Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любовь Николая Ивановича Белецкого к Денису переросла за это время почти в отеческую. Он гордился тем, что вывел «бурлачонка» на путь литературной славы, и ревниво следил за его успехами. Он внимательно читал все, что писалось о Денисе Бушуеве, и малейший упрек критики воспринимал, как личную обиду, и мучительно переживал его.
Внимательно следила за успехами Дениса и Варя. Но следила издалека. Как-то так получилось, что с объяснения Анны Сергеевны с Бушуевым на пароходе Варя только один раз встретилась с Бушуевым. В то самое лето, когда они с матерью были в Крыму, в нее влюбился в Евпатории немолодой профессор Московской консерватории Илья Ильич Кострецов и, по возвращении в Москву, сделал ей предложение. Ей, как пушкинской Татьяне, «все были жребии равны», и она вышла замуж за Илью Ильича. Не обошлось, конечно, это дело и без участия Анны Сергеевны. Она видела, что Варя все еще сильно любит Дениса, и замужество представлялось Анне Сергеевне лучшим выходом для дочери, тем более, что Илья Ильич нравился Анне Сергеевне и казался очень подходящей партией для дочери. И она, так сказать, «подтолкнула» Варю на этот брак. Однако скоро, очень скоро стала жалеть об этом. Не потому, что муж Вари оказался плохим, нет, он оказался очень хорошим человеком и мужем, а потому, что к этому времени стало ясно, что Дениса Бушуева ждет оглушительная слава и «блестящая карьера», как любила говаривать Анна Сергеевна, применяя старорежимное выражение. Но думать об этом было поздно, и Анна Сергеевна смирилась, хотя долго не могла простить себе ошибки в выборе жениха для дочери. О том же, что произведения Бушуева «типично советские», что в свое время она ставила в вину Денису, Анна Сергеевна как-то сразу позабыла и больше об этом не вспоминала. Встретилась Варя с Бушуевым на премьере «Братьев» в МХАТе. Они – Белецкий, Анна Сергеевна, Варя и ее муж – сидели в четвертом ряду партера. В антракте Денис подошел к ним. Смущенный обращенными со всех сторон на себя взглядами и аплодисментами, раздававшимися в зале, как только публика узнала его, он всего лишь одну минуту побыл с Белецкими и ушел за кулисы.
Катастрофа как-то снова сблизила Анну Сергеевну с Бушуевым. Она вместе с Белецким почти каждодневно навещала Дениса в больнице. (Варя в это время была в концертном турне в Сибири.) Навещали Дениса очень многие и часто: писатели, артисты, друзья и читатели, случайно узнавшие о несчастье.
В середине мая Бушуев выписался из больницы и сразу же получил радостное известие: дело деда Северьяна пошло на пересмотр в Спецколлегию Верховного Суда СССР. Бушуев справился у Муравьева; Муравьев заверил его, что самое позднее – в начале июня дело будет слушаться Спецколлегией.
XIIПосле ужина все перешли на веранду. На ступеньках веранды играли в карты шофер Дениса Бушуева Миша и Колька – шофер известнейшего и богатого писателя Алексея Большого. Завидев шумную компанию, игроки поспешно ушли в гараж – доигрывать неоконченную партию в «козла».
Теплый майский вечер окутал Переделкино пряной тьмой. Одуряюще пахло черемухой и молодыми листьями тополей. Бушуев включил свет на веранде, вспыхнули под потолком золотистые шары, и свет их сразу вырвал из темноты кусок сада: клумбы с первыми цветами, кусты жасмина, пышно навалившиеся на перила веранды, и песчаную дорожку, плотно утрамбованную только что отшумевшим дождем.
Налегли на шампанское. Вынесли на веранду электрофон. Пили за все подряд: за выздоровление хозяина дома – Дениса Бушуева, за уезжающего в Польшу его друга художника Лапшина, за молодую поэтессу Наточку Аксельрод – задорную и циничную девушку, в очках и с прыщиками на лбу, за майский вечер и, конечно, за здоровье самого «Хозяина»[2].
С веранды видны были залитые огнями дачи соседей: Леонида Леонова, Серафимовича, контр-адмирала Топикова. И слышен был лязг буферов на железнодорожной станции.
Странным островком было это подмосковное местечко Переделкино. Начиная с середины тридцатых годов, когда по всей стране лилась кровь, а живые – замирали от страха, в Переделкине веселились, пили и танцевали. Переделкино – это государство в государстве, оно живет особой, своей жизнью, иной, чем вся двухсотмиллионная страна. Только жители окружных убогих и нищих деревень, да Кремль, да кое-кто из москвичей знали о существовании «райского местечка» Переделкино. Местные колхозники с ненавистью и завистью смотрели на великолепные машины жителей Переделкина, на богатые дачи за высокими заборами, с удивлением слушали летними ночами томную непонятную музыку (заграничные пластинки) и, качая головами, вздыхали: «Веселятся, дьяволы… Им – что? И хоть бы коммунисты были – а то ведь – беспартейные…» Это было не совсем так: были среди обитателей Переделкина и коммунисты, и даже – довольно большое количество. Но весь секрет заключался в профессиях. Построился здесь народ исключительный: крупные писатели, режиссеры, композиторы… Белыми воронами были среди них два адмирала и один генерал-лейтенант. Купил себе здесь просторную дачу и разбогатевший Денис Бушуев. Жили на этой подмосковной даче – сам Денис, домработница Настя да шофер Миша. Приехал из Отважного погостить к сыну еще Ананий Северьяныч.
