Окончательный диагноз - Чингиз Абдуллаев

– Что произошло? – поинтересовался Эдгар.

– Они нашли пленку, которая зафиксировала, как соседи Глушкова проходят мимо его дома. И пленку до понедельника они не хотят отдавать. Выигрывают для меня время. Генерал поставил условие: если я буду действовать один…

– Как частный эксперт, – понял Вейдеманис.

– Вот именно. Ждите моего звонка. Может, мне действительно удастся что-нибудь узнать в оставшиеся два дня.

– Удачи, – пожелал Эдгар.

Дронго вернулся к автомобилю Потапова.

– Поехали, – сказал он, – мне нужно встретиться с руководством института, где работал Глушков. Сколько у него было заместителей?

– Двое. Савицкий и Туманян. Хотя формально руководителем считался Савицкий. Туманян отвечал за хозяйственную деятельность.

– Ясно. Я думаю, они будут в институте. Но там вполне могут оказаться и ваши бывшие коллеги…

– Вот именно, – мрачно подтвердил Потапов. – Мне иногда кажется, что вы сознательно нарываетесь на неприятности. Пока они не знают о нашей пленке, давайте вернемся и постараемся поговорить с каждым из тех, кто был рядом с домом Глушкова в тот вечер. Вместо этой поездки в институт. Что вы там узнаете? Новые экономические теории? Или как они расходовали свои деньги? Не вижу смысла в этой поездке. Мы только вызовем раздражение у Земскова и его сотрудников. Вы же понимаете, ему сразу доложат о вашем визите.

– Не сомневаюсь. Но мне кажется, что вы сами должны настаивать на моей поездке в институт…

– Почему? – нахмурился Потапов.

– Во-первых, это отвлечет внимание Земскова от дачи и переключит его на другой объект. Во-вторых, у нас появится дополнительное время. И, наконец, самое важное. Нельзя расследовать убийство такого известного человека, каким был Глушков, ни разу не побывав там, где он работал. Это невозможно. Хотя бы потому, что мне нужно знать, какое у него было настроение в день перед смертью, какие проблемы его волновали, с кем он беседовал.

– Его кабинет уже наверняка опечатали сотрудники прокуратуры, – напомнил Потапов, – поэтому при всем желании мы не сможем туда войти. Я не буду срывать пломбу прокуратуры, вы это прекрасно понимаете.

– Этого не понадобится, – успокоил собеседника Дронго. – Мне нужно поговорить лишь с его заместителями. Заодно постараюсь разговорить и его секретаря. Обычно личные секретари знают о своих начальниках гораздо больше, чем собственные жены. Или вы так не считаете?

– Делайте, как хотите, – согласился генерал. – В конце концов, я вам обрисовал ситуацию. И если мы ошибемся, меня не просто уволят. Меня разжалуют, наказав за пленку, которую я скрывал два дня. И никто за меня не заступится. Такие вещи не прощают.

– У вас еще есть время изменить ситуацию, – заметил Дронго. – Давайте развернем машину и поедем назад, к вам. Вы отвезете свою пленку Земскову, а меня оставите дома. И на этом закончим наше расследование. Такой вариант вам больше нравится?

– Какая разница? – пожал плечами Потапов. – В этом случае меня уволят уже в понедельник, сразу после похорон. Нам трудно будет объяснить президенту, как убийца попал на территорию охраняемого объекта. Так и произойдет, если мы не найдем настоящего убийцу. У меня нет выхода, Дронго. Вы – мой единственный шанс. Только это не дает вам права безумствовать и делать все, что заблагорассудится.

– Какого же вы обо мне плохого мнения, – покачал головой Дронго. – Можно сказать, что я – ваш будущий благодетель, а вы говорите про меня такие гадости.

– Я не настроен шутить, – заметил генерал. – Иногда мне кажется, что в ваших расследованиях есть элемент мистики, ирреальности. Вы сами не понимаете, каким талантом обладаете. Очевидно, бог раздает таланты не самым серьезным людям. Моцарт, Пушкин, Дали… Если я буду продолжать, список получится длинным…

– Прекрасный список, – усмехнулся Дронго, – вы сейчас напоминаете мне Сальери. «Ты, Моцарт, недостоин сам себя». Только я с вами не согласен. Меня нельзя зачислять в этот ряд. Названные вами люди были гениальны, поэтому относились к жизни иронично. Они живут в других измерениях, Леонид Александрович. Им не нужно ничего доказывать, им неведомо чувство зависти, мести, они не думают о карьере. Есть прекрасное определение двух типов людей – гения и просто талантливого человека. Талантливый человек попадает в цель, в которую никто другой попасть не может. А гений попадает в цель, которую никто, кроме него, не видит. Поэтому успокойтесь. Я всего лишь хороший ремесленник. Аналитик, которого жизнь заставила применять свои познания, чтобы выжить. Обычный частный эксперт. Не больше и не меньше.

