Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

Сомборе, ты оставил следы свои и...

— Грамоту от Святых Апостолов, — добавил с улыбкой Сильвестр.

— Иди ко мне служить. Будешь стольничим. Боярство дам.

— Не тщись писать мою Судьбу.

— А мою ты ведаешь?

— Ведаю.

— Говори же!

— Время не пришло. Иди отдавай повеление. Тебя клевреты ждут.

Лжедмитрий поднял левую ногу: ничто не держит, ещё раз поднял, дабы убедиться, и покинул Золотую палату. Сразу же за дверями он увидел Богдана Бельского и Гаврилу Пушкина. Их лица были бледны, в глазах застыл страх.

— Царь-батюшка, беда на пороге, — выдохнул Бельский.

— Народ грозит бунтом! Просит отдать Шуйских! — добавил Гаврила Пушкин. — Толпа заполняет Кремль!

— Где войско? — схватив за борт кафтана Бельского, спросил царь.

— Вкупе с народом, — ответил Богдан. — Торопись, государь, отпустить князей Шуйских.

Лжедмитрий был скор на повеления и на то, чтобы отказываться от оных.

— Мы отменяем казнь Василию. Отправьте его вместе с братьями за Белоозеро! — приказал он Бельскому. Сам же вернулся в Золотую палату к Гермогену и Сильвестру.

Они стояли там же, где Лжедмитрий оставил их. Перебирая словно чётки тяжёлую золотую цепь, царь сказал:

— Нам любезны смелые люди. Мы выполнили твою просьбу, владыко Гермоген: шлем милость Василию и его братьям. Быть им в ссылке на Белоозере.

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, — только и сказал Гермоген и направился к двери.

— Стой! — повелел ему Лжедмитрий. Гермоген остановился. — Иди к народу и скажи ему о нашей милости.

— Скажу токмо то, что ты Шуйского не казнишь. Но сие милость малая. Да и не милость: россияне тебя побудили. Зачем ссылать, зачем лишать имущества? Отмени и сие!

— Иди, непокорный! Да завтра же явись в Сенате. Там всё и скажешь, а мы послушаем...

Гермоген ничего не ответил, но подумал, что придёт в Грановитую, посмотрит на клевретов Лжедмитрия и скажет им о Шуйском, а ещё чтобы убрали из Кремля иезуитов и их костёл.

Выйдя на красное крыльцо царского дворца и увидя море горожан в Кремле, Гермоген громко сказал:

— Россияне, слушайте! — И стало тихо. — Царь милует жизнь князю Шуйскому!

— Слава Шуйскому! Постоим за воителя! — крикнул близ крыльца торговый человек.

— Но царь не снимает с Шуйских опалы, — продолжал Гермоген, — и ссылает их за Белоозеро. Да, может, в Волчью пустынь. Думайте, россияне. Знаете, чем сие грозит!

— Не сошлёт! Мы из Москвы князей не отпустим! — крикнул всё тот же торговый человек.

— Не тешьте себя надеждами! Вас обманут! — подал голос Сильвестр.

А слова Гермогена о помиловании Шуйских перекатывались и валом прошлись по Соборной площади, к кремлёвским воротам на все стороны, на Красную площадь и дальше, на торжища Китая, на Варварку, в Белый город. В одночасье Москва знала, что по воле Гермогена Шуйским дарована жизнь. А про ссылку на Белоозеро никто не вспоминал, словно это было пустяковое наказание.

Да напрасно поверили россияне Лжедмитрию, играл он с ними. В тот же день дал он наказ своим людям, коим велено было сопровождать Шуйских, похоронить их в глухих лесах за Тверью и концы спрятать в воду. И лишь только на Москву опустилась короткая ночь, как к тюремным башням Кремля подкатили три крытых возка, в них усадили узников князей Шуйских и тёмными улицами увезли из Москвы под сильным конвоем.

Сильвестр в эту ночь не спал, выполнял просьбу Гермогена и кружил близ Кремля, да больше у Кутафьей башни и у Троицких ворот, и наконец дождался того, что ждал, увидел, как из ворот выкатили три возка, верхами выехали стражи и конвой уехал в сторону Ямского поля, через Славскую заставу покинул Москву, взял путь на Вологду, на Белоозеро, а быть может, на Каргополь.

Домой Сильвестр вернулся лишь к утру. Он разбудил Катерину и рассказал ей о всех событиях долгого дня.

— Вот такая печаль выявилась, ладушка, — погоревал Сильвестр. — Подумать надо, как помочь другу владыки Гермогена, как утешить его. Ведь ты посмотри, что получается: всех истинных воителей за веру, за державу самозванец ссылает из Москвы на погибель. Зачем надо ссылать Иова, ежели ты истинный царь Дмитрий? Да всё потому, что Дмитрию Иов не страшен, а вот самозванцу... Теперь вижу злой умысел самозванца, когда он лишил православную церковь первосвятителя! Сей грех и на нас. Нам бы постоять за него, нам бы не давать его в обиду! — Сильвестр искренне страдал из-за того, что Иов в изгнании. Вот уже двадцать лет Сильвестр ревностно служил церкви и её первосвятителю. Сколько раз он подвергался смертельной опасности, выполняя волю патриарха в дальних от Москвы местах.

И теперь, думая, как спасти князей Шуйских, он примерялся и к тому, как бы вернуть Иова из Стариц в Москву.

— И выходят, душа моя, нам не избыть стараний ни за Шуйских, ни за Иова, потому и давай вместе думать, как дело исполнить, — заключил Сильвестр.

Катерина, пока слушала Сильвестра, свой путь искала, как помочь князьям Шуйским. Она часто бывала в палатах Шуйских, пряталась там от людишек Семёна Годунова, и ей хотелось отплатить за добро добром. Катерина глаза прикрыла, вся в себя ушла, даже слова Сильвестра до неё не доходили. Сильвестр понял её состояние и умолк. А она, словно птица, зорким глазом увидела из поднебесья дорогу, ведущую в село Тайнинское и дальше, за селом увидела на дороге колымагу, запряжённую парой лошадей, и в ней человека увидела, узнала. И вздохнула Катерина с облегчением, потому как нашла то, что искала, и сказала Сильвестру:

— Ноне сходишь к Гермогену — нашему отцу-благодетелю, чтобы не переживал за Шуйских. Днями они вернутся в Москву. Нам же с тобой завтра утром из Москвы отбывать, а куда и зачем, пока и тебе не открою.

Летний день хотя и длинный, но и он миновал. А на другое утро, ещё по росе, ещё горластые петухи лишь побудку по Москве чинили, Катерина и Сильвестр укатили в сторону Тайнинского, до коего пятнадцать вёрст. И сильный молодой бахмут промчал эти вёрсты на одном дыхании. Катерина велела остановиться Сильвестру у путевого царского дворца. Ушла в него, разыскала дворецкого, который служил здесь ещё при Иване Грозном.

— Здравствуй, боярин Иван Захарович, — приветствовала она древнего старца князя Ивана Глинского.

— Что тебе надобно, дочь моя? — спросил подслеповатый князь.