Правильно ли мы говорим? - Борис Тимофеев

Возникли также слова «ординарец» — военнослужащий, состоящий при командире для выполнения поручений и передачи приказов, «ординатор» — врач лечебного учреждения, ведающий отдельной палатой... О человеке обыкновенном, заурядном, ничем не выдающемся стали говорить «ординарный».

Со временем слово «ординарный» в значении «обычный» стало противопоставляться понятию «двойной», означая «не двойной»: «ординарная комната», «ординарные рамы», «материя ординарной ширины»...

Но слово это было не всем понятно. Вот тут-то — при помощи не очень культурных людей — и вступила в свои права известная нам «народная этимология», то есть осмысление непонятного слова. Эта «народная этимология» очень близка по сути к «детской этимологии», о которой так много пишет Корней Чуковский в своей замечательной книге «От двух до пяти» («мазелин» вместо «вазелин», «копатка» вместо «лопатка», «папонки» вместо «запонки» и пр.)

Подобно тому, как непонятное слово «пиджак» (англоголландского происхождения) превратилось в речи у малокультурных людей в «спинжак», то есть в одежду, прикрывающую главным образом, спину, как слово «поликлиника», происходящее от греческого «по́ли» («много») и «клинике» («врачевание), то есть «лечебница по многим специальностям», превратилось у тех же малокультурных людей в слово «полуклиника», то есть «полубольница», «больница для кратковременного пребывания», — так и слово «ординарный» превратилось (увы! — не только в речи малокультурных людей, но даже в прессе и в литературе) — в «одинарный».

За примерами, к сожалению, ходить недалеко. Возьмем наиболее характерный.

Замечательный исследователь нашего Дальнего Востока писатель-путешественник В. К. Арсеньев в конце прошлого века писал: «Бедные фанзы с ординарными рамами» (разрядка моя. — Б. Т.). А в наши дни один очеркист, цитируя это место книги в своем газетном очерке, подает указанную цитату в «исправленном» (!) виде: «Бедные фанзы с одинарными рамами».

Комментарии излишни!...

Некоторые защитники слова «одинарный» рассуждают гак: «ординарный» — слово иностранного происхождения, а так как в русском языке не существует слова, соответствующего понятию «не двойной», то приходится пользоваться словом «одинарный».

Вздорное утверждение! Существует русское слово «одиночный». Почему нельзя, например, назвать комнату для одного — или, как принято говорить, номер — «одиночным номером»?

Правда, некий присяжный спорщик сказал, что «одиночный номер» может вызвать нежелательные ассоциации с понятием «одиночная камера», однако я ему возразил, что он с таким же основанием должен отвергать слово «возвратный», например, в понятии «возвратная ссуда», потому что в природе существует «возвратный тиф».

Нет! Говорить «одинарный» вместо «ординарный» и «одиночный» так же нелепо, как говорить «дварный» и «триарный» вместо «двойной» и «тройной».

Перестанем калечить русский язык!

* * *

К этому же ряду слов-ошибок принадлежит и слово «крайний» в вопросительном словосочетании: «кто крайний?», хотя ошибочность здесь совсем другого рода.

«Кто крайний?..»

Эти слова вы можете услышать всюду, где образуется очередь.

Я уверен, что вопрос, заданный в такой форме, раздражает не меня одного.

И раздражает не потому, что «крайний» — неточный, хотя иногда и довольно близкий синоним слова «последний», — например, в определениях «крайнее средство» и «последнее средство» (в дальнейшем мы увидим, что между словами «крайний» и «последний» может быть и существенное различие). Раздражает по той причине что некоторые — то ли чрезмерно чувствительные, то ли слишком самоуверенные мещане подводят под свой неле- пый вопрос «идейную» базу: «говорить "последний" — обидно, "последних" — нет!...»

Итак, поговорим о вопросе: «Кто последний?» — с точки зрения его «обидности».

Очередь (я имею в виду понятие так называемой «живой очереди») — это ряд людей, стоящих друг за другом, то есть в определенном порядке. Естественно, что в каждой очереди есть «первый» а следовательно, и «последний». Ведь «последний» — это, собственно, «идущий по следу», «последующий».

«Крайний» — это «находящийся на краю», и по первичному смыслу самого слова — оно более применимо к неодушевленным предметам («Крайняя изба в деревне», «Крайний дуб над обрывом», «Крайняя скала»...)

