Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз - Елена Поддубская

– А вы что думаете?

– Я?

– Ну, у вас же есть своё мнение? Вам нравится или нет? – Лариса оставила цветы и вернулась к столу. Виктор уставился на многорядную юбку девушки, обшитую кружевом, и пышную блузу. В них Лариса была похожа на русскую былинную красавицу. Не хватало кокошника и волос, упрятанных в косу. Виктор встал, потянулся за чашкой:

– Да мне как-то всё нравится: и поля с васильками, и клумбы с цветами. Я парень непривередливый. Могу пить чай горячий, могу – холодный, – Кранчевский попробовал взять посудину из рук Ларисы, но она удерживала её. Виктор чувствовал тёплые кончики пальцев девушки и почему-то смущался. Лариса смотрела на юношу протяжно, с загадочной улыбкой:

– Значит Стас – ворчун и бука, Юра – ценитель, Володя – педант, а вы – благонамеренный малый?

– Я ещё и благонадёжный большой, – Виктору стало смешно от выдвинутых характеристик, отчасти потому, что Лариса, фактически не зная ни его самого, ни друзей, вполне точно определила кто есть кто. Чашку у девушки Кранчевский всё же забрал, но продолжал смотреть на неё, не отрываясь.

– Ой-ей-ей, – раздалось вдруг за спиной Виктора, – это кто тут у нас цену себе набивает?

Виктор замер, посмотрел в глаза Ларисы и увидел в них отражение Маши.

– Здравствуйте, – Лариса улыбнулась пришедшей и гостеприимно раскинула руки, – Проходите, пожалуйста.

Маша замерла на месте и улыбаться перестала. Хотя Лариса была совсем некрасивой: тяжёлый американский подбородок, вдавленные щёки, длинные узкие губы, придававшие выражение какой-то скрытой злости, упёртости, и небольшие глубокие глаза, всё-таки в красавице Маше девушка вызвала чувство ревности. Может сыграла роль излишняя уверенность в себе, сквозившая в жестах и взглядах, может умные слова, которые удалось услышать, но, казалось бесспорным, что Королёва могла быть сильной соперницей. Маша поправила роскошные длинные волосы, перехваченные по-крестьянски лентой поверх головы, хмыкнула тоненьким носиком и качнула головой:

– Ну надо же, приглашение, достойное хозяйки. Витечка, может объяснишь мне кто эта девушка? – в голосе звучала обида, щёки девушки пружинили, сдерживая недовольство.

Маша не успела договорить, а Виктор и Лариса уже смеялись. Кранчевский спешно поставил чашку на блюдце на краю стола, подбежал к невесте, крепко обнял, уткнулся в щёку, развернул на терракоте веранды и захохотал в ухо:

– Машка, глупая моя ревнивица, это же Лариса, дочь хозяина дачи. Значит, и сама хозяйка. – Виктор продолжал крутить Машу в руках, запутываясь в её волосах и задыхаясь от близости. До последнего момента Виктор не был уверен, что Маша приедет, а теперь откровенно радовался тому, что можно будет целый вечер не заниматься противной диссертацией, списав всё на занятость. Юноша хохотал и весёлые искорки снопами валились из близоруких глаз, перескакивая через стёкла очков. Маша следила одновременно за женихом, за незнакомкой, которая села на стул, и счастливо улыбалась; обида и подозрение улетучились вмиг, голова девушки кружилась, и в калейдоскопе движения кроме лиц полетали цветы, небо, деревья, дача. Маша вдруг почувствовала, как теряет равновесие, и в последний момент попыталась освободиться от объятий.

– Пусти, уронишь, – почти потребовала она и тут же увалилась на стол. Кружка, блюдце, диссертация и ручка покатились по наклону на пол. Лариса инстинктивно попробовала удержать стол, но масса тела намного превышала силу рук, поэтому предметы негромко бухнулись об пол.

– Блин! Стаскина «мадонна», – первое, что выкрикнул Виктор, отпуская Машу совсем и кинувшись к чашке. Красивая фаянсовая посудина лежала на кафеле с отколотой ручкой и треснутая в нескольких местах, – Всё, девчонки, пощады мне не будет, – Виктор притронулся к разбитой чашке, как к близкому умершему: робко, одними кончиками пальцев. Испуг и скорбь на его лице заставили девушек округлить глаза.

– Какая ещё Мадонна? – не поняла Маша, оглядываясь по сторонам.

– Да, это точно «мадонна», – Лариса подошла, осмелилась поднять чашку и стала её рассматривать.

– Что же мне теперь делать? – Виктор осел на стул и от отчаяния чуть не заплакал.

