Слишком личное - Наталия Костина

Дом, дом… Зачем им этот дом? И у Леры, и у Лены прекрасное жилье в столице, муж еще при жизни позаботился; Ваньке она сама три года назад купила квартиру, пришлось продать несколько картин. Квартира хоть и двухкомнатная, но просторная, в самом центре, и на обстановку, и на ремонт она не поскупилась. Неужели они не понимают, что у каждого должен быть свой дом? Что Люся привыкла именно к этому дому, любит именно этот дом? Что это не просто особняк у моря, имеющий определенную рыночную стоимость, а дом, который стал для нее родным? И, в конце концов, есть еще и она сама, ее последняя воля. Что если бы она не захотела, не было бы ни Леры, ни Леночки, и Ваньки, соответственно, тоже не было бы. «Слишком они избалованные, слишком благополучные, – с внезапной горечью подумала она. – Всегда имели все, что требовали. И это я сама им все всегда позволяла – очень хорошо помнила, как у самой ничего не было, хотела, чтобы у них было все и сразу». А что пришлось ей самой пережить, прежде чем у нее появился действительно свой, настоящий, ставший для нее единственным дом…

Это был день воспоминаний – тех самых, давно сложенных за ненадобностью куда-то в самый темный чулан памяти, как старый, ненужный, но такой дорогой сердцу хлам, что рука не поднимается вынести его на помойку… Как хотелось бы ей сейчас сесть с дочерьми где-нибудь в ажурной тени и неторопливо рассказать всю свою историю – встречая понимание, нет, хотя бы просто внимание в их глазах. Но… Она знала, что ни понимания, ни хотя бы вежливого внимания не будет. Удивление, даже, наверное, брезгливость… Покойный Аристарх Сергеевич сам когда-то создал эту льстящую ей семейную легенду: полунамеками, движениями бровей, всей обстановкой этого самого дома, так напоминающего старинное дворянское гнездо. Она тоже охотно подыгрывала ему – приятно было чувствовать себя этакой «дворянкой столбовою», особенно когда все детство в далекой приуральской деревне проходила в драном платьишке, никем не любимая, никому не нужная…

Ей было уже двадцать, когда началась война. В деревне никто никогда за ней не ухаживал, а теперь женихов и вовсе не стало. Призвали и Клавдиного, и Дуниного мужей, дядю Афоню не трогали – на указательном пальце правой руки недоставало половинки. Хоть он и не ушел на фронт, но Арина понимала: дом ей сейчас строить не будут – война. Она была на хорошем счету и числилась уже звеньевой – худая, старательная, работящая. Да и что ей оставалось в жизни, как не работа? Работа и еще книги. К чтению она пристрастилась случайно, оно скрашивало ее одиночество и позволяло мечтать о несбыточном, о счастье, о какой-то другой жизни… Впрочем, слишком уж предаваться своему увлечению она не могла – летние погожие дни пролетали быстро, а керосин в лампе заканчивался еще быстрее, чем короткое северное лето. Все, что могли, отдавали войне – хлеб, жизнь, работу, здоровье. Ее жизнь войне была не нужна, а работала она всегда за двоих…

* * *

– Игорь, привет… Хорошо отдыхаю, спасибо… Телефон выключен был… А что, важное что-то? – насторожилась она, уловив нечто в голосе начальника, а после чрезвычайного происшествия, случившегося с ней несколько месяцев назад, еще и близкого друга, можно даже сказать, спасителя. Если бы не он…

– Да ладно, ничего, – пробурчал в трубку Лысенко. – Соскучились мы все тут без тебя…

– Правда? – просияла она.

За многие сотни километров он отчетливо уловил это счастливое сияние и тоскливо усмехнулся. Простой человек Катька, и надежный. А главное, с ней можно поговорить. Это не с каждой бабой можно поговорить, а чтобы она тебя еще и поняла, вообще одна на миллион.

– Ты поправляйся и давай выходи, а то работать некому, – сухо изрек он вместо того, чтобы сказать ей, что соскучился и какой она, Катерина, свой парень.

