Газета День Литературы 8 (1998 2) - Газета День литературы

Государственность и экзистенциализм находились в равновесии (редкий момент в истории!), средства были адекватны беде. Шероховатости на этом фоне были, но они были именно шероховатостями. Да их и было-то не так много! Но главное, конечно, не в этом. И не в том, что в погоне за осовремениванием архаической оппозиционной печати возникли “чреватые” в дальнейшем элементы копирования чужого стиля и интонации (которые, конечно же — политический фактор!)

Главное было в том, что экзистенциализм и государственность долго в симбиозе находиться не могут даже в уникально-благоприятные для этого симбиоза (в катастрофизме своем!) эпохи. Как не может долго главной нотой быть крик. Пораженная катастрофой общественная группа готова собраться под знаменами того, кто наиболее ярко выразил это “нет!” государственной катастрофе. Но дальше группе нужны “да”. Более того, группа — больна. Катастрофа никогда не прибавляет здоровья. Пушки 1993 года тоже не оздоровили климат в этой группе, как и поход на выборы “на крови” и все, что за этим последовало.

Экзистенция подсказывает — это порча, скверна, это “не то”. А государственность ищет державных вождей. В точности по тому анекдоту. Человек потерял деньги. Лихорадочно проверяет все карманы, кроме одного. Ему говорят: “А этот-то ты почему не осматриваешь?” А он отвечает: “Боюсь! А ВДРУГ И ТАМ НЕТ?”

Тем самым повторяет себя на новом витке коллизия “соловья Генштаба”. Хорошо быть “соловьем” некоей сущности, которая СУЩЕСТВУЕТ. Тогда, назовите это с издевкой “соловьем” или всерьез “жрецом” — есть право петь от СУЩЕСТВУЮЩЕГО ИМЕНИ и по СУЩНОСТНОМУ ПОРУЧЕНИЮ. Но если вместо сущности труха, если имя — блеф, а поручение — мистификация, то… То все зависит от ума и того, как твоя экзистенция связана с сущностями, по поводу которых приходится выдумывать это самое “от имени и по поручению”. Если нет ума — можно заливаться трелями и не замечать, что “гонишь пургу”. Но у Проханова ум есть. Если нет экзистенциальной связанности с Державой, то можно блефовать, мистифицировать и делать гешефт. Но у Проханова есть экзистенциальная связанность с державным эгрегором, есть живая боль по поводу возможности реальной государственной гибели. Долго быть одиноким криком, самодостаточным очагом бунта против бунтарства, грозящего государственной гибелью, невозможно. А становиться “соловьем Чего-то”, не обманывая себя, что это Что-то — суть Ничто, не дают ум и экзистенциальная связанность с державным эгрегором.

Между тем, для экзистенциалиста (государственнического — редкая разновидность — или любого другого) всегда есть соблазн провзаимодействовать с Ничем, уже не уговаривая себя, что это Ничто есть Что-то. И тогда крик переходит в смех, а смех переплетается с патетикой, а все это вместе, падая в Ничто, рождает радующие и пугающие причудливые фантомы, в которых гаснет Реальное.

Но поскольку Реальное, твоя Родина — и есть любовь, то гаснущие сполохи не чаруют, а пугают. И боль любви возвращает в Реальное. И тут же начинается неискренний “соловьиный цирк”. Экзистенция говорит: “Фальшь!” Государственность говорит: “Надо воспевать борцов!” А кто борец? Этот?! Да-да, конечно, он! Да-да, конечно, это обретенный Генштаб!! Но почему не получаются трели? И внутренний голос говорит: “Да потому, что это не Генштаб, а Штаб-ген!” И пугает собственный смех, и горечь смеха гасят патетической патокой. Но горечь не исчезает, а нарастает. А вместе с нею — боль за Державу. И необходимость найти Реальное там, где его нет. И гипертрофированное утверждение Реальности того, что отсутствует. И страх: “А вдруг и там нет?” И ведь действительно нет! А ты гипертрофируешь! И не веришь! И еще больше гипертрофируешь! Отсюда еще один виток надрыва. Страх и точное внутреннее понимание ряда несоответствий — вот что рождает этот надрыв. А надрыв рождает усталость. И тогда шестидесятилетний юбилей начинает восприниматься в чем-то еще и через призму этой усталости. Что в существующей ситуации абсолютно недопустимо. И к чему нет никаких оснований. То есть — просто совершенно никаких.

Вокруг идет какая-то новая жизнь: скверная, больная, но другая и новая. Требующая, чтобы на нее обратили внимание. Один пример. Вот-вот “номенклатурная советскость” частью совсем уж обратится в воспоминание, а частью специфически впишется в новый формат действительности. Впишется под одним всеобъемлющим лозунгом: “Фиг вам, а не ватники!” Между тем ватники более, чем актуальны (или то, что их заменяет в новой, стремительно накапливающей нищету реальности). Вот-вот начнутся первые толчки чуть ли не “новой пролетарскости”! И кто здесь окажется по какую сторону баррикад?