8

Автобус со студентами волочился по просёлочным дорогам: после Луховиц плохой, но всё же асфальт, закончился, и теперь машину кидало из стороны в сторону на ухабах и размоях земляной дороги, а вместе с ней кидало и мяло пассажиров. Песни под гитару, так активно начатые в начале, после часа пути умолкли, студенты уткнулись в передние сидения и старались пережить остаток поездки кто как мог. В задней части автобуса горой над всеми возвышались сумки, занявшие пол и сидения двух предпоследних рядов, и Попинко, скрестивший руки на ручке большущей корзины и бережливо сжимающий поклажу. В проход корзина не встала, на заднем сидении, где был весь багаж, для неё места не было тоже, пришлось держать на руках, загораживая вид примостившимся сзади Ячеку и Сычёвой. Впрочем, они это неудобство не особо замечали, ибо всю дорогу не прекращали оживлённую беседу. О чём говорили подружившиеся так сразу девушка и парень догадаться было трудно из-за шума мотора и звуков музыки, а прорывающиеся до общего слуха фразы, перевёрнутые Мишей, как обычно, тоже не особо поясняли тему болтовни.

– И как она его понимает? – проворчала Кашина, когда в очередной раз услышала: «плохой вестипаратный абуляр».

– Значит понимает, – в глазах Масевич проскользнула улыбка. Михайлов, рядом с девушкой, тоже улыбнулся.

– Видишь, как разговаривают? – Зубилина посмотрела на странную парочку, – Может, на правах доверенного, Сычёва всё же раскроет Ячеку тайну своего имени, как думаешь, Толик? – Зубилина посмотрела на Кириллова, использовавшего вопрос Кашиной как повод оглянуться и сразу впёршегося в Лену пристальным взглядом. Кирьянов, заметивший интерес друга к гимнастке, ревниво развернул соседа уверенным жестом:

– Сядь нормально, а то стошнит. Водитель, вы что нам решили показать ваши навыки в слаломе дорожного движения? – пробурчал Кирьянов, после очередной дуги автобуса.

Арбузопузый шофёр сдвинул прикуренную папиросу в угол рта и загоготал.

– Чё, укачивает народ? Это ещё что? На этой дороге хоть ямы, да всё же сбитый путь: объехал и гони дальше. Вы бы вот в Горький поездили, во Владимир… Там даже основные трассы после дождя – трясина. Я одно время туда возил иностранных туристов, так сказать по Золотому кольцу, обозревать красоты нашей глубинки. Вот они радовались… Им это кольцо всем поперёк глотки вставало уже после пятидесяти первых километров пути: зеленели даже самые привычные. Зато экзотика. Одна поездка в ПАЗике только чего стоит, – водитель пренебрежительно хмыкнул, – Во понаделали транспорту для людей! Мой – конь по сравнению с этими черепахами.

Шофёр кричал по привычке на весь салон и даже умудрялся поворачивать голову, рассказывая свои байки. «Конь» плёлся теперь уже третий час, с трудом преодолевая ту сотню километров, что отделяла Малаховку от совхоза. Горобова, сморенная жарой, бившей сквозь жидкие шторки окон, задремала, но от голоса недовольно вскинулась:

– Ладно, ладно, товарищ, вы на дорогу-то всё же смотрите. Не дрова везёте. И курите поменьше, у нас тут спортсмены едут, им дым вдыхать не положено.

Бражник на такие слова с готовностью кивнул:

– А уж животным вообще ваши папироски, как яд. Слышали же: капля никотина убивает лошадь?

Гена при таких словах лукаво подмигнул Цыганок:

– Поняла?

– Тю, так это ты не по адресу, гарный хлопец, – растянулась в улыбке Света. С тех пор, как выехали, в салоне произошли изменения в посадочных местах. Гена пригласил Свету сесть рядом, чтобы спрятаться за шторой от палящего солнца: там, где сидели Цыганок и Маршал, ткань была так изношена, что жара кипящим маслом текла в дыры. А прогнозы дождя, анонсированные Попинко, не подтверждались: в небе висели редкие тучи, ветер дул слабый, а солнце светило вовсю. Маршал пересела к Поповичу на сторону, противоположную от солнечной. Стас Добров, сидевший перед штангистом, предложил Кашиной, откровенно страдающей от тряски, сесть к нему и вытянуть ноги в проход. Теперь Ира ехала как принцесса на троне: поперёк салона, с подоткнутыми под спину вещами и могла видеть всех. Её ноги торчали в проходе и Добров то и дело хватал узкие щиколотки Кашиной, возвращая их на свои колени и удерживая девушку от падения. От такой заботы Кашина сначала вскрикивала, потом улыбалась, тестируя реакцию, прозведённую у студентов. Чаще всего она улыбалась Стальнову. Володя и Юра по-прежнему сидели вместе, но теперь оказались сразу перед Ирой и Стасом и на вскрики Кашиной реагировали разве что слабыми улыбками. Стальнов устал от дороги и тесноты и ему было всё безразлично, быстрей бы отмучиться. Хотя Галицкий и отдал гитару на хранение Соснихину, поменявшему место и усевшемуся на сидение, где ехали до этого Цыганок и Маршал, и тоже вытянувшему ноги, места для Володи и Юры было мало.