Двуллер-2: Коля-Николай - Сергей Тепляков

– И что? – опять спросил директор.

– Да так, ничего… – ответил Грядкин. Рукой он при этом сделал жест – пополам.

– Это что у вас за театр мимики и жеста? – спросил директор.

Грядкин наклонился к нему и глядя заговорщицки в глаза тихо-тихо сказал:

– Уж будто не понимаете. Попилим разницу. Хотите, пополам. Хотите – вам шестьдесят процентов, мне – сорок.

Директор не сводил с него глаз. Человек был новый, и кто знает – можно ли ему доверять. С другой стороны, денег вперед не требовал, а это показывало, что товар, видимо, и правда есть. А то, что этот парень пытался накрутить немного и для себя казалось директору делом обычным: «не украдешь – не проживешь!» – философски думал директор.

– Заметьте… – так же тихо, как Грядкин, проговорил он. – Никто вас за язык не тянул. Шестьдесят на сорок – я согласен.

Они оба с облегчением отвалились на спинки своих кресел и протянули друг другу руки.

– Ну, что в бумагах-то будем писать? – спросил директор.

«А то ты не знаешь…» – подумал Грядкин.

Этому директору не стоило его, Грядкина, опасаться: будет ему и кирпич, и 60 процентов от разницы в цене. Суть грядкинской операции (он так и называл то, что сейчас делал – операция) состояла в другом: он продавал не свое, чужое.

С тех пор, как скопленные за несколько лет деньги сгорели при покупке тех самых плунжерных пар, прошло два года. Почти все это время Грядкин мыкался, пытаясь снова раскрутиться. Но времена уже были не те – накручивались копейки. Автомобильного утиля становилось все меньше, а менять рынок Грядкину было не с руки – в торговле запчастями для иномарок и без него было не протолкнуться, проще было наняться продавцом в магазин.

Безнадега все чаще овладевала им. Он вспоминал, как близко был от исполнения своей мечты, и ему становилось тоскливо. Ирина – он видел – жалеет его, а он жалости не хотел. Все чаще он с умилением вспоминал свою офицерскую квартирку – был же и у него рай. Те неустроенные дни сейчас казались ему счастьем. Нынче же кругом был беспросвет.

Еще три месяца назад он работал грузчиком – нанялся, надеясь, что это на время, но в глубине души боясь, что это уже навсегда. Как-то раз, придя домой поздно вечером, он долго отпаривал в тазу гудевшие от долгой ходьбы ноги. Потом заварил китайскую лапшу – по скудости средств только это себе и позволял. Потом заметил, что на рубашке пятно. В шкафу, он помнил, должна была еще оставаться одна чистая. «Возьму ее, а эту завтра постираю…» – подумал он, чувствуя, что сегодня ему на стирку не хватит сил. Он открыл шкаф. К ногам его вывалился серый мешок.

Сердце Грядкина екнуло. Он знал про этот мешок, помнил, все старался забыть, но все равно помнил. Он прихватил его, уходя из прокуратуры – один из мешков с бумагами и печатями ликвидированных воинских частей. Зачем он его взял, и сам себе объяснить не мог ни тогда, ни сейчас. Но сейчас он не сводил с него глаз. В том, что мешок упал ему прямо под ноги, Грядкину вдруг увидел знак.

Он сел прямо на пол, взял мешок, развязал его, сунул внутрь руку и вытащил горсть печатей и штампов. Они, с резными ручками, были похожи на шахматные фигурки. Он стал доставать их одну за другой, пытаясь делать оттиски, чтобы прочитать, что на них написано. Но чернила давно высохли. Он попытался прочитать так, наоборот. Это были печати финчастей, печати командования, печати разных служб. Он вынул бумаги – названия, ИНН, выписки из разных реестров – здесь было много чего. Холодея, он вспомнил слова Ваганов: «В одном месте взял товар, в другом продал, деньги себе, а тебя – ищи-свищи!».

Он в общем-то эти слова и не забывал. И печати уже перебирал не раз. После этого снова завязывал мешок и забрасывал его в шкаф поглубже, говоря себе: «Нельзя. Нельзя». Но теперь уж слишком долго продолжалась голодная жизнь. Почти все деньги уходили на оплату комнаты. Грядкин обносился. Да и ладно бы – на себя он внимания почти не обращал. Но нищета и безнадега осложняли его отношения с Ириной. Да уже и не осложняли – сводили на нет. Жалости от нее Грядкин не хотел, а уважать его, думал он, не за что. «Мужик должен…» – вспоминал Грядкин отцовские слова, чуть ли не единственные, за которыми он признавал правоту.

«Какого хрена!.. – подумал Грядкин. – Немного заработаю, а потом мешок в речку или закопаю. И хрен меня кто поймает – вон в стране какой бардак, все воруют наперегонки. Ну так другие-то миллиардами, а я буду таскать тысяч по пятьдесят – так и не заметят поди».

Так он уговаривал сам себя и конечно же уговорил. Он снова приехал в тот большой город, который считал себя одной из столиц страны. Рассуждал так: здесь и потеряться проще, и клиентов больше. На последние деньги снял себе комнату. Вычистил свою армейскую шинель.

Была середина осени, когда он решил, наконец, начинать. Решиться было нелегко.

«Так ведь ты не булку хлеба или беляш с прилавка стырить собираешься, ты вагонами воровать хочешь…» – говорил он сам себе. Но вместо стыда, или вместе со стыдом, он испытывал еще и странную гордость – все же вагонами тырить, не мелочь воровать!

Перед первым делом он почувствовал странное ощущение. В голове звенело. Он чувствовал себя как в тумане и удивлялся потом, как же этого у него все сложилось. Впрочем, понятно, как – не он один был заинтересован в результате.

Схема была проста: он приезжал на какое-нибудь предприятие, говорил, что из воинской части, брал прейскурант, обещал подумать. С этим прейскурантом он ехал уже в другую фирму, предлагал выбрать, что глянется. Для пущей привлекательности обещал коммерческому директору или еще кому процент. Не отказывался почти никто. И уже с готовым списком Грядкин снова ехал на предприятие и «покупал» товар, оформляя покупку на давно почившую в бозе воинскую часть. Продавцов гипнотизировали гербовые печати и бланки. Если кто вдруг просил телефон для связи, Грядкин говорил, что воинская часть в лесу, там коммутатор, в общем – не дозвонитесь. Да еще намекал, что воинская часть секретная.

Когда он получил деньги с первой сделки, то понял, как он отвык от денег, от больших денег. Он сделал несколько каких-то нелепых покупок – дорогое шампанское, вкус которого он даже не почувствовал, дорогое мясо. Зашел в магазин одежды, но тут же оробел от подскочивших к нему продавцов и, с трудом отделавшись от них, вышел на улицу куда более испуганный, чем уходил от облапошенного им директора.

Он позвонил Ирине. Она услышала ликование в его голосе и удивилась – таким она его уже и не помнила.

– Как твои дела? – спросила она.

– Лучше некуда… – не сдержавшись, ответил он.

– Ого! – сказала она с любопытством. – Ты ограбил банк?

– Чего же сразу грабить? – обиженно сказал он. – Заработал. Черная полоса кончилась.

– Рада за тебя… – сказала она.

– Приезжай… – попросил он.

Она молчала.

– Приезжай… – снова сказал он. – Чего тебе там? Отдохнешь у меня.

Ирина к этому времени уже давно махнула рукой на попытки удержать расползающееся в стороны полотно своей жизни. Прежние частые отлучки к Грядкину были, понятно, замечены – та же Ольга не уставала зудеть Александру в уши: мол, ни на какой работе не бывает такого графика! В своем доме Ирина жила как на квартире – с ней никто не разговаривал, Мишка считал ее кругом виноватой, говорил, что это из-за нее папка столько пьет. Душа Ирины онемела, как парализованная нога: ее колют иглой, а она не чувствует. Этим параличом чувств она и спасалась.

– Хорошо, приеду… – ответила она.

Собиралась на виду у всех – а чего уже скрывать? Александр с трудом понимал, чем это занята жена, а вот Мишка смотрел на нее круглыми глазами.

– Ты куда? – спросил он, хотя и не разговаривал с ней уже два дня (Ирина уже и забыла, по какой причине – так часты были эти мишкины на нее обиды).

– Да поеду, отдохну от вас… – ответила Ирина с вызовом.

– Куда это поедешь? – спросил Мишка.

– В деревню, к мамке, к бабке твоей… – ответила Ирина, в последний момент решив все же состорожничать, придумать легенду. Мать была еще жива, хотя уже давно пенсионерила. Жаловалась в письмах, что настали последние времена – деревенские алкоголики ходят у пенсионеров по домам, выпрашивают, вымогают, а то и просто отбирают деньги. От этих коротких воспоминаний Ирине стало и вовсе тошно – помочь матери ей было нечем, а она понимала, что мать помощи ждет.

– Поедешь со мной? – спросила она вдруг Мишку. – Поехали. А то уже лет десять, как у бабки не был.

Мишка брезгливо поморщился.

– Чего бы я в деревне забыл? Коровам хвосты крутить?

«Коровам хвосты крутить» – это было выражение Александра. Не то чтобы он кичился своим городским происхождением, но над ирининой деревней, науськанный матерью и сестрой, давно насмешничал.

– Хвосты крутить… – задумчиво сказала Ирина. «Сама же хотела городской жизни… – подумала она. – Вот и хлебай полной ложкой».

– Зачем ты так говоришь, сынок… – сказала она. – В деревне тоже люди живут.