Неоконченный портрет - Агата Кристи

— Отвернись, дорогая, — сказала мисс Ледбеттер. — Это не очень приятно. А вот перед нами церковь. Voilà une église.

Прогулки были долгими, скучными и однообразными.

Недели через две мать Селии избавилась от мисс Ледбеттер.

— Невозможная девица, — сказала она мужу. — Самое увлекательное занятие на свете у нее становится скукой.

Отец Селии согласился с этим. Он сказал, что ребенок никогда не научится французскому, если не будет учиться у француженки. Мысль о француженке не очень Селии нравилась. Она вообще не доверяла иностранцам. Ну, если это только для прогулок… Мать сказала, что ей наверняка очень понравится мадемуазель Моура. Селии показалось это имя необычайно смешным.

Мадемуазель Моура была высокой и крупной. Она носила платья с пелеринками, которые развевались на ходу и сметали все со столов.

Селия подумала, что няня сказала бы про Моуру — «сущий ураган».

Мадемуазель Моура оказалась очень говорливой и пылкой.

— Oh, la chère mignonne, — вскрикивала мадемуазель Моура, — la chère petite mignonne[2].

Она опускалась перед Селией на колени и заразительно смеялась ей в лицо. Селия же оставалась истинной англичанкой, очень сдержанной, и ей нисколько все это не нравилось. Она чувствовала себя неловко.

— Nous allons nous amuser. Ah, comme nous allons nous amuser[3].

И опять были прогулки. Мадемуазель Моура говорила без умолку, и Селия вежливо сносила весь этот поток бессмыслицы. Мадемуазель Моура была очень добра — и чем добрее была она, тем больше Селии она не нравилась.

Через десять дней Селия простудилась. Ее немножко знобило.

— Мне кажется, тебе сегодня лучше не ходить гулять, — сказала мама. — Мадемуазель может позаниматься с тобой и здесь.

— Нет, — воскликнула Селия. — Нет. Отошли ее. Отошли.

Мама внимательно посмотрела на нее. Этот взгляд Селия хорошо знала — спокойный, какой-то светящийся, испытующий взгляд. Она сказала спокойно:

— Хорошо, милая, отошлю.

— Пусть она даже не заходит сюда, — взмолилась Селия.

В этот момент дверь в гостиную отворилась и вошла мадемуазель вся в пелеринках.

Мать Селии заговорила с ней по-французски. Мадемуазель принялась изливать своё огорчение и сочувствие.

— Ah, la pauvre mignonne, — вскричала она, выслушав мать. Она плюхнулась на пол перед Селией. — La pauvre, pauvre mignonne[4].

Селия бросила на мать умоляющий взгляд. Она корчила ей страшные рожи. «Отошли её, — говорили рожи. — Отошли же».

К счастью, в эту минуту мадемуазель Моура одной из своих многочисленных пелеринок смахнула вазу с цветами и теперь вся ушла в извинения.

Когда наконец она ушла, мать сказала ласково:

— Родная, тебе не следовало бы корчить такие рожи. Мадемуазель Моура ничего, кроме добра, тебе не хотела. Ты ее, наверное, обидела.

Селия удивленно взглянула на мать.

— Но, мамочка, — возразила она, — рожи-то были английские.

Было непонятно, отчего мать так и покатилась со смеху. В тот вечер Мириам сказала мужу:

— И от этой женщины никакого толку. Селия ее не любит. Может быть…

— Что?

— Да нет, ничего, — сказала Мириам, — я подумала о девушке, которую встретила сегодня у портнихи.

Во время следующей примерки мать заговорила с девушкой. Та была одной из учениц портнихи, работа ее заключалась в том, чтобы во время примерки стоять рядом и держать наготове булавки. Ей было около девятнадцати, темные волосы красиво были собраны в пучок, чуть вздернутый носик, румяное добродушное лицо.

Удивлению Жанны не было предела, когда с ней заговорила английская леди и спросила, не хотелось бы той поехать в Англию. Это зависит от того, что скажет мама. Мириам попросила дать ей адрес матери. Родители Жанны держали маленькое кафе — очень чистенькое и пристойное. Мадам Божэ с великим удивлением выслушала предложение английской леди. Быть гувернанткой и присматривать за маленькой девочкой? У Жанны очень мало опыта — она довольно неуклюжая и неловкая. Иное дело Берта, ее старшая дочь, но английская леди хотела Жанну. На совет позвали мосье Божэ. Он сказал, что не надо мешать Жанне. Платить ей будут хорошо — куда больше, чем она получает у портнихи.

Три дня спустя очень волнуясь и ликуя, Жанна пришла выполнять свои обязанности. Она побаивалась маленькой англичанки, за которой ей придется присматривать. Ни слова по-английски она не понимала. Выучила одну фразу, ее и произнесла с надеждой:

— Доброе утро, мисс.