Таких примеров масса. Общественная группа, к которой надо обращаться, до которой надо доводить информацию и оценки, кристаллизуется не в лучшем формате. И этот тип кристаллизации определяется не только базовыми свойствами ядра этой группы. То есть с уже упоминавшейся мною “полицейскостью” большей части поздней совпатриотики. Хотя и это обстоятельство существенно. Можно круто проклинать некий МОСТ. И воспевать лидера державности. Но если лидер державности лежит под МОСТом, то госэкзистен- циализм проделывает весь путь от раннего романтизма с его революционным бунтарством до “Балаганчика” Блока и бекетовского “В ожидании Годо”. То бишь лидера…

И все же нам никуда не уйти от ответа — почему в этой среде не сформировался лидер. Что, среда вообще бесплодна? Почему не сделан решающий шаг от госэкзистенциализма к чему-то большему? Не созданы каналы вертикальной мобильности, поднимающие наверх доброкачественный материал? Сильно повреждена сама группа? Создан климат, в котором не может вырасти что-то стоящее — как в загрязненной воде не может вырасти здоровенный осетр, а вырастает только ротан?

Тогда кто создал этот климат? И кто не создал другого? Климаты ведь не Зюгановы создают! Что делают СМИ — обслуживают свою общественную группу, потакают ее худшим инстинктам, преобразуют ее, отстаивают лучшие свойства, формируют новые качества?

Между Экзистенцией Государственности и Реальностью — вещество Истории. Это вещество ждет. Оно плюет на шестидесятилетний юбилей — и правильно делает. Оно не слушает ссылок на усталость, отвергает надрывы и знать не хочет ни о каких исчерпаниях. Именно оно, это вещество, эта тонкая субстанция бытия — не дает задохнуться экзистенции и не дает протухнуть реальности. Это вещество фильтрует гнилые миазмы действительности и не дает им заразить экзистенцию дьявольским хохотом, циничным глумлением над своим собственным идеалом.

Все главные встречи еще впереди — по ту сторону юбилея. Экзистенциальная государственность — прожита. Получен опыт, совершены ошибки, достигнуты результаты. Впереди новые встречи. И главная из них — встреча с самой Историей. Встреча без дураков, без делегируемых посредников и статистов. Это главная встреча в любой человеческой жизни. Если человек ждет этой встречи и идет к ней — он молод. Когда она произошла — он бессмертен. И тогда смешно юбилярничать. Веря в Проханова и видя, на каком распутье он оказался, я, отвергая юбилярные жанры, с радостью пью за молодость, предстоящую еще главную встречу и путь к этой встрече. И за своего друга Александра Проханова.

Владимир Бушин

НА ТВОЕМ БЫ МЕСТЕ…

ЧТО БЫ Я ПРЕДПРИНЯЛ, сидя в высоком кресле главного редактора всемирно знаменитой газеты “Завтра” и вдыхая несказанный аромат своей собственной великой славы?

Прежде всего, я регулярно учинял бы нежные экзекуции своим сотрудникам, в первую очередь — заместителям. Например, я заботливо спросил бы одного из них: “Ты на кого работаешь, голубь, когда сочиняешь хвалебную до небес статью о романе Георгия Владимова “Генерал и его армия”, который тут же получает демократскую премию то ли Букера, то ли Пукера, то ли Какера?.. Ты кого поддерживаешь, ангел подколодный, когда ставишь в номер стихи безвестного графомана, который, вишь ты, грозится, что, как Кутузов отступающих наполеоновских солдат, он заставит коммунистов жрать конину? Ведь тогда у нас в редколлегии состоял сам товарищ Зюганов, коммунист № 1-бис. А таким коммунистам, как Бушин, конина в охотку. Он еще весной 43-го года на фронте под Сухиничами жрал ее, как и все братья-славяне, в обмотках, так, что за ушами пищало. Где тогда был твой графоман?.. Ты кого прославляешь, болезный, когда захлебываешься от восторга по поводу позорной постановки в Малом театре деревянной пьесы Солженицына “Пир победителей”? Шолохов писал о ней, что ее форма “беспомощна и неумна”, а если говорить о сути, то “поражает какое-то болезненное бесстыдство автора”. Неужели для тебя творец бессмертного “Тихого Дона” меньший авторитет, чем сочинитель уже ныне, при его жизни, никем не читаемых гроссбухов? Да ведь и сам он еще в известном письме к IV съезду писателей СССР в мае 1967 года отрекся от этой пьесы, а теперь видит, что власти-то никакой в стране уже не существует, никакого надзора за приличием нет, скоро без штанов ходить будут, и он полез на чердак, разыскал там замшелую рукопись, стряхнул полувековую пыль и с тем же болезненным бесстыдством помчался в Малый… Соображаешь ли ты, что делаешь, аспид, когда на первой полосе нашей газеты в день Красной Армии в одном ряду с портретами великих русских полководцев от Александра Невского до Георгия Жукова помещаешь — или это не ты? — портрет адмирала Колчака? Да это же беспримесный американский наемник! Почитай хотя бы, что писал о нем в “Нашем современнике” Вадим Кожинов. Он не только называет по именам его заокеанских советников и инструкторов, но и приводит дотошные цифровые данные о полученных из США военной технике и снаряжении: винтовки, пулеметы, пушки, шинели, связь…