Стихотворения разных лет - Дмитрий Мережковский

С кариатидами изваянных слонов,

На груды жемчуга, и пурпур, и алмазы,

И стыд проснулся в нем, к лицу во тьме ночной

Вся кровь прихлынула горячею волной:

«Как в этой роскоши, не видев слез и муки,

Я жизнь дерзнул назвать ничтожной и пустой,

Чтоб, не трудясь, сложить изнеженные руки,

Владея разумом и силой молодой!..

Как будто мог понять я смысл и цель вселенной,

Больное, глупое, несчастное дитя,

Без веры, без любви решал я дерзновенно

Вопросы вечные о тайнах бытия.

А за стеной меж тем — все громче крик и стоны,

И холодно взирал я с высоты моей,

Как там во тьме, в крови теснятся миллионы

Голодных, гибнущих, истерзанных людей.

На ложе золотом, облитый ароматом,

Смотрел, как тысячи измученных рабов

Трудились для меня под тяжестью оков,

Упитанный вином, пресыщенный развратом,

Я гордо спрашивал: „Как могут жить они,

Влача позорные, бессмысленные дни?“

Но прочь отсюда, прочь!.. Душе пора на волю —

Туда, к трудящимся, смиренным и простым,

О, только б разделить их сумрачную долю,

И слиться, все забыв, с их горем вековым!

О, только б грудь стыдом бесплодно не горела,

Последним воином погибну я в борьбе,

Чтоб жизнь отдать любви, я выберу себе

Глухое, темное, неведомое дело.

Не думать о себе, не спрашивать: зачем?

На муки и на смерть пойти, не размышляя,

О, лишь тогда в любви, в простой любви ко всем

Я счастье обрету, от счастья убегая!»

1887

СТАРЫЙ ГУД 

Осетинское предание

«Отец, о чем это стонет метель?..» 

Из горских песен

Там, где смерть и вечный холод,

Бури вой и рев лавин,

Старый Гуд живет, владыка

Гор, потоков и стремнин.

В ледниках за облаками

Белый снег — его постель,

Черный вихрь — его одежда,

Борода его — метель.

И когда он над горами

Мчится, бешенством объят, —

Водопады цепенеют,

Скалы вечные дрожат.

Но однажды гений смерти,

Этот дух враждебных сил,

Одинокую пастушку

Гор окрестных полюбил.

Бог стихий неукротимых,

Разрушенья мрачный бог

Целовал в траве весенней

Легкий след девичьих ног.

Он хранил ее, лелеял,

Баловал и на венки

Ей растил по горным кручам

Алый мак и васильки.

Чтобы мягче было ножкам —

Мох зеленый расстилал,

На пути ее горстями

Землянику рассыпал.

А заблудится, бывало, —

Через бешеный поток

Изо льда ей перекинет

Он серебряный мосток.

Сколько раз ее от смерти

Он спасал, но от греха

Не сберег, — его малютка

Полюбила пастуха.

Старый Гуд не может сердце

Гордой девы победить,

И ревнует, и не знает,

Как счастливцам отомстить.

Раз любимого ягненка

Не могли они найти,

Заблудились, — ночь и вьюга

Их застали на пути.

Тьма кругом; зашли в пещеру,

Разложили огонек;

Озарился теплым светом

Их уютный уголок.

Между тем как за стеною

Вой метели все грозней,

Разговор их тише, тише,

Поцелуи — горячей…

Стонет Гуд, ревет от злобы, —

А они за огоньком,

Беззаботные, смеются

Над ревнивым стариком.

«Будь моей!..» — Она слабеет,

Отдается… Вдруг скала

Страшно вздрогнула, и буря

Всю пещеру потрясла.

Гром затих, — настала сразу

Тишина. Он поднял взгляд,

Побледнел — и мщенье Гуда

Понял, ужасом объят.

Вход пещеры был завален

Глыбой камня, и страшна

После бешеной метели

Гробовая тишина…

Чтоб забыться на мгновенье,

Он прижал ее к груди

И шептал ей: «О подумай,

Сколько счастья впереди!

Будь моей… Не бойся смерти…

Старый Гуд, любовь сильней

Всех стихий твоих враждебных,

Всех мучений и скорбей!»

Но прошло три дня, и голод

Потушил у них в крови

То, что вечным им казалось —

Мимолетный жар любви.

Разошлись они безмолвно,

Как враги, и в их очах

Только ненависть блеснула

И животный, дикий страх.

По углам сидят, как звери,

Смотрят пристально, без слов,

И глаза у них сверкают

В темноте, как у волков.

