Портфолио в багровых тонах - Лариса Соболева

— Ты кто?.. — выговорил он с трудом, мучительно соображая, чем грозит столь поздний визит (или ранний).

Его особняк стоит не на убогих пяти сотках грунта, а на большой площади, рядом участки таких же размеров — только самолетом можно облететь. Это шутка, однако позвать на помощь не получится, не услышат соседи, которых Джагупов, кстати, не знал. Недосуг было познакомиться. И охраны в загородном доме сроду не держал — ну, не дурак, а? Как будто денег у него мало! А-яй, и пистолет в прихожей. Лежит себе в кейсе, а чтоб открыть кейс, надо набрать код…

В это время гость, натягивая медлительностью нервы, повернулся… Лица Джагупов не увидел, лишь глаза в прорези, как у военных, потому в панике отступал, угадав в фигуре, идущей на него, темный призрак из бездны. Отступал, чувствуя, что призрак посетил его с подлой целью утащить с собой, а жизнь так прекрасна! О, сколько в ней всего, что в молодости только снилось.

Боль вонзилась так внезапно и была такой острой, что он не смог ни вскрикнуть, ни выдохнуть, ни вздрогнуть. Ничего не понимая, Джагупов просто замер, боясь потревожить адскую боль, которая начиналась в животе и стреляла во все части тела. Но это не приступ — не желудок, не печень, не поджелудочная, а нечто постороннее, беспрепятственно врезавшееся в него, распространяло боль.

Видимо, нос Джагупова перевесил, и голова наклонилась, подбородок уперся в грудь. В поле зрения попала рука в перчатке, прижатая к его шарообразному животу. Неужели простая рука так сильно, так страшно жалит? Рука подалась назад, а из живота выползло длинное лезвие в кровавых разводах и безжалостно воткнулось снова в человеческую плоть, легко проткнув футболку. После чего лезвие вновь неторопливо вышло и резко воткнулось…

Джагупов не смог поднять голову и посмотреть в лицо убийце с упреком, возможно, это остановило бы безжалостную руку. Он только наблюдал, как нож входит в его тело и выходит из него, причиняя невыносимую, пронизывающую боль. И понял: это конец. А ничего сделать не мог, ничего! Лишь покорно принимал в себя острую сталь.

Смерть пришла, когда Джагупов достиг всего, что доступно редким единицам, впереди маячило еще много лет полнокровной и полной соблазнов жизни. Соблазны стоят дорого. Разве не ради них предают, обманывают, идут на преступления, унижаются? Нет? Значит, ради денег? А деньги зачем? Чтобы оплатить соблазны. Джагупов мог бы стать просветителем и читать лекции на тему: соблазн — великий толкач. Он знал, что и чем движет, он прошел через все тернии, отказывал себе во всем в юности, ибо не было денег на хорошую еду, одежду, жилье. Он отказывал себе во многом и в зрелом возрасте ради детей и жены, на которой женили главы тейпа, не спрашивая, хочет ли дочку Бабы-Яги его пятая конечность. И так всегда было: никто не спрашивал, чего он хочет, Джагупову предписывалось удовлетворять хотения других. Да, он остервенело добывал деньги, не брезгуя ничем: обманывал, предавал, унижался, шел на преступления. Потому что знал, ради чего. Ради себя. И вот дети выросли, жену выгнал, заткнув ей рот баблом. Джагупов свободен и богат, наконец, он мог жить…

Но какое-то ничтожество прокралось в дом и зарезало банальным лезвием. Закололо, как кабана! Обидно, жалко, что все в этом соблазнительном мире для него кончено.

Из руки выпала бутылка с минеральной водой, покатилась по полу… Тарелка с закусками хлопнулась на пол… Разбился хрустальный стакан…

Джагупов следил за рукой с ножом до тех пор, пока сознание не удалилось, пока он не перестал видеть и чувствовать. Упал он плашмя и навзничь. Упал, уже не зная того, что падает, а удар об пол располневшего тела сам по себе опасен, к этому времени он ничего не чувствовал.

5

В дверь с упорной настойчивостью звонили, а утро раннее… Сонная Лена отбросила одеяло, дотянулась до халатика и, сунув в рукава руки, поплелась в прихожую, не завязав поясок на талии. Открыла дверь. Не взглянув на террориста, она оперлась спиной о стену, скрестила на груди руки и отвернула лицо в сторону комнаты.

— Почему не открывала? — спросил террорист, войдя в прихожую.

Не просто спросил, а вложил обиду в вопрос, чтобы, понятное дело, вызвать комплекс вины у Лены. Она запрокинула голову и уставилась в потолок, тем самым давая понять: надоел, устала, катись к чертям собачьим. Вслух трудно сказать это родному отцу, впрочем, Лена не надеялась, что он по мимике поймет ее внутренний монолог, если не понимает сказанных вслух слов. И не понял.

— Я не расслышал или ты с отцом не хочешь разговаривать?