Увы, произношение у Жанны было такое странное, что Селия ничего не поняла. Утренний туалет проходил в тишине. Селия и Жанна осматривали друг друга, как две незнакомые собачки. Жанна расчесывала локоны Селии, едва придерживая их кончиками пальцев. Селия смотрела, не отрываясь.

— Мамочка, — сказала Селия за завтраком, — Жанна совсем не говорит по-английски?

— Нет.

— Вот умора.

— Тебе нравится Жанна?

— У нее очень смешное лицо, — сказала Селия. На мгновение задумалась. — Скажи ей, чтобы она посильнее меня расчесывала.

Но уже через три недели Селия и Жанна стали понимать друг друга. В конце четвертой недели они встретили на прогулке стадо коров.

— Mon Dien! — вскричала Жанна, — Des vaches, des vaches! Maman, maman!..[5]

И схватив Селию за руку, она помчалась вверх по холму.

— В чем дело? — спросила Селия.

— J’ai peur des vaches[6].

Селия посмотрела на нее теплым взглядом.

— Если мы опять встретим коров, — сказала она, — прячься за меня.

После этого они совсем подружились. Селия считала Жанну очень интересной подругой. Жанна наряжала куколок, которых дарили Селии, и начинались диалоги. По очереди Жанна была femme de chambre[7] (жутко наглой), маман, папа (который был очень военный и всё время крутил свой ус) и тремя озорными детьми. Однажды она изобразила мосье Кюре, выслушала их признания и определила им страшное наказание. Это просто очаровало Селию, которая потом много раз просила показать еще.

— Non, non, mees, c’est très mal se que j’ai f ait-la[8].

— Pourquoi?[9]

Жанна объяснила.

— Я надсмеялась над мсье кюре. А это грех, понятно!

— Ну, пожалуйста, Жанна, покажи еще раз, это было так смешно.

Добросердечная Жанна, рискуя бессмертием своей души, сыграла еще раз, даже еще смешнее.

Селия уже знала всё про семью Жанны. Про Берту, которая была très sérieuse[10] про Луи, который был si gentil[11], и про Эдуарда, который был spirituel[12], и про маленькую Лиз, которая только что впервые причастилась, и про кота, который был таким умным, что мог улечься спать в кафе посреди посуды и не разбить ничего.

Селия в свою очередь, рассказывала Жанне о Золотке и о Раунси и Сьюзен, и о саде, и обо всем том, что они будут делать, когда Жанна приедет в Англию. Жанна никогда не видела моря. Сама мысль, что придется плыть на пароходе из Франции в Англию ее очень пугала.

— Je me figure, — говорила Жанна, — que j’aurai horriblement peur. N’en parlons pas! Parlez-moi de votre petit oiseau[13].

4.

Однажды, когда Селия прогуливалась с отцом, их окликнули из-за столика около гостиницы.

— Джон. Вот те раз, да это же старина Джон!

— Бернард!

Крупный мужчина с веселым лицом выскочил из-за стола и горячо стал жать руку отцу.

Это оказался мистер Грант, один из старинных друзей отца. Они не виделись много лет, и ни один из них понятия не имел, что другой находится в По. Гранты остановились в другой гостинице, но теперь обе семьи собирались вместе после déjeuner и пили кофе.

Миссис Грант, на взгляд Селии, была самой красивой женщиной, какую она когда-либо видела. У нее были пепельные с серебристым отливом волосы, уложенные в изысканной прическе, и чудесные синие глаза, тонкие черты лица и очень чистый, звонкий голос. Селия немедленно придумала себе новый персонаж — королеву Маризу. Королева Мариза обладала теми же чертами, что и миссис Грант, и была любима своими подданными. Трижды на ее жизнь совершались покушения, но ее спасал юноша по имени Колин, которого она сразу же произвела в рыцари. Коронационная ее мантия была из бархата изумрудно-зелёного цвета, а корона на ней была серебряная с бриллиантами.

Мистера Гранта королем не сделали. Селия решила, что он славный, но очень уж толстая и очень красная у него физиономия — вовсе не такая симпатичная, как у отца, ходившего с каштановой бородкой, которую он высоко задирал вверх, когда смеялся. Ее отец, считала Селия, был как раз таким, каким и должен быть отец, — веселым шутником, только от его шуток ты не чувствуешь себя глупой, как иногда от шуток мистера Гранта.

С Грантами был их сын, Джим, школьник, приятный на вид и веснушчатый. Он всегда был в хорошем настроении и улыбался; глаза у него были голубые и совсем круглые, от чего казалось, что он всегда чему-то удивлен. Свою мать он обожал.