Тиль Гаримму - Андрей Евгеньевич Корбут

с полуразвалившейся башней, охранявшей ворота. За ней укрывались четыре десятка глинобитных домов. В поле паслись овцы и козы. Общинники вспахивали на волах землю, готовясь к посеву.

— Приехали, — сказал дядя. — Теперь можно немного отдохнуть. Разводи костер, поедим.

Мы укрылись в лощине и стали дожидаться темноты. Почему — для меня оставалось тайной. Спрашивать — остерегался.

Дядя разбудил меня среди ночи, повел за собой в селение, приказал не шуметь. Лошадей мы стреножили и оставили.

Мне показалось, что он был здесь не впервые: все знал наперед, где надо свернуть или не таясь идти в полный рост, а где на стенах не окажется дозорных.

На первой же улице на нас чуть было не набросились две собаки, едва не выдали, но дядя Ариэ полез в сумку и бросил им несколько костей, остатки нашего ужина.

Свернули за угол, перелезли через глинобитный забор. Во дворе дядя сбросил с очага котел с водой, подняв шум, и сказал мне стать на видном месте, сам же укрылся за дверью. Через минуту она распахнулась и на пороге возник хозяин дома с мечом в руках:

— Кто здесь?!

Сначала я не разглядел его. И только когда он шагнул ко мне, я узнал десятника, забравшего моих родителей. Прошло три года — но это лицо все еще стояло у меня перед глазами, наверное, не было дня, чтобы я не думал о его смерти. А он и не вспомнил меня.

— Кто ты? — в его голосе слышалось удивление.

Я был спокоен как никогда, хотя мое сердце так и рвалось из груди.

— Однажды я пытался тебя убить.

— Вот еще новость! Ты и представить себе не можешь, сколько человек хотели меня убить.

— Тогда вспомни учителя Атру.

— Атра?.. Учитель?.. Так ты его сын? Тот самый мальчишка...

Мне показалось, что он смеется надо мной. Рука слилась с мечом в одно целое. Я был уверен в себе, уверен, что месть будет желанной, а смерть — расплатой.

— Ты вырос, — спокойно сказал десятник. — Так ты пришел убить меня?

Он не боится — вдруг понял я, решительно делая к нему первый шаг, второй и третий. Но тут из дома выбежала девочка лет восьми, так странно похожая на Элишву, с ее волосами, с той же застенчивой улыбкой и даже голосом:

— Папа, ты скоро?

Все это было так неожиданно, что я замер… Опустил оружие.

Десятник заслонил собой дочь и сказал совсем тихо:

— Уходи, однажды я пощадил тебя. Второго раза не будет.

Я пребывал в нерешительности. Во мне не было жалости к десятнику, но убить его при дочери… Я невольно нашел взглядом дядю Ариэ, все это время стоявшего за спиной моего кровного врага. А тот понял, куда я смотрю, и обернулся.

Тогда я впервые увидел, каким дядя Ариэ может быть в схватке. Как быстро он двигался, как мгновенно покинул свое укрытие. Он и сделал-то всего один выпад мечом, ударил им десятника в самое сердце, а затем просто толкнул застывшее тело рукой, словно расчищая себе дорогу.

Хозяин дома с шумом и грохотом рухнул на спину, на скамейку, опрокидывая и разбивая ковш с водой.

— Папаааааааа! — закричала дочь.

Я совершенно растерялся. Кто-то уже бежал из дома на помощь. С улицы послышались голоса, залаяли собаки. Тарабанили в калитку. Я оглянулся, потом посмотрел назад, на дверной проем, увидел, как дядя Ариэ убивает женщину, выбежавшую во двор, и лежащее на ступеньках безжизненное тело ребенка.

— Уходим, — сказал мой учитель.

По лестнице, на крышу дома, с него на забор, по нему в соседний двор, который выходит на другую улицу, где тихо, где нас не ищут...

Дядя Ариэ заговорил со мной только когда мы подъезжали к дому:

— Ты никогда не спрашивал себя, почему ассирийцы не знают пощады, когда встречают сопротивление? Разве пропалывая огород ты не пытаешься уничтожить все сорняки с корнем, от мала до велика?.. Никогда не останавливайся на полпути. Всегда помни о своем брате, сестре, о том, кто придет за ними, чтобы ответить на твой удар…

— Она была ребенком, — прошептал я.

Кажется, он не услышал меня.

7

Весна 685 г. до н. э.

За десять дней до падения Тиль-Гаримму.

Хаттуса

Прибежавший от Манаса мальчик-прислужник говорил сбивчиво и быстро:

— Там, там, меня послал хозяин, там такое, там все в щепки разнесли, кровь повсюду, все орут, бегают, за тобой прислали, надо туда скорее…

Ашшуррисау оглянулся на своего помощника из племени мушков, торгующего в лавке.

— Что скажешь, Трасий? Думаешь, стоит мне идти? Или отправиться на боковую? Отчего меня всегда клонит ко сну на заходе солнца?

— Моя бабушка говорила, что сон в это время вреден для здоровья.

— Неужели? — усмехнулся Ашшуррисау. — Что ж, тогда придется посетить моего друга Манаса.

Впрочем, на этот раз сириец шел не спеша, останавливался у каждого прилавка, чтобы прицениться к товару, перекинуться парой слов с торговцами, подолгу отдыхал в тени деревьев, часто пил пиво из бурдюка, предусмотрительно взятого у Трасия. Присланный за ним мальчик то забегал вперед, то возвращался, вздыхал, ходил кругами с понурой головой и все время повторял: «Хозяин мне строго-настрого приказал поторопиться».

Первое, что увидел Ашшуррисау, переступив порог постоялого двора, — сидящего на земле у забора и истекающего кровью Манаса. Настала пора изобразить самое искренне участие. Торговец бросился к нему, как к родному, не уставая приговаривать:

— Кто это, кто это сделал?

— Как будто ты не знаешь кто! — корчась от боли, с трудом произнес Манас. — Кого должен был избить этот ревнивец? Меня — или этого киммерийца?

— Ты-то тут причем?

— Я тоже так полагал.

У хозяина был свернут набок нос и выбито несколько зубов, однако наибольшую опасность представляла рваная рана предплечья, откуда обильно сочилась кровь. Мальчик-прислужник принес бинты, снадобья и мази.

— Чем это он тебя? На кинжал не похоже, — перевязывая руку, спросил Ашшуррисау.

— Это я сам — налетел на сук, когда этот негодяй дал мне под дых. Кинжал он обнажил, когда отправился за киммерийцем.

— Он еще здесь?

— Киммериец или твой юный друг?

— Он мне не друг. Я просто сказал ему, что Ракель взялась за старое.

— Да уж… Ревнивец успел смыться; забрал Ракель и смылся. А киммериец, наверное,