Итак, повторяю, естественно, что в каждой очереди есть один «первый» и один «последний». Это так же точно, как то, что у поезда имеется «первый» вагон и «последний», у трамвая, состоящего из двух вагонов, есть «передний» вагон и «задний», а у сундука есть «верх» и «низ».

А вот кра́я у очереди два!

И «крайним» является в ней в совершенно равной степени и «первый» и «последний».

В связи с этим даже вспоминается старинная народная шутка: идут по улице два приятеля, а навстречу им — две девушки. Один из приятелей говорит другому: «Мне очень нравится одна из них». Второй спрашивает: «Которая?» И первый отвечает: «Та, что с краю...»

Теперь — главное: о нелепости (чтобы не сказать — глупости!) считать слово «последний» обидным.

Всем, которые испытывают такую «обиду», надо посоветовать прочитать рассказ А. П. Чехова «Корреспондент», написанный им в 1882 году.

Враг пошлости и тупости, великий писатель ярко изобразил фигуру богатого купца-самодура Ивана Степановича Трамбонова. Тот приходит в бешенство и выгоняет бедного старичка-корреспондента, принесшего на просмотр купцу приготовленную для печати заметку о местных меценатах, щедрых жертвователях на постройку прогимназии. Выгоняет по следующей причине: после его фамилии в списке жертвователей в заметке следовало: «Последний обещал...» Дальше купец не стал читать...

Предоставим слово самому автору:

«Иван Степанович поднялся и побагровел.

— Кто последний? Я?

— Вы-с, только в каком смысле?

— В таком смысле, что ты дурак! Понимаешь! Дурак! На тебе твою корреспонденцию!...»

Далее «Иван Степанович с остервенением скомкал» заметку, и из его уст «посыпались роскошные выражения, одно другого непечатнее...»

Трудно поверить, что и сейчас, через восемьдесят лет после появления этого рассказа, могут найтись советские люди, которые, уподобившись купцу Трамбонову, обиженно восклицают: «Кто последний? Я?..»

Я снова обращаюсь ко всем, кто усматривает в слове «последний» какой-то «обидный» смысл...

Неужели Сергей Есенин хотел себя унизить, когда писал:

«Я последний поэт деревни»?

Неужели Александр Фадеев хотел вложить обидный смысл в название своего романа «Последний из удэге»? И неужели Фенимор Купер хотел кому-то нанести обиду, когда писал роман «Последний из могикан»?

И вообще — что можно найти «обидного» в выражениях «последнее время», «последние известия», «перейти в последний класс», «последняя надежда», «последние цветы»?

Ухитриться найти во всех этих выражениях хоть тень «обидного» — это значит проявить крайнюю глупость (я нарочно не употребляю «обидного» слова «последнюю»...)

Неужели так трудно понять, что у слова «последний», имеющего множество значений, действительно обидным является только одно: «последний человек» в смысле «пропащий человек», «пропойца»?! Но ведь и от глагола «трогать» можно произвести слово «тронутый» в смысле «ненормальный», и от слова «граница» производится слово «ограниченный».

Не будем же нелепо обижаться на вопрос: «Кто последний?» Вопрос правильный, и только так его и следует понимать.

Давайте говорить по-русски правильно!

Об одной маленькой неточности,

заметной только для чуткого уха

До сих пор мы говорили о явных ошибках в нашем разговорном языке.

Но ведь всякий язык, и особенно такой богатый, как русский, имеет множество тончайших смысловых оттенков.

Вот почему, отнюдь не желая кого-либо поучать и укорять, хочется поговорить об одной маленькой неточности.

«Закрой дверь!», «Открой окно!»

Правильно?

Пожалуй, не совсем.

Почему?

Обычно предметы, имеющие крышку, открываются и закрываются, а предметы, имеющие створки, отворяются и затворяются. Вот почему сундук, шкатулка, коробка — закрываются, а дверь, окно, шкаф — затворяются.

Это отразилось и в народных пословицах и поговорках («Пришла беда — отворяй ворота!...»), а также в песнях.

Вспомним:

«Эх, Настасья! Эх, Настасья!

Отворяй-ка ворота!...»

Чувствовали это и паши классики.

Вспомним строки Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. V):

«И Таня в ужасе проснулась...

Глядит, уж в комнате светло;

В окне сквозь мерзлое стекло

Зари багряный луч играет;

Дверь отворилась...»

или Лермонтова:

«Отворите мне темницу!»

Вспомним стихи Туманского:

«Вчера я растворил темницу