Эльге, до востребования - Елена Шевченко

***

Девочке нужен папа, хотя говорят, что мальчишка без отца расти не может. Все не так, все совсем наоборот. Мальчику папа не нужен, ему мама нужна, чтобы любила и баловала, а он добрым, ласковым и щедрым вырос. А девочке – как раз, папа: чтобы восхищался ею, а она гордилась им, и знала, что мужчиной должно гордиться. Папа есть – ты принцесса. А если так, случайно заблудший папа, сам не осознавший, что он отец, то быть тебе неудачницей. Мальчик не хочет быть, как папа, он по закону природы отрицает его. Но хочется, чтобы те, кто смотрят на тебя, девочку, смотрели как папа, с такой же бескорыстной любовью и нежностью. Моей бабушке повезло. Мягкий добрый папа и энергичная резкая мама, хотя это все по рассказам бабушки и известно.

***

Она не спросила у Валерия, кто кому первый напишет. Первой неудобно, будто она навязывается. А ждать томительно. Хорошо, что дел навалилось много. Надо было собираться в Ригу, покупать подарки неизвестным друзьям, хотя мама утверждала, что в Латвии все есть.

Из прошлой поездки мама привезла белье с вышивками, наряды теткам,

изумительной красоты льняные скатерти, топленое масло, янтарную брошку.

И в этот раз московские заказы на нее буквально сыпались, телефон не смолкал. Тетя Мина тоже что-то просила, заодно сообщила, что Валерий прошел медкомиссию и признан годным к учебе. Значит, домой он пишет. Три раза она подходила к ящику, висевшему на входной двери, но там были только газеты для папы и какой-то отчет из академии для мамы. Наверное, подготовка к вступительным испытаниям заняли все его время, объясняла она самой себе. Ну и хорошо, что они завтра уедут. Целый месяц почти за границей.

Наконец, чемоданы собраны, папа еще не пришел с работы. Но через час поезд, потому на двух трамваях они с мамой поехали на Рижский вокзал.

Накануне случилось ЧП – Алька с велосипеда упал, коленку расшиб, тетки подняли крик – срочно в больницу, немедленно прививку от столбняка, вдруг у него сотрясение мозга, какой поезд, ему только лежать, а как его заставить, только морсом поить и вслух читать в очередь. Пришлось ей вместо Альки рюкзак тащить и свой фибровый чемоданчик. Лицо стало красным, волосы прилипли ко лбу, словом, ясно: на вокзале принца лучше не встречать, не узнает. Да там было его и не увидеть.

Толпа не давала пройти. Почему-то в этот день все поезда отменили. Народ толпился, требовал начальство. Мама, оставив ее с баулами на перроне, ушла звонить папе. Вернулась она слишком строгой, Эля даже спросить побоялась, в чем дело. Мама, будто в походе, схватила рюкзак и баул и, проталкиваясь через толпу, пошла к трамваю. Эля почти бежала за ней с чемоданчиком. И вот же неудача, замок открылся, вещи рассыпались, кое-как запихнули все обратно, перемотали неизвестно откуда взявшейся веревкой, у мамы всегда все было с собой.

– Ну что же за день такой! – не сдержала гнев мама, – Все не задалось. На железной дороге какие-то проблемы. Чемодан этот! Давно надо было его выбросить. И я же говорила, что надо на 20-е билеты брать. Уже бы там были.

***

Эту историю бабушка всегда рассказывала в свой день рождения, заканчивая словами: «Если бы мы 20-го уехали, нас бы не было. Вся родня, жившая в Митаве, погибла. И мы бы погибли. А Алька один бы остался. А так все кончилось хорошо, нам повезло. К 11 утра 22 июня все пассажирские поезда отменили, забрали под воинские эшелоны. Да и там уже бомбили. Это же только мы узнали днем».

А потом шла история про эвакуацию. Как они перебрались в Уфу, как ее отправили в колхоз собирать зерно, как она остью проколола ногу, начался сепсис, и ее отправили в Уфу, одну, на перекладных, как она шла в гору от станции с больной ногой, грязными волосами, превратившимися в войлок, а когда добралась, хозяйка дома, где квартировала ее семья, не пустила в дом, погнала, потому что приняла ее за цыганку-побирушку, и она села на порог и заплакала от обиды и бессилия. И тут выскочила Эльза, стали ее мыть, лечить, слава богу, где-то раздобыли пенициллин, словом, вылечили. Опять повезло.

Тут ее подруга Нелли всегда вступала:

– Да… Вы в эвакуацию в сентябре уехали… Ты не застала 16 октября в Москве. А я здесь сидела, убежала в Люберцах на голубятню и ждала, как сейчас войдут немцы и меня убьют как еврейку. Или наши убьют, потому как толпа, что магазины грабила, кричала «Евреев убить, это они виноваты». Все одно выходило – жизнь моя кончена.