Пили много и дружно. Подпоили волжанку Настю, и она уже успела разбить дорогую вазу для фруктов, купленную Бушуевым осенью 1939 года в Польше. Белецких среди гостей не было, они сами принимали гостей в этот день.
Композитор Крынкин, известный автор музыки к фильмам и музыки к массовым песням, худой, как вобла, в тонком темном костюме, в пенсне, блестя дорогим перстнем на пальце, держал Анания Северьяныча за пуговицу шелковой голубой рубахи и внушал ему:
– П-поймите, Ананий Северьяныч… сын ваш а-агромный т-та-лант. И – ш-широкая натура…
– Да ведь оно как сказать… – поеживался Ананий Северьяныч. – Поначалу рос чистым, стало быть с конца на конец, шелопаем…
– Ш-шелопаем? – икнул композитор.
– Чистым.
Патефон журчал томное танго. Сжимая разомлевшую Наточку Аксельрод, сценарист Кирюхин пьяно, но точно выделывал замысловатые па (он специально учился западным танцам в лучшей московской школе у Лили Цфасман). Положив прыщавое лицо на плечо Кирюхину, Наточка вздыхала и охотно отвечала на пожатия руки Кирюхина. Танцевали еще несколько пар, и танцевали в большинстве – хорошо.
– А Борька Густомесов в этом доме не бывает! – громко сообщила жена писателя Батаева, хорошенькая молоденькая блондинка, развалясь в плетеном кресле и протягивая Денису пустой бокал. – И я знаю почему…
Слегка возбужденный вином, Денис весело рассмеялся и подлил Ватаевой шампанского.
– И я знаю… – сказал он.
– А хороша была эта самая Финочка-то?
– Таких в Москве нет. Вы, конечно, исключение.
– Ой ли? – прищурилась Ватаева.
Высокий и мощный, Денис был на голову выше гостей. Темно-синий костюм сидел на нем добротно и ладно, как, впрочем, – все, что он надевал, благодаря стройной, крепкой фигуре.
– Эй, вы, «инженеры человеческих душ»! – орал упившийся Алексей Николаевич Большой, мотая тяжелой, лысеющей головой. – Предлагаю тост за великого Хозяина. В-всем встать! – и, качнувшись и чуть не упав, он грузно поднялся, держа в руке стакан, из которого выплескивалось шампанское.
– Ура!
– Урра!..
Но многие уже были сильно пьяны, и вышло все это как-то недруж но, хотя многие старались подчеркнуть экстаз.
Алексей Николаевич поймал за рубаху Анания Северьяныча.
– Слушай, ты, «стало быть с конца на конец»… пойдем-ка со мной.
И потащил Анания Северьяныча в кабинет Дениса. В кабинете на стене висели фотографии актеров МХАТа в ролях из пьесы Бушуева «Братья». Поставив щуплого и перепуганного старика перед фотографией Хмелева в роли комиссара Черемных, Алексей Николаевич пьяно икнул и спросил:
– Кто такой?
Ананий Северьяныч дернул бороденкой и замигал глазами.
– Кто, говорю, такой?
– Надо быть, солдать… – выдавил старик.
– Солдать!.. – передразнил Алексей Николаевич. – Сам ты, брат, «солдать»! Это Николай Палыч Хмелев… Не тот Николай Палыч, что декабристов укокошил, а – другой, блестящий актер, которого сын твой дурацкой ролью укокошил. Понял?
– Чегой-то?
– Не понял?
– Чегой-то не понял… Туманно.
– Эге-ге-ге-ге… – колыхаясь от смеха, протянул Алексей Николаевич. – Туманно, говоришь?.. А впрочем, ты, Северьяныч, прав: кругом туман…
И, безнадежно махнув рукой, пошел, покачиваясь, из кабинета.
В столовой, потушив свет, Семен Винокуров, или, как его звала вся Москва, – Семка, поэт и лихой переводчик с немецкого и французского, человек молодой, красивый и хамоватый, обнимал Настю и пытался поцеловать ее.
– Ох, не нада… не нада… – вздыхала Настя.
На веранде стоял дым коромыслом – танцевали румбу. Крынкин, поминутно поправляя пенсне, рассказывал сидевшему на перилах Лапшину:
- Катерину пропили - Павел Заякин-Уральский - Русская классическая проза
- Сеть мирская - Федор Крюков - Русская классическая проза
- Участники - Денис Епифанцев - Русская классическая проза
- Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения - Александр Грин - Русская классическая проза
- Замок на песке. Колокол - Айрис Мердок - Проза / Русская классическая проза
- Девушка индиго - Наташа Бойд - Историческая проза / Русская классическая проза
- Приглашение на казнь (парафраз) - Евгений Юрьевич Угрюмов - Прочее / Русская классическая проза
- Том 4. Сорные травы - Аркадий Аверченко - Русская классическая проза
- Сцена и жизнь - Николай Гейнце - Русская классическая проза
- Вершина - Матвей Алексеевич Воробьёв - Русская классическая проза