Социальное прогнозирование - И. Бестужев-Лада

Показатели социальной структуры общества были дополнены показателями эволюции «типичного» денежного бюджета «средней» семьи и бюджета времени работников общественного производства.

В «доиндустриальном обществе», доказывали «индустриалисты», львиная доля расходов в бюджете семьи (до 9/10 и выше) приходилась на продукты питания, поскольку домотканая одежда, хижина и при­митивный транспорт не требовали особенно больших расходов, а культура развивалась почти целиком на началах самообслужива­ния. В «индустриальном обществе» доля расходов на питание неук­лонно снижается, за ее счет растут расходы на одежду, а особенно на жилище, транспорт, культуру. Экстраполируя эту тенденцию на отдаленное будущее, «индустриалисты» предсказывали падение доли расходов на питание и одежду в «постиндустриальном обществе» до ничтожной величины примерно нескольких процентов и рост за этот счет доли расходов на жилище, транспорт и культуру до колос­сальной величины, сопоставимой с долей расходов на питание в «доиндустриальном обществе».

Точно так же поступали они и в отношении структуры ра­бочего года. Для «доиндустриального общества» характерен примерно 3500—4000‑часовой рабочий год, т.е. 52 шестиднев­ные рабочие недели по 10—12 и более часов работы в день, с 10—15 праздничными днями в году, но без оплачиваемых отпусков. В «индустриальном обществе» рабочий год сокращается более чем на половину: до 48—50 пятидневных 40‑часовых рабочих недель по 8 часов работы в день с 2—4‑недельным отпуском. Экстраполируя и эту тенденцию на отдаленное будущее, «индустриали­сты» предсказывали сокращение рабочего года в «постиндустри­альном обществе» еще, по меньшей мере, вдвое, в результате чего он может выглядеть, например, как 40—42 четырехдневные рабочие недели по 6—7 часов работы в день с 10—12‑недельным отпуском.

При таком подходе абстрактные десятки тысяч долларов ВНП на душу населения расшифровывались в конкретных чертах будущего «постиндустриального общества», где в сельскохозяйственном и промышленном производстве трудится не более одной десятой на­селения, а остальные девять десятых заняты в сферах обслуживания и духовного производства («общество изобилия»), где подавляющее большинство взрослого населения имеют специальное высшее об­разование и являются дипломированными специалистами, где пре­одолена сложность современной демографической ситуации с ее шатанием от «демографического взрыва» (лавинообразного роста населения) в развивающихся странах до депопуляции (сокращение рождаемости до уровня, не способного компенсировать смертность) в странах развитых, где установилось простое воспроизводство на­селения (рождается столько же, сколько умирает), где подавляющая расходная часть денежного бюджета людей идет не на питание и одежду, а на благоустройство жилища, транспорт, культуру («обще­ство массового потребления»), наконец, где люди трудятся не бо­лее тысячи часов в год по сравнению с двумя тысячами теперь и четырьмя тысячами столетием раньше, где их свободное время в несколько раз больше современного («общество досуга»).

Это была очень броская рекламная картина «общества будуще­го». И, тем не менее, она подверглась такой же ожесточенной крити­ке со стороны представителей других направлений общественной мысли, какую выдержала незадолго перед тем книга Кана и Винера.

Лекция 5

«АНТИФУТУРОЛОГИЧЕСКИЕ ВОЛНЫ» А. ТОФФЛЕР

Критика теорий индустриализма вообще и концепции «постиндустриального общества» в частности развернулась еще в первой половине 60‑х гг., когда открыто апологетическое течение футуроло­гии, выступавшее под этим знаменем, было преобладающим, «за­давало тон», активно атаковало слабые в то время оппозиционные течения. Среди последних выделялись по значению два, одно из ко­торых можно условно назвать «реформистским» или «конвергенционистским», а для другого самым подходящим названием было бы «апокалипсическое», ибо оно на новый лад толковало старое уче­ние о «конце света». Оба течения едва теплились, да и то преимущественно в Западной Европе. Никому из наблюдателей того времени и в голову прийти не могло, что пройдет всего несколько лет, и господ­ствующее течение потерпит сокрушительное фиаско.

