Санькя - Захар Прилепин

Негатив не садился - слушал. Взял себе сырную корку - их обычно выбрасывают - и жевал медленно, откусывая по малому кусочку.

- На… возьми… - Саша подал ему ломтик сыра. Негатив взял. Подождал, пока все продолжат разговор, и незаметно положил на место.

- Сколько вообще народу повязали, кто-нибудь точно знает? - спросил Саша.

- Девяносто три человека, в новостях говорили, - ответил Негатив только после того, как Веня и Рогов пожали плечами. Негатив никогда не лез первым с ответом.

- Предъявили что-нибудь?

- Почти всем административку. По пятнадцать суток.

- Что-то они так… милостиво… - подивился Веня, выудив откуда-то слово "милостиво", совершенно не из своего словаря.

- А ты представь, какой процесс может быть на девяносто человек? Весь мир будет освещать. На фиг им это надо… - предположил Саша.

- Все равно человек пять посадят для острастки, - сказал Рогов.

В "Союзе…" давно перестали удивляться появлению новых сидельцев - у них уже влипли и оказались за решеткой более сорока человек. Список этот почти не уменьшался - когда выходили одни, садились другие. Как ни странно, почти все заключенные были "бархатными террористами" - они забрасывали яйцами и заливали майонезом известных и неприятных персон. Тем не менее за испорченные пиджаки давали по несколько месяцев, а то и по году тюрьмы.

Единственный серьезный срок был у одного украинского парня, занимавшегося экспроприациями и получившего десятку строгого режима. Они немного помолчали, сожалея о пацанах, - по крайней мере Саша точно знал, что он сожалеет, и в характере Лешки Рогова тоже чувствовалась толика братолюбия и жалости. Что касается Негатива и Вени, тут, по разным причинам, все было не так просто.

Негатив, скорей, чувствовал раздражение, переходящее в добротную, не истеричную злобу, - и направлено это раздражение на всех поголовно, кто представлял власть в его стране, - от милиционера на перекрестке до господина президента.

Вене же было по фигу, - так думал Саша. И не оттого, наверное, по фигу, что Веня никогда не жалел себя самого. А скорей, потому, что Веня воспринимал тюрьму спокойно, сам был всегда готов попасть туда, хоть и не рвался нарочито. К тому же, если сосчитать сколько раз Веня получал суток по пятнадцать, - в общей сложности мог получиться неплохой срок.

Но помолчали-таки все…

Разлили, чокнулись последней.

- Мы их сделали один раз и сделаем еще! - сказал Саша, и пафоса в его словах не было вовсе, Рогов кивнул, Веня засмеялся, лица Негатива Саша не разглядел.

Выпили легко, понюхали рукава и двинули дальше. (Рогов мусор собрал в целлофановый пакетик и донес до урны.)

Саша придумал, где провести еще часа три.

Спокойные, подобревшие, они прибрели к зданию университета. Саша велел всем убрать маргинальные ухмылки и надеть ясные лица завсегдатаев высшего учебного заведения - то ли старшекурсников, то ли аспирантов. Так они и прошли мимо строго поджавшего губы вахтера: Рогов - натурально спокойный, потому что вообще никакого лица не надевал, а оставил свое, Негатив - отвернувшийся вбок, упрятавший подбородок в ворот куртки, а Веня как-то резко поглупевший от напряжения лицевых мускулов.

Алексея Константиновича Безлетова, преподавателя философии, Саша знал давно. Знакомство нигде толком не учившегося Сашки и доцента-гуманитария объяснялось просто: Безлетов был учеником его отца.

Саше, наверное, было лет четырнадцать, когда он впервые увидел Безлетова: молодого, худощавого, едва за двадцать.

Безлетов несколько раз заходил к ним в гости, долго разбирался с ворсистым шарфом, которым, казалось, умудрялся оборачивать горло несколько раз. Пил чай потом. Они что-то обсуждали с отцом - отец спокойно, Безлетов, передергивая иногда плечами, словно у него под рубашкой осыпалась легкая труха. Отец не обращал на это внимания.

Отец вообще был очень спокойным - при этом никогда не говорили о политике, хотя смутное, или, скорей, глупое и оттого еще более гадкое время тому благоприятствовало.

О том, что Безлетов был крайне либеральных взглядов, Саша узнал много позже. И до сих пор не мог решить, как все-таки относиться к тому, что отец никогда не вступал в споры о "переломах" и "судьбах", чем объяснить это - ну не равнодушием же…

Безлетов был единственным из друзей и знакомых отца, кто поехал его хоронить в деревню… но о той дороге в другой раз.

