роде, хотя она уже забыла его имя. А вот вилка на тарелке. Неужели богиня хочет сказать, что этот человек собирается пообедать? Невозможно! Из кости, похоже, просочилась маленькая капля крови.

— Блюдо, добытое насилием, — объявила она дарителю, — но если у богини и есть второе послание для меня, я слишком невежественна, чтобы прочитать его.

— Следующий даритель — мой сын, Кровинка, — прошептала майтера Мрамор.

Кто такой Кровинка? Майтера Мята чувствовала, что должна знать это имя.

— Эту тарелку вы приобретете на пару со следующим дарителем, — сказала она владельцу голубей. — Надеюсь, богиня не требует, чтобы вы забрали ее у него.

— Он купил этот мантейон, сив, — прошипела майтера Мрамор.

Майтера Мята кивнула, ничего не понимая. Ей было жарко, и она чувствовала себя больной, раздавленной сжигающими лучами солнца и жаром от священного огня, горящего на алтаре; запах такого количества крови чуть ли не душил ее, но она заставила себя наклониться над левой лопаткой голубя.

Соединенные кольца, часто прерывающиеся.

— Многие из тех, кто закован в цепи в этом городе, освободятся, — объявила она и бросила голубя в священный огонь, заставив вздрогнуть маленькую девочку, принесшую кедровые поленья. Какая-то старуха пришла в восторг, получив второго голубя.

Следующий даритель оказался мясистым человеком лет шестидесяти, который пришел вместе с красивым юношей, едва достававшим ему до плеча; юноша нес клетку с двумя белыми кроликами.

— Для майтеры Роза, — сказал пожилой человек. — Эта Киприда, она за любовь, точняк?

Он вытер потную голову носовым платком, источавшим тяжелый розовый аромат.

— Да, она богиня любви.

Молодой человек ухмыльнулся и сунул клетку майтере Мята.

— Ну, розы символизируют любовь, — сказал немолодой человек, — и я думаю, что эти кролики вполне подходят.

Майтера Мрамор фыркнула:

— Жертва в клетке не принимается. Кровинка, прикажи ему открыть клетку и дать мне одного.

Пожилой человек пораженно вздрогнул.

Майтера Мрамор взяла кролика и оттянула его голову назад, обнажив горло. Если и был какой-то обычай для жертвоприношения кроликов, майтера Мята его забыла.

— Мы обойдемся с ними точно так же, как с голубями, — сказала она так твердо, как могла.

Немолодой человек кивнул.

«Похоже, они делают все, что я говорю им, — подумала она. — Принимают все, что бы я ни сказала!» Она отрезала голову первому кролику, бросила ее в огонь и вскрыла живот.

Внутренности, казалось, расплавились под горячим солнцем, превратившись в поднимающуюся линию оборванных людей с карабинами, мечами и грубыми копьями. Где-то далеко, на краю слышимости, опять затрещала жужжалка, как будто перешагнув через горящего кролика.

Она опять поднялась на ступеньки, соображая, как бы начать:

— Послание абсолютно ясно. Необыкновенно ясно. Необычно.

Шепоток в толпе.

— Мы… по большей части мы находим отдельные послания для дарителя и для авгура. И для паствы и всего нашего города, хотя часто они общие. Но в этой жертве только одно послание.

— Оно говорит о том, чем вознаградит меня Аюнтамьенто? — крикнул даритель.

— Смертью. — Она посмотрела в его красное лицо, не чувствуя ни капли жалости, и удивленная, что не чувствует. — Вы весьма скоро умрете, или, по меньшей мере, даритель. Возможно, имеется в виду ваш сын.

Она заговорила громче, слушая перестук жужжалок; казалось странным, что больше никто не слышал его.

— Даритель этой пары кроликов напомнил мне, что роза, цветок, имя которого носила наша дорогая сив, на языке цветов означает любовь. Он прав, и Восхитительная Киприда, которая была так добра к нам здесь, на Солнечной улице, является автором этого языка: возлюбленные могут общаться на нем при помощи букетов. На этом языке мое собственное имя, мята, означает добродетель. Я всегда думала о нем как об указании, даже приказе, придерживаться пути добродетели, достойного священной сивиллы. Я имею в виду милосердие, смирение и… и все остальное. Но добродетель — старое слово, и Хресмологические Писания говорят нам, что вначале оно означало силу и мужество при защите правды.

Все в почтительном молчании слушали ее; она попыталась услышать жужжалки, но они замолкли, как будто их и не было.

— У меня тоже их не так много, но я сделаю все, что в моих силах, в борьбе за правду. — Она посмотрела на дарителя, собираясь сказать что-нибудь о мужестве перед лицом смерти, но он уже исчез в толпе вместе с сыном. На улице валялась брошенная пустая клетка.

— Для всех нас, — продолжала она, обращаясь к прихожанам, — победа! — Что там за серебряный голос, звенящий над толпой? — Мы будем сражаться за богиню! Мы победим с ее помощью!

Сколько осталось? Шестьдесят или больше? Майтера Мята чувствовала, что у нее нет сил даже на одну.

— Но я и так принесла слишком много жертв. Я — младшая по сравнению с моей дорогой сив, и руководила жертвоприношением только ради нее. — Она отдала священный нож майтере Мрамор и взяла у нее второго кролика прежде, чем та смогла возразить.

После кролика — черная овца, Гиераксу. Майтера Мята с неописуемым облегчением смотрела, как майтера Мрамор принимает ее и предлагает пустому серому сиянию Священного Окна. Она завыла и затанцевала — точно так же, как выла и танцевала много раз для патеры Щука и патеры Шелка, — поймала кровь овцы и окропила ею алтарь; потом она смотрела, как майтера бросает голову в огонь, зная, что все смотрят на майтеру и никто на нее.

Боги съели тонкие копыта овцы, одно за другим. Быстрый удар жертвенного ножа вскрыл брюхо, и майтера Мрамор прошептала:

— Сив, подойди сюда.

Майтера Мята вздрогнула и неуверенно шагнула к ней; майтера Мрамор,