На четвертый день он тихо

Встал; безумьем взор горел,

Он, дрожа, как на добычу

На любовницу смотрел.

Бродит страшная улыбка

На запекшихся губах,

Нож сверкает в неподвижных,

Грозно поднятых руках.

Подошел, но вдруг протяжно,

Словно ведьма иль шакал,

В щель стены над самым ухом

Старый Гуд захохотал.

А потом все громче, громче,

Необъятней и страшней

Загремела, бог могучий,

Песня ярости твоей.

Визг и хохот, словно в пляске

Мчатся тысячи бесов

И скликаются пред битвой

Миллионы голосов.

Старый Гуд, кружась в метели,

Опьяненный торжеством,

Заливается, хохочет

И ревет сквозь вихрь и гром:

«Не меня ли ты отвергла?

Что же, радуйся теперь!

Посмотри-ка, полюбуйся —

Твой любовник — дикий зверь!»

Но, из рук убийцы вырвав,

В сердце собственное нож

Дева гордая вонзила

И воскликнула: «Ты лжешь!

Я сама ему на пищу

Кровь и тело отдаю,

Я любовью победила

Силу грозную твою!..»

Старый Гуд завыл от боли,

Свод пещеры повалил

И несчастных под огромной

Глыбой скал похоронил.

В ледники свои родные

Возвратился мрачный бог,

Но напрасно было мщенье:

Он забыть ее не мог.

Оттого-то зимней ночью

Чей-то долгий, долгий стон

Прозвучит порой в метели:

«Горе мне, я побежден!..»

<1889>

РОДРИГО 

Испанская легенда

Жил-был честный Родриго, солдат отставной.

Он со службы в село возвращался домой.

Вот идет он и думает: «Что же,

Верой-правдой царю тридцать лет я служил,

И за все восемь медных грошей получил,

Но веселость мне денег дороже,

Я не буду роптать». Между тем по пути —

Видит — нищий стоит: «Христа ради!» — «Прости!

Вот копеечка, братец, не много,

Да уж ты не взыщи: тридцать лет я служил, —

И за все восемь медных грошей получил,

Но не буду роптать я на Бога».

И он дальше пошел, а бедняга опять:

«Христа ради!» — И снова пришлось ему дать.

Восемь раз подходил к нему нищий.

И Родриго давал, все давал от души,

Бедняку он последние отдал гроши

И остался без крова, без пищи.

«Что ж, вольней мне и легче без денег идти».

Он смотрел на цветы, шел и пел на пути:

«Милосердных Господь не забудет».

Говорил ему нищий: «Скажи мне, чего

Ты хотел бы?» — «Чего? Вот мешок. Пусть в него

Все войдет, что желаю!» — «Да будет!» —

Молвил нищий, взглянул на него и исчез:

То Христос был — Владыка земли и небес.

И пошел себе дальше Родриго.

Видит — площадь базарная, лавочник спит,

Перед ним колбаса на прилавке лежит

И баранки, и хлеба коврига.

«Полезайте-ка, эй!» — поманил их солдат,

И в мешок колбаса и баранки летят, —

Пообедал на славу Родриго.

Он вернулся в родное село: земляков

Было жаль, да и нечего взять с земляков,

Он забыл про мешок свой чудесный

И работал в полях от зари до зари,

Ближе к Богу в избушке своей, чем цари,

До конца прожил добрый и честный.

«Ох, грехи, — сокрушался порою бедняк, —

Что же праздник — из церкви я прямо в кабак,

Не могу удержаться, хоть тресни.

Как не выпить с товарищем чарки, другой».

Возвращался он за полночь пьяный домой,

Распевая солдатские песни.

Так он жил. Наконец Смерть пришла: «Поскорей

В путь, Родриго!» — «Пойдем, я готов!» — и за ней

Он пошел бодро, весело с палкой

И походным мешком: «Тридцать лет я служил,

И за все восемь медных грошей получил!

Что ж, мне с жизнью расстаться не жалко!»

Он идет прямо к раю; со связкой ключей

В светлой ризе привратник стоит у дверей.

Старый воин, как в крепость, бывало,

Входит в рай победителем. «Эй, ты куда? —

Молвил грозно привратник. — Не в рай ли?» — «Ну да!» —

«Подожди-ка, голубчик. Сначала

Расскажи, как ты жил?» — «Тридцать лет я служил,

И работал, и свято отчизну любил.

Разве мало, по-твоему?» — «Мало!

Вспомни, братец, как часто ходил ты в кабак».

Рассердился солдат, закричал: «Если так, —

Полезай-ка в мешок!» — «Что с тобою,