Представители «конвергенционистского» течения, опирав­шиеся преимущественно на теоретические воззрения социал‑реформистского характера, сомневались в совместимости со­циально‑экономических последствий научно‑технической ре­волюции с сохранением капитализма в его современном виде и выступали за то, чтобы реформировать его, «приспособить» к будущему путем усиления в нем социалистических начал вплоть до полной «конвергенции» с социализмом (предполагалось, что и в социализме будут усиливаться либерально‑демократичес­кие начала). Это течение привлекало сторонников критикой пороков буржуазного строя. Типичное произведение этого направления – книга западногерманского социал‑демократа профессора Ф. Бааде «Соревнование к 2000 году» (1960, рус. пер. 1962).

Кризис «мировой системы социализма» привел к полному исчезновению этого течения.

Со своей стороны, представители «апокалипсического» те­чения, опиравшиеся преимущественно на философию экзис­тенциализма, тейярдизма или неопозитивизма, вообще сомне­вались в совместимости социальных последствий научно‑тех­нической революции с дальнейшим существованием челове­чества и расходились только по вопросу о том, когда и как именно погибнет современная западная цивилизация. Типич­ное произведение этого направления – книга западногерман­ского философа‑экзистенциалиста К. Ясперса «Атомная бом­ба и будущее человечества» (1962). Это течение, поначалу даже еще более слабое и еще менее авторитетное, чем предыдущее, выдвинулось вскоре на первый план, однако претерпело при этом серьезные изменения.

Как уже говорилось, вплоть до 1970 г. «Год 2000» Кана и Винера продолжал находиться в центре внимания футурологов. В пылу дебатов мало кто заметил, что обстановка уже с 1967—1968 гг. начала изменяться и примерно к 1971—1972 гг. изменилась ради­кально. На господствующее течение в этот период обрушились три «антифутурологические волны» такой силы, что его буквально смы­ло с «переднего края» футурологии. Плохо пришлось и конвергенционистскому течению, представители которого были деморализо­ваны и, можно сказать, почти начисто стушевались.

Начало сдвигу было положено всем памятными политическими кризисами конца 60‑х годов, молодежными «бунтами» и т.д. Эти кризисы привели в действие механизмы цепной реакции сложного ряда социальных, политических и идеологических последствий, в том числе вызвали «антифутурологические» настроения.

Первая «антифутурологическая волна» была связана с расту­щей тревогой мировой общественности по поводу прогрессирую­щего загрязнения окружающей природной среды. Она нарастала исподволь, долгие годы, а в конце 60‑х гг. обрушилась лавиной. Здесь, видимо, сыграли роль многие факторы: и стремительный рост мас­штабов загрязнения у всех на глазах, и те весомые «капли», которые переполняют чашу терпения людей, и безотрадные прогнозные дан­ные на будущее с первых же шагов «технологического прогнозиро­вания», которые стали достоянием гласности, и попытки некоторых политиканов нажить себе политический капитал на тревоге и недо­вольстве общественности, и стремление монополий нажить себе на том же самом уже не только один политический капитал, и попытки правящих кругов западных стран переключить внимание обществен­ности с политико‑экономических проблем на экологические, и мно­гое другое.

Как бы то ни было, факт остается фактом: «экологическая волна» конца 60‑х – начала 70‑х гг. взметнулась сотнями книг и тысячами статей в защиту природы, сделалась предметом страстных дискуссий, предвыборных кампаний и парламентских распрей. Она была умело использована монополиями в их междоусобной борьбе, привела к возникновению на Запа­де специальных правительственных учреждений по охране природы и решительно подорвала в глазах западной обще­ственности престиж мажорных прогнозов. Стало «неприлич­ным» говорить о каком‑то безоблачном «постиндустриальном обществе», игнорируя общую тревогу насчет того, что станет с Землей. «Никакой футурологии без экологии» – эти слова, произнесенные на одной из научных конференций в те годы, можно было бы поставить эпиграфом к новому этапу эволю­ции футурологии.

Достаточно сравнить книгу Кана и Винера, допустим, с книгой американского социолога Р. Фолка «Наша планета в опасности» (1971) – настоящим набатом тревоги, заглушавшим ликующие фанфары прежних лет, чтобы убедиться в том, насколько существенно было дискредитировано в глазах мировой общественности господство­вавшее течение.