Свитки Мертвого моря - Майкл Бейджент

Представителем Великобритании в этой международной группе был Джон М. Аллегро, работавший в то время над своей докторской диссертацией в Оксфорде под руководством профессора Годфри Р. Драйвера. Аллегро прибыл в Иерусалим, будучи агностиком. Он был единственным членом этой группы, не придерживавшимся определенных религиозных взглядов. Кроме того, он был единственным филологом среди своих коллег и уже успел зарекомендовать себя, опубликовав пять работ на страницах академических журналов. Таким образом, Аллегро оказался единственным членом группы, успевшим составить себе определенную репутацию еще до начала изучения свитков. Все прочие ее участники еще не успели снискать известность в научных кругах и сделали себе имя лишь впоследствии благодаря работе над свитками.

Аллегро было поручено исследовать свитки с толкованиями на библейские тексты (которые представляли нечто роде «секретарских материалов» типа тех, которые изучал и Юзеф Милик) и солидный корпус так называемых «благодарственных гимнов» – гимнов, псалмов, молитв и славословий морально-этического и поэтического характера. Надо признать, что материалы, над которыми работал Аллегро, оказались более «взрывоопасными», чем у любого из его коллег, да и сам он в то время был инакомыслящим, человеком независимых взглядов. Можно не сомневаться, что он без колебаний нарушал пресловутый консенсус, который настойчиво стремился установить де Во, и поэтому, как мы узнаем, был изгнан из группы, уступив место Джону Страгнеллу, также работавшему в докторантуре в Оксфорде. Страгнелл стал учеником Фрэнка Кросса.

На основании каких же принципов происходило распределение материалов и их передача тем или иным сотрудникам? Как решался вопрос о том, кому и над чем работать? Профессор Кросс в телефонном разговоре, отвечая на этот вопрос, заметил, что подобные вещи решались «посредством дискуссии и консенсуса, а также с благословения де Во»:

«Некоторые аспекты были самоочевидны; те из нас, кто был загружен преподавательской работой, просто не имели времени заниматься неизученными и наиболее сложными проблемами. Поэтому мы отбирали библейский, наиболее простой для понимания материал с точки зрения его идентификации и распределяли по принципу „подходит – не подходит“. У нас были специалисты по арамейскому языку, например, Старки, и тексты на арамейском передавались им. Интересы некоторых ученых, перспективы исследований – словом, многое зависело от того, чем именно каждый из нас хотел заниматься. Подобные вопросы быстро согласовывались, и де Во давал свое благословение. Мы не просто сидели и голосовали: у нас реально не возникало конфликтов на этой почве. Наша группа действительно работала на основе консенсуса».

Профессор Кросс подтверждает, что каждый из членов группы знал и понимал, чем конкретно занимаются его коллеги. Все материалы были разложены и хранились в общем помещении, так называемом Зале свитков, и каждый сотрудник имел право прогуляться по залу и посмотреть, над чем трудятся его коллеги.[22] Они, естественно, могли помогать друг другу в решении сложных проблем, требующих опыта и специальных знаний. Но это означало также, что, если один из членов группы работал с противоречивым или сенсационным материалом, это немедленно становилось известно всем остальным сотрудникам. Это дало основание Аллегро утверждать в конце жизни, что его коллеги скрывали наиболее сенсационные материалы или, по крайней мере, задерживали их публикацию. Другой независимо мыслящий ученый впоследствии признался, что в 1960-х гг. ему давали негласные распоряжения «медлить и не спешить», причем эта неспешность приобретала столь навязчивые черты, «что даже сумасшедший не выдержал бы и убежал подальше». Дело в том, что отец де Во хотел, насколько это возможно, избежать ситуаций, способных повергнуть в замешательство христианскую церковь и общественность. А некоторые из Кумранских рукописей вполне могли вызвать такую реакцию.

Де Во привык к ситуации, когда Рокфеллеровский институт вплоть до 1967 г. находился на территории восточного Иерусалима, подконтрольной Иордании. Израильтянам было запрещено появляться в этом секторе, и это давало антисемитски настроенному де Во удобный предлог для того, чтобы не допускать к исследованиям израильских специалистов, даже несмотря на то, что его группа, как считалось (пусть даже теоретически), отражала широкое многообразие интересов и подходов. Но хотя политикам удавалось не допускать израильтян в Восточный Иерусалим, тем все же можно было бы дать возможность ознакомиться с фотографиями и найти иные пути доступа к материалам. Но такой доступ был решительно закрыт.

