Хранить вечно. Дело № 1 (СИ) - Батыршин Борис Борисович

Та часть меня, которая управлялась юношескими гормонами, возликовала, представив в красках, как будет показывать симпатичной Тане базовые движения и связки, поддерживая ладонями её стройные ножки и талию. Другая, пятидесятивосьмилетняя, брюзжала что-то на тему нездоровой тяги к малолеткам и вообще, пустой траты времени - но тёплый майский вечер, прелесть романтической прогулки в сочетании с упомянутыми уже гормонами не оставляли голосу разума ни малейшего шанса быть услышанным. Позади и немного левее производственных зданий виднелось ещё одно, приземистое, широкое, обнесённое высоким глухим забором. Из-за этого забора я его и заметил – по его верху с интервалом в десяток метров висели фонари, а поверх них тянулись в электрическом свете горизонтальные нитки.

Я чуть не споткнулся. Колючая проволока? Ну да, она самая и есть, и как бы не под током – на изогнутых кронштейнах угадываются белые грибки изоляторов. Вот уж чего не ожидал здесь увидеть!

Может, склад готовой продукции? Олейник, рассказывая вчера о производстве, рассказывал что-то о продукции, которую коммуна выпускала для Красной Армии. Но нет, вздор – что могут такого доверить изготавливать подросткам, что стоило бы хранить с такими строгостями? Это же не война, когда двенадцатилетние точили на станках корпуса для снарядов и собирали пистолеты-пулемёты?

Нет, тут что-то другое, неожиданное…

Вдали, со стороны главного корпуса, пропела серебряным переливом труба.

- Пора. – сказала Оля. – Погуляли, и довольно. Пошли назад?

Я уже успел выучить, что вечером подавались два сигнала – один предварительный, за полчаса до отбоя, по которому следовало заканчивать текущие дела и торопиться в умывальню. И основной, ко сну, в двадцать два ноль-ноль, по которому следовало погасить свет в спальнях и прекратить любой шум. К услугам же тех, кому не спалось, был так называемый «вечерний клуб» - большая комната в конце левого коридора второго этажа с тянущимися вдоль стен мягкими диванчиками, - как раз по соседству с кабинетом завкоммуны. В «Вечернем клубе» можно было поиграть, сгонять партию в шахматы, просто посидеть и побеседовать – не производя, разумеется, при этом шума. Засиживаться здесь дозволялось до полуночи, после чего следовало отправляться по спальням.

Мы послушно повернули и направились по дорожке назад. Разговор как-то сам собой иссяк; мои спутницы шли молча, и я, от нечего делать стал озираться по сторонам. Вот уходит вправо широкая дорожка, ведущая к «заводу» - там темно, лишь мелькают кое-где редкие огоньки, да светится лампочка в будке сторожа. А это что такое?

Что ж, если у тебя появились вопросы – почему бы не задать их, благо есть кому?

Что это у вас там? - шепнул я Тане, указывая на таинственную постройку. – Какой-нибудь склад?

- Лабораторный корпус. – отозвалась она. - Особый. Мы туда не ходим. И вообще, пошли скорее, время же!..

Мне показалось, или лицо новой знакомой сразу сделалось напряжённым? Нет, не показалось – Тане явно не хотелось развивать тему «особого» лабораторного корпуса.

…всё чудесатее и чудесатее, как говорила девочка Алиса. Понять бы ещё, где тут начинается Зазеркалье?

Впрочем, я, уже в нём – с косточками, с усами, с какашками, как, помнится, говаривал Змей Горыныч из читаной давным-давно сказочки[1]…

- Ты с Танькой, что ли, гулял после кино? – спросил Копытин. Я ополоснул лицо ледяной водой – излишества вроде горячего водоснабжения до коммуны ещё не добрались, - и фыркнул.

- Это которая? Их трое было, как которую звали – не помню. Мы насчёт кино говорили, обсуждали. Как тебе, кстати?...

- Беленькая такая, из восьмого отряда. – пояснил собеседник, проигнорировав ми культурные запросы. В глазах его мелькнуло нечто, похожее на зависть. Как же, новичок – и уже гуляет в обществе сразу трёх «внутрирайонных гениев чистой красоты» - так, кажется, у Высоцкого?