14 октября по радио сказали, что немцы близко и возможен прорыв обороны столицы. Руководство страны выехало в эвакуацию, приказом Микояна закрыли метро, все рабочие и служащие были уволены с месячной зарплатой, началось стихийное бегство из Москвы, магазины раздавали продукты, в конторах и министерствах жгли документы, Москву заволокло едким дымом горящих бумаг. Говорили, что через два дня немцы возьмут столицу. Только на четвертый день удалось навести порядок. Все это описано в приказах, сводках, воспоминаниях очевидцев, расшифровках радиообращений. Только про Неллю, которая уже семьдесят лет обижена на лучшую подругу, там нет. Она сидела и плакала на голубятне, зная, что ее жизнь кончится через два дня, так и не начавшись. А бабушка начинала убирать на столе, менять посуду, и оправдываться:

– Ну меня же увезли, я не сама уехала. Я там, в колхозе, чуть не утонула. С лодки свалилась и на дно пошла, пока мужик с лодки не крикнул:

«Ботинки сбрось!» Я сбросила, а ватное пальто намокло и тянуло меня, ну как-то меня багром зацепили и вытянули, а ботинки я сбросила. В тот же день это и было. А потом я первая в Москву вернулась, как только можно стало. Папа мне вызов прислал, меня посадили на поезд, ему телеграмму дали, а поезд сломался, на сутки опоздал. Я думала, как же папа меня встретит, если я вчера должна была приехать. А вот ведь как повезло, телеграмма опоздала на сутки, папа получил ее утром, прибежал на вокзал, стал меня искать, а поезд тоже опоздал, и он меня встретил, вот ведь как повезло.

Ей всегда везло. Или она так думала. Вот и война у нее иначе началась.

***

Папа приехал с работы, когда они с мамой уже вернулись с вокзала, сказал, что он ничего не понимает, поезда на запад отменены все. И днем будет важное сообщение по радио. Наверное, что-то с путями случилось. А в обед «началась война». Все кинулись звонить друг другу, было непонятно, что делать. Все стали как-то строже, чтобы скрыть растерянность. К вечеру в магазинах выстроилась очередь, скупали спички, соль, крупы.

Через несколько дней пришлось сдать телефон и радиоприемник, который купил еще дядя Миша. Значит, остаются ей только письма, бесполезно ждать звонка из Ленинграда, на который она надеялась.

Война и война, это ей казалось несерьезным. Не то что их отношения.

***

В самом начале войны, которая всем тогда казалось короткой, Эльгу со всей школой неожиданно отправили в пионерлагерь, в Рязанскую область, на станцию Тырново. Они там что-то пололи, жили в крестьянской избе, все было хорошо, пока не пришло письмо из дома – маму отправляли в экспедицию, хотя на самом деле это было эвакуацией в Башкирию, уезжать надо было в 20 числах июля, можно было взять семью. Мама так и решила: едут все вместе. Отправила телеграмму в лагерь с просьбой отпустить Эльгу, не просто телеграмму, а за подписью Президента Академии Наук.

Учительница отвела Эльгу на пристань и посадила на пароход «Максим Горький». И дала ответную телеграмму родителям: «Уехала 20-го.» Без уточнений. На чем уехала? Как? – ломала голову семья. Двухдневная поездка на теплоходе навсегда отбила у нее охоту к речным круизам. Теплоходик был переполнен, спать пришлось на второй палубе, на воздухе, на своем же саквояже и бауле с подушкой. В первый день в буфете кончились суп и второе, остался только хлеб и компот, а ко второму дню и хлеб кончился.

Медленно и томительно тянулся пароходик. Эльга намечала себе впереди дерево, а к нему все не приближались и не приближались, пароход петлял, подбирая людей на пристанях, шел все медленнее и медленнее, потому как был перегружен. Казалось, что они никогда не доберутся. И родители уедут без нее. И что ей делать одной в Москве? Как искать их в Башкирии? Уныние овладело ею. Но к вечеру второго дня их высадили почему-то не в Северном, а в Южном порту. Она испугалась, ведь встречать должны там, на Речном вокзале. И как теперь быть?

Но на берег никого не выпустили, проверяли у всех прибывших документы до утра. У нее и был всего лишь ученический билет. Мол, вот – ученица седьмого класса, школа в Вузовском переулке. Но билет с фотографией. Проверяющий сказал:

– Ты завтра поедешь. Куда уж тебе в двенадцатом часу? Ночуй здесь.

А завтра домой.

Многих не пустили и вовсе, потому смотрели на нее плохо, женщины начали плакать, всю ночь она простояла на палубе, а утром побежала к трамваю. И вдруг поняла, что чемодан и баул не поднять в горку. А трамвай уже шел. Ну не бросать же подушку с одеялом! И заплакала от безысходности, как люди на палубе. И вдруг мальчишка, ее ровесник, но выше, подхватил ее баул, нет, не украсть, а помочь: