Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов

по такой бешеной цене. Даю голову на отсечение, у нее наверняка была еще припасена бутылочка-другая. У Рауля кончились монеты, и он попросил отложить наш аукцион, пока сбегает за кошельком. Поскольку это было не по правилам, я поклонился ему и поздравил с проигрышем. Нас окружали зеваки, большей частью британцы и несколько испанцев. Они тоже стали кривляться и раскланиваться перед французом и рвать с головы шляпы. Испанцы терпеть не могут французов-протестантов. Я отдал Хуаните четыреста семьдесят реалов и протянул бутылку Раулю, с тем, чтобы распить с ним мировую. Тот оттолкнул мою руку, резко повернулся и ушел, бормоча под нос проклятия.

Повторюсь, я в тот раз был не капитаном «Юдифи», а простым матросом, но среди экипажа меня, несмотря на мою молодость, все выделяли и никто не смел задирать меня или обходиться со мной заносчиво. Британцу я такого поведения, какое позволил себе Рауль, естественно бы не простил, но из-за французика не хотелось портить международные отношения. Вообще-то на дуэль смотрели просто, как на стаканчик эля. Хочешь на саблях биться – бейся, хочешь стреляться – стреляйся, хоть с пингвином, если у того есть оружие. Главное, не выстрелить в безоружного и, не приведи господь, в спину. Тут же вздернут на первом суку.

Так вот, во второй раз наша стычка носила уже принципиальный характер. Я бы даже сказал, религиозно-классовый. Я все-таки происхожу из семейства добропорядочных фермеров. У нас в роду были священники и капитаны, а Рауль был деревенский выскочка, и хотя он сам был вроде как протестантом, а не ревностным католиком (хотя, как мне показалось, ему было плевать на все конфессии в мире), он позволял себе открыто и довольно плоско насмехаться над протестантами-англичанами. «Простота хуже воровства», – заявил он бедняге Смиту, когда тот спьяну вздумал доказывать ему преимущества обрядов протестантской церкви над католической. Смиту бы в тот день было помолчать и отоспаться, но он распалился, вызвал Рауля на поединок, тот и прихлопнул его, как муху. Инцидент был замят в связи с отходом наших эскадр из Рио-де-ла-Хача.

Пройдя несколько десятков миль, мы заметили три испанских корабля. На двух были негры, маис, куры, тыквы, а на третьем, самом большом, серебро и богатое мужское и женское платье. Из-за этой третьей посудины мы вынуждены были остановиться и высадиться на берег, чтобы поделить между нами и французами добычу. Хотя и французы захватили корабль с серебром, по правилам дележ проводился поровну между всеми экипажами. На кораблях было пятнадцать молодых женщин. Семь достались нам, а семь французам. Из-за пятнадцатой, красавицы Изабеллы, собственно, все и произошло.

Лоувелл и Бонтемпс поступили весьма разумно, отказавшись оба от лакомой добычи, так как она могла стать источником ненужных раздоров. Как показывает опыт, ничего нет печальнее раздоров на пути домой. Очень часто успешные экспедиции заканчиваются крахом, а корабли, полные золотом, горят и идут ко дну. Лоувелл предложил Изабеллу мне, а командир французской эскадры – Раулю. Подозреваю, Бонтемпс неспроста сделал это, так как стал подозревать своего помощника в недобросовестности и надеялся с моей помощью избавиться от наглого парвеню.

Изабелла была женой владельца корабля, удачливого купца и работорговца, убитого при стычке, красавица, каких мало по обе стороны Атлантики. Впрочем, она его не любила. О, эти горделивые испанки! Помню, мы взяли в плен одного испанского дворянина. «А! Опять купец! – брезгливо бросила Изабелла. – Дворянин-торгаш – не дворянин!» «Вам милее кавалеры в лохмотьях?» – спросил я. «Мне милее их честь! – ответила она. – Наши предки – с гор Астурии! Они изгнали мавров из Кастилии и Арагона, Леона и Гранады. Все они истинные кабальеро».

Это была изнеженная красота, ей бы блистать в дворцах, пленять своей грацией грандов. Какие у нее были глаза, какие глаза!.. Ах, Изабелла, Изабелла! – Дерейкин на мгновение зажмурился и представил себе глаза Изабеллы Челышевой, огромные и страстные не по годам. – Думаю, в рощах и возле фонтанов валялся бы не один десяток ее поклонников, проткнутых более удачливой шпагой. Просто удивительно, что она делала в этих широтах под палящим солнцем и немилосердными ветрами. Как вообще она оказалась замужем за презренным торговцем? Многомесячное плавание, прямо скажем, не в аристократической компании, с дурной водой, недоброкачественной, хотя и предназначенной для стола избранных, провизией… Ну, да куда только не забросит судьба женщину, муж которой занят таким беспокойным делом, как работорговля! Ей прислуживали две рабыни. Рабыни за женщин не почитались, с ними порой обходились хуже, чем с собаками. Изабелла попросила оставить ей рабынь, что было незамедлительно исполнено. Было даже странно наблюдать такую покорность со стороны ожесточенных и очерствевших душою пиратов. Я думаю, это было сделано опять-таки из-за взаимного нежелания идти на конфликт. Нам с Раулем предложили на выбор традиционный набор средств разрешения конфликта: аукцион, договор или дуэль. Когда стороны не хотят рисковать или терять большие деньги (что, впрочем, случается крайне редко), они договариваются владеть пленницей по очереди, а потом передают ее команде или продают кому-нибудь из аборигенов, с которым она могла бы наплести не одну тысячу и одну ночь.

Рауль тут же предложил аукцион. Он на этот случай специально захватил с собой объемистый кошель со звонкой монетой, а в толпе маячил его приятель с запасным, думаю, не менее объемистым кошельком. Если бы я согласился, скорее всего, Изабелла досталась бы ему, так как со мной была явно недостаточная для выкупа сумма, всего несколько сотен реалов.

Я выбрал дуэль. Обязательным условием было непременное согласие обеих сторон с одним из вариантов. Рауль от дуэли отказался. Но отказался весьма изящным способом: он процедил, что ему жаль оставлять английскую эскадру без такого доблестного моряка, как я.

Оставался договор. Опять-таки, мы вынуждены были принять его, так как остальные возможности мы сами же и отвергли. Нас неправильно могли понять наши коллеги. Заключили договор. Договор состоял в том, что мы решали, на какой срок пленница переходит к нам, а решить, к кому ей идти первой, она должна была сама. Нет, она не падала нам в ноги, не ползала по песку, не умоляла и не рыдала, она только сказала, спокойно переводя свой взгляд с Рауля на меня и обратно:

«Я буду принадлежать тому и только тогда, кому отдам свое сердце и когда сама захочу этого. Мне все равно, кто будет первым. Первые все равно не вы! Можете тянуть жребий». Она произнесла это по-испански, а затем повторила по-английски и по-французски. Всех невольно восхитило мужество и гордость этой женщины.

«Итак, – сказал я, – непременное условие: никакого