Я сделал вид, что ничего не заметил. Примитивная уловка – вернуться в спальню за несколько минут до сигнала ко сну, и тут же торопливо скрыться в умывальне – вроде бы сработала, но не до конца. Копытин, терзаемый любопытством, увязался за мной следом - и вот, учинил, пользуясь отсутствием других коммунаров, форменный допрос. И неймётся же кое-кому…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Ты имей в виду, по ней Гоменюк сохнет, из первого отряда. Обещал – если кого с Танькой увидит, голову оторвёт!

Гоменюка я помнил – здоровенный тип лет семнадцати, с тяжёлой физиономией, не отягощённой интеллектом и руками, способными дать пару очков вперёд совковой лопате. Сегодня он был дежурным командиром и принимал отрядную поверку.

- А она что?

- Танька-то? – Копытин ухмыльнулся. - А ничего. Не обращает внимания, а когда её спрашивают про Гоменюка –смеётся. Она после школы собирается на рабфак. Говорит: некогда глупостями заниматься, надо готовиться к экзаменам.

…готовиться, значит? Что-то я не заметил в новой знакомой особого усердия к учёбе. Хотя – должен же человек иногда отдыхать?..

А Гоменюк, пожалуй, может стать проблемой. Здоровенный недалёкий тип – такие в припадке ревности способны наломать дров. Но, если подумать – куда ему против циничного гостя из двадцать первого века, повидавшего за свои неполных шесть десятков не такие коллизии? Как пел не родившийся ещё здесь Высоцкий – как «школьнику драться с отборной шпаной…»

Однако, бланш под глазом (так здесь, кажется, называют фингалы?) мне ну совершенно ни к чему. А значит – надо держать ухо востро. Таня, конечно, очень милая девушка, но сейчас есть вещи и поважнее.

Сигнал «Ко сну!» пробился через выложенные кафелем стены умывальни и через журчание льющейся из края воды. Ну, наконец-то: теперь можно сослаться на усталость и залечь на кровать. Накрыться с головой тощим ватным одеялом и, не торопясь, вспомнить все события прошедшего дня.

А лучше – просто заснуть и спать без сновидений. Завтрашний день обещал стать полным событиями.

[1] Повесть В. Шукшина «До третьих петухов»

IV

Заснуть снова не получилось, несмотря на усталость, тяжко ощущавшуюся в каждой клеточке тела. Тоже загадка – вроде, особо и не напрягался, не носился туда-сюда, не впахивал, как соседи по спальне на «заводе»... Всех-то затрат энергии – пятиминутное купание да прогулка с девушками после кино. Однако, поди ж ты: устал, вымотался, да ещё как! Видимо, сыграло роль нешуточное эмоциональное напряжение, да и флэшбэки неизменно отбирали свою порцию энергии у моего пятнадцатилетнего организма…

Я поворочался с боку на бок, потом смирился – лежал, привычно закинув руки за голову, смотрел на луну и думал. Благо, информации к размышлению, как писал Штирлиц, у меня на сегодня хватало с избытком.

Итак, я (кто именно «я» - это вопрос особый, не о том сейчас речь) оказался в детской трудовой коммуне. Восстановившаяся если не в полном, то в приемлемом объёме память услужливо подкидывает мне образец, с которого, похоже, и скопировано это заведение. Коммуна имени Дзержинского, любимое детище Антона Семёновича Макаренко, ну разумеется! Та самая, где был налажен выпуск фотоаппаратов «ФЭД» (кстати, у меня в детстве быт такой, ранее принадлежавший отцу), та, что послужила прототипом колонии «Имени Первого Мая» из книги «Флаги на башнях. И, между прочим, та самая, что встала костью поперёк горла у товарищей с украинского педагогического Олимпа. Я никогда специально не занимался историей педагогики, но всё же знал что примерно в нынешнее время, то есть в двадцать восьмом – двадцать девятом году, Наркомат просвещения УССР объявил методы Макаренко «несоветскими», непроверенными и вообще сомнительными. Его «Педагогическую поэму» отказались издавать сначала на Украине, а потом и в Москве – причём здесь решающую роль сыграл как раз негативный отзыв, данный бонзами социалистической педагогики из украинского Наркомпроса, в котором книга была названа «дискуссионной». Большой грех, что и говорить – в своё время он чуть не стоил Макаренко карьеры, а то и чего похуже…