Мы затронули эту тему в разговоре с профессором Бираном, губернатором израильского сектора Иерусалима и впоследствии директором департамента древностей Израиля. Он заявил, что иорданские власти с непоколебимым упорством отказывались позволить Сукенику или любому другому израильскому специалисту попасть на территорию этого сектора Иерусалима. Будучи губернатором, Биран обратился в комитет де Во с запросом, предлагая устроить встречу в израильском секторе и гарантируя полную безопасность. В проведении подобной встречи было отказано. Тогда Биран предложил продать Израилю отдельные свитки или хотя бы фрагменты, чтобы с ними могли ознакомиться израильские специалисты. Но и это предложение было отвергнуто. «Конечно, они могли бы прийти на встречу, – заметил в заключение профессор Биран, – но они чувствовали себя уверенно, обладая ими (свитками. – Прим. перев.), и не желали позволить никому другому ознакомиться с ними». В сложившейся политической ситуации свиткам не придавалось особого значения, и официальные израильские власти не желали оказать нажим, чтобы преодолеть это упорство академических кругов.

Ситуация стала еще более абсурдной вследствие того, что израильтяне, и впервую очередь, естественно, Еврейский университет, а также специально организованное Хранилище книги, уже обладали семью ценнейшими свитками, три из которых первоначально приобрел Сукеник, а еще четыре Йигаэль Йадин сумел выкупить в Нью­Йорке. Израильтяне, несомненно, вели свои исследования и публиковали их результаты более или менее ответственно, и, кроме того, все они были подотчетны Йадину и Бирану и тем более правительству и считались с мнением общественности и академических кругов. Что же касается группы из Рокфеллеровского музея, то она выглядела на этом фоне менее привлекательно. Имея солидные источники финансирования, располагая неограниченным временем и свободой, члены группы производили впечатление некого эксклюзивного клуба, самопровозглашенной элитной организации, почти средневекового ордена по своим установкам и монополизации материала. В Зале свитков, в котором они проводили свои исследования, царила псевдомонастырская атмосфера, окутывавшая все и вся. В этой связи вспоминается дух замкнутости и изолированности учения, описанный в том же романе «Имя Розы». «Эксперты», имевшие право доступа в Зал свитков, обладали в собственных глазах таким могуществом и престижем, что им было нетрудно убедить непосвященных в правоте своих воззрений. Как заметил в беседе с нами профессор Джеймс Б. Робинсон, координатор другой, более ответственной группы специалистов, переводивших тексты, обнаруженные в Египетской пустыне в окрестностях Наг-Хаммади, «открытие этих рукописей пробудило самые худшие инстинкты в ученых, бывших доселе вполне нормальными».

Поскольку международной группе исследователей удалось присвоить себе монопольное право на изучение материалов, она стремилась монополизировать и их толкование. В 1954 г., когда группа только приступила к работе, ученый-иезуит Роберт Норт уже предвидел опасность этого:

«Во всем, будь то датировка свитков или время их составления, особенности транскрипции и хранения, достигнут некий консенсус, который является неубедительным и нестабильным. Он неубедителен, поскольку основан на целом ряде противоречащих друг другу постулатов, а в качестве основы для дискуссии предлагает „рабочую гипотезу“. Крохме того, в нем присутствует и ложная стабильность. Поэтому важно отметить ложность и шаткость многих посылок».

Увы, предостережения Норта упорно игноривались. На протяжении последующего десятилетия действительно сложился «консенсус» – если воспользоваться термином Роберта Эйзенмана – во взглядах, разделявшихся членами международной группы, которая работала под руководством преподобного де Во в Рокфеллеровском музее. Здесь сложилась строгая ортодоксальность прочтений и толкований, любое уклонение от которых расценивалось как ересь.

Подобная ортодоксальность толкований, которая с годами приобретала все более и более догматический характер, была выразительно сформулирована отцом Юзефом Миликом в его книге «Десятилетие со дня открытия в Иудейской пустыне», опубликованной в 1957 г. во Франции. Спустя два года книга Милика была переведена на английский другим членом международной исследовательской группы отца де Во – Джоном Страгнеллом. К тому времени уже появилось первое английское изложение пресловутого «консенсуса», представленное в публикации «Древняя Кумранская библиотека». Ее автором был профессор Фрэнк Кросс, учитель Страгнелла. Окончательные же штрихи в формулировке принципов «консенсуса» были выполнены самим отцом де Во в цикле лекций, прочитанных им в 1959 г. в Британской академии и опубликованных в 1961 г. в книге, озаглавленной «Археология и рукописи Мертвого моря». Всякий, кто дерзнул бы бросить вызов этим принципам, рисковал навсегда подорвать свою репутацию.