Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов

повезет хотя бы в конце жизни. Нет, не в самом конце, а где-то перед закатом. Ведь самое красивое в природе, если не брать восход, это закат. И не такое уж печальное это событие, а очень даже радостное и красивое.

– Капитан! Мне радостно сегодня! Как на катке или на параде Победы.

– Вы жили в Москве?

– Детство провела в Питере, а потом жила в Москве, Казахстане, снова в Москве. Где я только не была! В Бельгии не была, в Испании не была, в Голландии не была! Где я только не была! В Голландии в 1620 году за одну луковицу тюльпана можно было купить в Амстердаме три дома! – вспомнила вдруг Анна Семеновна.

– А я был как-то в Испании…

Глава 3. Пираты в камере

Шаги их затерялись на глухих тропинках острова, голоса заглохли, слова упали на землю и проросли корнями. Над зелеными кронами деревьев висело солнце. Птицы летали высоко в небе. До заката казалось еще далеко.

– Вот так я и оказалась тут, – закончила свою историю Анна Семеновна.

Она всю дорогу рассказывала о себе и превратностях судьбы, и ей очень хотелось оценить впечатление, которое произвел на капитана ее рассказ. Увы, похоже, никакого. Он шагал рядом в глубокой задумчивости.

– Вы не слушаете меня? – разочарованно спросила Анна Семеновна. Она-то была уверена, что рассказ о том, как ее с родителями репрессировали, заинтересует капитана. Увы, увы… Пожалуй, такого ничем не прошибешь, жаль…

– Почему же не слушаю? – возразил тот. – Очень даже внимательно слушаю. Ваша история напомнила мне историю одного семейства. Были у меня знакомые, Челышевы, – капитан посмотрел на нее, словно надеясь услышать: «Как же, знаю!» Помолчав, продолжил: – Их уже нет никого… Но сперва я вам расскажу о себе. В сороковом году меня ведь тоже арестовали, вернее, заключили под стражу. Не буду вдаваться в подробности, за что. Собственно, ни за что. Меня спасли, не поверите, мои рассказы.

– Поверю, – согласилась Анна Семеновна. – Вас сейчас спасет тоже только какой-нибудь рассказ. О пиратах!

Капитан посмотрел на нее, усмехнулся.

– О пиратах? Надо же, о пиратах. Как раз рассказы о пиратах меня и спасли. Ну не спасли, так предохранили от ряда неудобств. Тогда я, правда, был куда речистее. Ладно, попробую.

– Это репетиция. Жаль, магнитофона нет. Потом запишем – и в первый же номер журнала!

– Арестовали меня вечером, – начал капитан, – всю ночь допрашивал следователь, о чем, я так и не понял, а утром отвели в камеру, где было не меньше десяти человек. Я повалился на тюфяк и тут же уснул. Проснулся оттого, что в ногах сидел мужик и, посмеиваясь, что-то спрашивал у меня. Как зовут, понял я, и отмахнулся от него, как от мухи. Тогда он шильцем кольнул меня в ногу. Пришлось стукнуть его разок. «Ого!» – послышалось со всех сторон.

– Капитан, вы мастерски рассказываете!

– Но больше ко мне не подходили. День тянулся вечность. Я дремал, сбоку играли в карты. Проиграл тот, с шильцем. «Проиграл, Хрящ, – сказали ему. – Давай!» Он как-то затравленно взглянул на меня. Вечером на допрос меня не вызвали. Все как-то быстро угомонились и уснули. Я долго лежал без сна, но потом незаметно уснул. Засыпая, чувствовал на себе волчий взгляд. Приснилась одна знакомая. Ее звали… Фелицата было ее имя…

– Редкое имя, – Анна Семеновна посмотрела на бесстрастное лицо капитана. Ей послышалось, что голос его потеплел на этом имени.

– Редкое, – согласился Дрейк. – Она провела рукой со свечой перед моим лицом. Я вздрогнул, открыл глаза и успел перехватить руку с шилом. Это был Хрящ. Ударил его. Хорошо ударил. Никто не пошевелился, но я чувствовал взгляды из темноты. Утром его унесли. А меня только вечером вызвали к следователю.

Следователь тихим голосом задавал мне вопросы, глядел на меня тусклыми глазами и, похоже, собирался продолжать допрос до утра. Собачья работа, да к тому же ночная… Свет в кабинете, как и не свет был, а как прощание со светом. Гвоздев, его звали Гвоздев, был приятелем Ольги, а Ольга была свояченицей Изабеллы, моей… невесты…

– У ваших женщин такие красивые имена! – не удержалась Анна Семеновна.

– У каждой женщины красивое имя. Анна – чем не красивое? Прекрасное имя! Так вот, следователь ни разу не сорвался, хоть и уточнял все по три раза. Но о пиратах ни слова не спросил, хотя знал, что уж о ком, о ком, а о пиратах я много чего мог рассказать. Он даже на прощание сказал: «Это хорошо, что вы не стали заливать мне о пиратах. Мой вам совет, Дерейкин: позабавьте задержанных своими рассказами. Они это страшно любят».

На следующее утро меня окружили семь человек и молча разглядывали. Восьмой спал, а еще один лежал и поглядывал в нашу сторону. Не справиться, подумал я. Разглядывали молча, минуты три, целый раунд. «Чего молчишь? – произнес, наконец, один из них. – Давай про пиратов!» «Каких пиратов?» «Самых мерзких и отвратительных!» – захохотал тот. Ну, я и дал.

«Когда я в первый раз попал в Караибское море, – начал я, – на одном из четырех кораблей экспедиции Джона Лоувелла, я был простым матросом, хотя до этого уже плавал на пятидесятитонном барке «Юдифь» в качестве капитана и судовладельца. Сначала мы толклись возле Гвинеи, раскулачивая португальцев. Негры, воск, слоновая кость, мушкеты, женские побрякушки, всякая дребедень. Какое-то время мы пробавлялись этим, а потом подались в Караибское море. Там мы соединились с французской эскадрой под командованием Жана Бонтемпса и бросили якорь возле городка Рио-де-ла-Хача, это на колумбийском побережье, где между пальмами не поймешь, кого больше, диких свиней или алькатрасов. Городок самый паршивый, но на картах отмечен. Там Лоувелл вступил в переговоры с главой местной администрации Кастелланосом о том, как им ко взаимной выгоде оформить сделку на продажу девяноста негров. Негры все один к одному, мускулы – во и голос, как у Поля Робсона. Мы же тем временем отдыхали от изнурительного похода на берегу, предавались пьянству и чувственной неге.

У Бонтемпса был некто Рауль, его полное имя мне неизвестно. Он был чем-то вроде адъютанта. Ничего не скажешь, расторопный был малый, хват, но чрезвычайно заносчивый, как истинный француз. Мы с ним схлестнулись в первый раз в таверне старой Хуаниты из-за последней бутылки водки. Наши две армады вывернули наизнанку все закрома местных жителей, хорошо нажившихся на нас. Мы начали торговаться с четырех реалов, и дошли до четырехсот. У седой Хуаниты глаза вылезали из орбит и тряслись руки. Никогда еще она не продавала водку