Она знала все, что он скажет и какой жест сделает после той или иной фразы, какую гримасу нацепит на свой потрепанный портрет. Сейчас папа скреб грязными ногтями небритую скулу, глядя на дочь с укором и одновременно с достоинством. Уж чего-чего, а достоинства у пьяниц навалом. Ни одна труба не качает столько газа с нефтью, сколько достоинства хранится в заспиртованном теле еще не старого, но слетевшего с катушек мужчины.

— Не понял, ты родному папе не рада?

А то по ней не видно! Что плохо: сколько не играй в молчанку, не поможет. У папы, когда он близок к цели, выдержка с терпением — ей бы столько. Но молодость импульсивна, непоследовательна, Лена, твердо решив не вступать в диалог с отцом, сорвалась:

— Не дам!

— Что? — сморщился Евгений Ильич. — Ты мне? Отцу? Который тебя кормил?! Поил! Растил! Надеялся, дочь будет радостью… А ты с ним так, да?

Он заводит себя с одинаковой последовательностью: сначала на слезы, потом на «благородный гнев», под финал выдает истерику. Решив ускорить этот процесс, Лена повторила, теперь уже глядя в его бессовестные глаза:

— Лафа закончилась. У меня нет денег. И теперь долго не будет.

— Попроси у своего, — нашелся папа.

— И не подумаю, — отрезала Лена.

— Значит, отцу плохо, а дочь не хочет облегчить участь. Значит, я отрывал от себя, чтоб ей было хорошо, а она куска хлеба теперь не даст…

Лена оттолкнулась от стены и прошла в кухню, где взяла половину батона, а из холодильника — полпалки копченой колбасы. Вернулась в прихожую, сунула в руки отцу:

— Вот тебе хлеб, вот колбаса. Теперь уходи.

Развернув к выходу папу, который не успел опомниться по причине хронического похмельного синдрома, тормозившего все рефлексы в мозгу, она вытолкала его на площадку и захлопнула дверь.

— Ленка!.. — раздался запоздалый вопль. — Ленка, открой! Я дом подниму…

Несколько раз Евгений Ильич ударился боком в дверь — не помогло. Приставив ухо к щели, он послушал пару секунд и заорал громче:

— Ленка!.. Родная дочь отца выгнала! Воспитал на свою голову! Живешь с богатым мужиком… как последняя… А у него жена, дети… Не стыдно? Кто ты после этого? Ну, подскажи, как тебя называть!

Лена просто-напросто стекла по стене вниз, как смола по дереву, уселась на пол и, обхватив колени руками, уткнулась в них лбом. Она не плакала, нет-нет, а собиралась с мыслями, с силами. Сегодня столько хлопот… без папаши хватит. Слезы давно закончились, да и какой от них прок? Сухие глаза, холодное сердце, трезвый ум — прекрасный комплект достоинств, дополняющий эффектную внешность. Несмотря на молодость, Лена научилась владеть собой и смотреть на мир глазами взрослой женщины. Если честно, думала, что умеет. Думала до тех пор, пока не случилось…

— Ленка, сволочь! — разорялся за дверью папа, человек без порядка в голове и абсолютно без воли, разменявший талант на градусы. — Мне же надо… для здоровья. Ленка, а если отец умрет? Ты будешь виновата… Мать не жалко? Она ж болеет…

У мамы с папой болезнь известная, перешедшая в хроническую, а жалость, даже дочерняя (о любви уже речи не могло идти), — продукт протухающий. И что в данном случае есть жалость, ведь в мире абсолютно все относительно. Пора кончать с вымогательством, Лена громко и отчетливо сказала якобы в телефон:

— Алло, полиция? Ко мне ломится пьяный мужик, будьте добры, помогите… Адрес? Записывайте: Королева, 35…

— Неблагодарная! — обозлился папа, привыкший к регулярным подачкам во времена запоев. — В полицию… на родного отца?.. Не ожидал! Ну, попомнишь меня! Я тебе устрою, доченька. Чтоб на отца родного натравливать… я тебе поломаю твою кайфовую жизнь.

— Сейчас приедут, папочка! — процедила за дверью неблагодарная дочь. — Будешь ждать, когда тебя запакуют или предпочтешь волю?

Легавым ехать сюда — минуты три, Евгений Ильич не стал проверять, солгала она или нет, а, прижав колбасу с батоном к отощавшей груди, скатился по лестнице и вылетел из подъезда со скоростью кометы. Очутившись на улице, он отбежал на расстояние и погрозил кулаком балкону квартиры, где жила его дочь.

Лена как раз поставила турку с кофе на огонь и видела в окно, как у противоположного дома папа тряс кулаком. Он жалок, совершенно чужой, непонятно, что их связывает на этой земле. Разумеется, никуда Лена не звонила, этот прием она использовала впервые, сегодня он сработал, а завтра придется придумать что-то другое. Во времена запоев отец превращается в скотину, вымогает деньги, закатывая скандалы, может валяться в подъезде. Лена отдавала ему иногда последние гроши, лишь бы отстал, ведь перед соседями стыдно. Но сейчас ей самой нужны деньги, это вопрос жизни и смерти в прямом смысле.