– Ага, – легко согласилась она. – Две недели только осталось, и приеду. Ник… Коле привет передавай. И Сашке.

Она до сих пор не могла привыкнуть, что за время ее долгого выздоровления они все перешли на «ты» – она и два ее непосредственных начальника, капитан Игорь Анатольевич Лысенко и майор Николай Андреевич Банников. Вспомнила, как смешно пили они в больнице на брудершафт яблочный сок из маленьких пакетов с соломинками, и снова улыбнулась в трубку.

– Он сейчас в командировке. А Сашка тебе еще позавчера просил привет передать. Так что получи. Под подушкой держал. Еще горячий.

– Спасибо.

– Ну, пока.

Она задумчиво погладила пальцем пластмассовый бок телефона. Как же она все-таки соскучилась и по работе, и по ребятам… Как странно, что эти люди, которых она три года назад так робела и называла даже в мыслях не иначе, как по имени-отчеству, сейчас для нее просто «ребята». «Нашла себе ровню!» – укоризненно сказала она самой себе. Вот Сашка Бухин, тот действительно ее лучший друг. Какая жалость, что она не побывала на их с Дашей свадьбе! Они с Дашей даже великодушно предлагали перенести торжество до момента Катиного выздоровления, но она категорически отказалась. Во-первых, кто она такая, чтобы из-за нее переносить свадьбу, а во-вторых – волосы… Они и сейчас едва-едва отросли, а тогда она вообще была практически лысая. Что-то такое послышалось ей в Игорешином голосе… Что-то такое было… Или не было? Внизу, на пляже, мама нетерпеливо махала ей рукой. Она помахала в ответ и вприпрыжку стала спускаться по лестнице.

* * *

Да, Катька на море, Банников тоже черт знает где, а он тут второй день мается, и поговорить ему абсолютно не с кем. Не родителям же ему, тридцатипятилетнему мужику, в самом деле, изливать душу. Да и не поймут его родители, если честно. Ведь если бы поняли, он бы еще вчера вечером помчался на другой конец города. Это только Колька Банников может понять… и Катька. Катька вообще мир видит по-другому, не так, как большинство, а отчасти так же, как он сам, капитан Лысенко. Да, угораздило же его… И зачем он это сделал? Ради чего, спрашивается? Кто она ему, эта Погорелова? А если она все расскажет?! Не выдержит и расскажет, как действительно все было. Да, Катька бы его поняла. И наверняка сама сделала бы точно так же. Нет, не сделала бы. Поняла бы, но не сделала. Ходила бы, всем все объясняла, носилась, как курица с яйцом… А он понял и сделал по-своему. Вот черт, а если она и вправду не выдержит и расскажет… Ну и пусть погоны снимают, надоело все до чертиков…

Он с досадой швырнул на стол дешевую пластмассовую ручку, которую неизвестно зачем вертел в руке, и налил себе из графина теплой затхлой воды, потому что водка, которую он пил несколько часов назад в компании Машки Камышевой, уже кончилась. Этой весной очень кстати во всех кабинетах поставили мощные кондиционеры, но ему все равно было жарко. Хоть бы это лето кончилось побыстрее, что ли… Собственно, именно лето, невзирая на то что оно в раскаленном городе, забитом сотнями тысяч извергающих выхлопные газы машин, было совершенно невыносимым, он как раз и любил. Не весну, не тихую, умиротворенную раннюю сентябрьскую осень, а именно лето. Ну не зиму же, в самом деле, было ему любить? Да и что хорошего в городской зиме? Короче, капитан Игорь Анатольевич Лысенко любил лето. И еще он любил хорошеньких девушек, которые именно летом представали во всей красе: соблазнительно загорелые, с голыми ногами, плечами и животами, и на любой вкус – высокие и миниатюрные, худышки и полненькие. Да и девушки любили бравого капитана милиции, чего уж греха таить. Умел он найти ключик почти к любому девичьему сердцу. Было что-то такое в голубых глазах Игоря Лысенко, перед чем не могли устоять молодые загорелые девушки…