– Если вы сумеете раскрыть убийство Глушкова до понедельника, я первый скажу, что вы гений, – пробормотал Потапов.

– Почему вы так уверены, что его убили? Может быть, это самоубийство?

– А где пистолет? Я обязан верить только фактам. И пока мне не покажут пистолет, из которого он застрелился, я не поверю. Кроме того, самоубийцы обычно стреляют себе в голову или в рот, но никак не в сердце. Можно промахнуться.

– Вы еще посмотрите его завещание, – возразил Дронго. – Есть ученые, которые завещали свои головы, включая собственные мозги, научным учреждениям. Так поступил, например, великий Эйнштейн. Может, Глушков завещал свой мозг какому-нибудь институту и поэтому решил выстрелить в сердце, чтобы не повредить голову.

– Вы серьезно говорите или опять шутите?

– Конечно, шучу. Мнение о погибшем у меня уже начинает складываться. И я не уверен, что такой сильный человек мог застрелиться, не оставив записки.

Потапов согласно кивнул и надолго замолчал. Автомобиль мчался по направлению к институту. В субботнее утро машин было меньше обычного, и уже минут через двадцать они прибыли на место. Генерал вышел из машины и недовольно огляделся, словно рассчитывая увидеть сотрудников ФСБ, выстроившихся вокруг института. Но перед зданием никого не было. С десяток автомобилей стояло на площадке, да одиноко сидел дежурный, читавший газету. Увидев прибывших, он поднял голову и, ни слова не сказав, снова углубился в чтение.

В здание института Потапов и Дронго вошли вместе. У входа сидел охранник.

– Вы к кому? – поинтересовался он.

– К Савицкому или к Туманяну, – пояснил Потапов. – Мы из службы охраны. Вот мое удостоверение.

Охранник внимательно изучил документы и кивнул:

– Можете пройти. У нас сегодня бюро пропусков не работает. Вы, наверное, из-за смерти Федора Григорьевича приехали? Вчера из прокуратуры много народу приезжало. И из КГБ тоже.

– КГБ уже давно нет, – жестко заметил Потапов.

– Какая разница? – резонно возразил охранник. – Ну пусть будет ФСБ. Как название ни меняй, все равно люди будут называть их КГБ. И гаишников напрасно поменяли. Все равно они для нас гаишниками останутся. А Савицкого и Туманяна найдете на четвертом этаже. Там же, где был кабинет Федора Григорьевича.

Дронго, сдерживая улыбку, последовал за Потаповым.

– В этих научных учреждениях даже охранники и уборщицы становятся философами, – заметил Леонид Александрович.

Они поднялись на четвертый этаж. В коридоре несколько мужчин курили и тихо переговаривались друг с другом. Очевидно, все были потрясены известием о смерти руководителя института.

– Где кабинет Савицкого? – строго спросил Потапов. Кто-то из мужчин показал в глубь коридора. Они прошли в приемную. Здесь находились кабинеты двух заместителей директора – Савицкого и Туманяна. За столом секретаря сидела немолодая, лет шестидесяти, женщина.

– Здравствуйте, – отрывисто бросил Потапов, – мы из службы охраны. Господин Савицкий у себя? У нас к нему важное дело.

– Я понимаю, – поднялась со стула женщина, – но его нет. Вызвали в президиум Академии наук. Они готовят похороны Федора Григорьевича. Вы, наверное, по этому вопросу?

– Возможно, – уклонился от прямого ответа Потапов. – А Туманян на месте?

– Борис Арсенович у себя. Сейчас у него руководитель отдела, но вы можете войти. Я ему сообщу о вас.

Сев на место, она подняла трубку одного из телефонов:

– Борис Арсенович, к вам приехали сотрудники службы охраны. Они хотят поговорить с вами. Можно им войти? Они в приемной.

Она выслушала ответ и, положив трубку, сказала:

– Можете пройти.

Потапов прошел первым. В небольшом кабинете за столом сидел коренастый крепыш. Его лысая голова напоминала бильярдный шар. Увидев гостей, он поднялся, кивнув своему собеседнику, мужчине средних лет. Тот, поправляя очки, извинился и быстро вышел из кабинета.

– Усаживайтесь, – глухо предложил Туманян, указав на стулья, стоящие у приставного стола.

Дронго обратил внимание на мебель в кабинете. В условиях, когда большинство научных учреждений с трудом сводили концы с концами, в кабинете и в приемной была немецкая офисная мебель, за которую, очевидно, были уплачены немалые деньги. Институт Глушкова явно не бедствовал. «Хотя, – подумал Дронго, – институты, появившиеся в последние десять лет и занимавшиеся экономикой или проблемами переходного периода, жили неплохо, в отличие от традиционных НИИ, вынужденных сдавать свои помещения в аренду, увольнять сотрудников и годами не получать должного государственного финансирования».