Во время похорон Саша и Безлетов перешли на "ты", но потом не виделись несколько лет, и за это время кратковременная близость затерлась. Знакомство их продлилось, когда неожиданно выяснилось, что Сашина подруга учится философии у Алексея Константиновича. Она так и спросила, когда Саша как-то встретил ее возле аудитории после завершения занятий:

- А вы знакомы с Алексеем Константиновичем, который учит нас философии?

В это время Саша жал Безлетову руку и, оценивая плотную основательность его рукопожатия, а также преподавательскую осанку, благоразумно решил забыть, что они на "ты":

- Да, мы знакомы… с Алексеем Константиновичем.

Несколько раз они так пересекались в коридоре университета, походя обменивались рукопожатиями, пока Саша не рассорился со своей подружкой по пустой и забытой ныне причине и снова ненадолго утерял из вида Безлетова. Но вот не далее месяца назад случился местный митинг "Союза…", и Саша столкнулся с Безлетовым сразу после завершения привычно шумного, с элементами эпатажа действа.

- Я наблюдал, как вы там… кричите… - мягко, совсем уже по-профессорски улыбаясь, сказал Безлетов. Саша давно отвык ощущать стеснение по поводу своих, так сказать, политических пристрастий. (На самом деле, это никогда и не было политикой, но сразу стало тем, наверное, единственным смыслом, что составил Сашину жизнь.) Однако в этот раз он испытал слабое подобие неловкости. Быть может, из-за своей осипшей глотки, только что выкрикивавшей "Президент, уйди сам!". Быть может, из-за того выражения забубённой озлобленности, которое он нес, не стирая, на лице, - вдосталь наобщавшись с хамоватой милицией, по недоразумению не повинтившей их в этот раз: обычно по завершении митинга они тащили "союзников" в участок, где в сотый раз фотографировали их и снимали "пальчики".

Короче, Саша не успел перестроиться и смотрел на Безлетова, с трудом вылепив странную улыбку на лице. Тот неожиданно рассмеялся - очень хорошим, потому что молодым и честным смехом - и сказал:

- Трудно вам будет.

Безлетов пригласил Сашу зайти на кафедру поговорить ("Можешь с друзьями…"), причем зазвал так, что Саше захотелось придти. Были и другие причины для визита - помимо искренней благости тона Безлетова.

Отец Саши был образованным человеком - без пяти минут профессор. Несмотря на такое родство, Саша всегда ощущал себя несусветной дворнягой. Может, оттого, что был недоучкой и нужные книги начал читать только после армии, от которой его не смогла отмазать мать, простая, в сущности, женщина.

Может, и потому еще недоставало Саше уверенности, что отец никогда им не занимался, даже разговаривал с сыном редко. Так сложилось: отец и не нуждался в общении, а Саша не навязывался; впрочем, можно и наоборот - отец не навязывался, а Саша тогда не нуждался еще.

Но с недавних пор Сашино дворняжье самоощущение повлекло его к людям, которые, как казалось, лучше постигли устройство мира - посредством хотя бы освоения тех печатных источников, до которых у Саши не доходили руки. Безлетов поднял глаза, или, скорей, брови. Определенно, он стал похож повадками на маститого театрального актера.

- Саша?

- Мы просто так зашли.

- Да, я приглашал, я помню…

Они стояли в коридоре. Безлетов пожал всем руки, внимательно разглядывая пришедших и не улыбаясь. Невысокий, с прямыми темными волосами, круглые плечи. Раньше, помнил Саша, Безлетов все время хлопотал лицом, словно находился в неустанном поиске правильной эмоции и точного слова. Сейчас стал спокоен, и даже щеки несколько обвисли, отчего лицо выглядело чуть брезгливым.

- Знаете, я уже закрываю кафедру, - сказал он. - Тут напротив кафе недорогое и тихое. Может быть, там посидим? За чашкой чая?

- Давайте… - согласился Саша, хотя денег у него осталось не очень много.

- Я забегу в деканат и… буду… - пообещал Безлетов. Пацаны снова прошли мимо строгого вахтера и спустя две минуты оказались в кафе. Оно было полупустым, и музыка, действительно, играла тихо. В углу мерцал телевизор. Экран изображал мужчин в шлемах и на мотоциклах. Взметая грязь на поворотах и часто падая, они ездили по кругу.

Принесли меню, Саша поднял первый лист покрытой кожей книжки указательным пальцем, заранее зная, что ничего заказывать не будет.

- У меня еще есть деньги… - сказал Рогов. Никто его об этом не спрашивал, но вопрос висел в воздухе. Все, конечно же, оживились.

- По пиву? - спросил Рогов.