Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пообещал, что не буду. Но, оглядевшись, увидел, что здесь и трогать-то нечего. В углу на полу стояла банка с сардинами – неоткрытая. Вот и все, что можно было увидеть в комнате, не считая стола со стулом. Маньячка, подумал я; у нее дементия прекокс [5].
Но даже здесь я кое-что почувствовал. В желудок тотчас начала всасываться вонь. Она подтягивала его к горлу. Откинувшись на спинку стула, я ощущал, как она меня сосет. Мне стало страшно. Как в лифте, который спускается слишком быстро.
Потом девица вернулась. Она была одна. Нет – не одна. У нее за спиной прятался маленький человечек – я его увидел, лишь когда девица отошла. Это и был Коротышка Нэйлор. Гораздо меньше меня. Очень худой. Аж ключицы выпирают. О зубах и говорить не стоит: торчала во рту парочка – хуже, чем ничего. Глаза – как лежалые устрицы на газетном развороте. В уголках губ шоколадной коркой засохла табачная жвачка. Походил он, в общем, на притаившуюся крысу. Лицо такое серое, будто он никогда солнечного света не видит. И смотрел он не в лицо мне, а на живот. Интересно, что он там увидел? Я опустил глаза. Ничего там не было, живот как живот, не толще обычного и пристального внимания не заслуживает. Коротышка принял у меня из рук бумажку. Ногти у него были обгрызены до самых корней. Он озлобленно прочел записку, смял ее и сунул в карман.
– Оплата двадцать пять центов в час, – сказал он.
– Это абсурдно и нечестиво.
– Как бы оно там ни было, так оно и есть. Девица уселась на стол и стала нас разглядывать.
Коротышке она улыбалась. Будто он удачно сострил. Ничего смешного. Я пожал плечами. Коротышка уже примеривался исчезнуть там, откуда возник.
– Оплата большой роли не играет, – сказал я. – Факты дела меняют всю ситуацию. Я – писатель. Я интерпретирую американскую сцену. Цель моя здесь – собирать не денежные знаки, а материал для моей грядущей книги о рыболовстве Калифорнии. Доход мой, разумеется, гораздо больше, чем я смогу получить тут. Но это, я полагаю, не имеет большого значения в данный момент, совершенно не имеет.
– Не имеет, – согласился он. – Оплата – двадцать пять центов в час.
– Не важно. Пять центов или двадцать пять. В данных обстоятельствах это не играет ни малейшей роли. Никакой. Я, как уже было сказано, – писатель. Я интерпретирую американскую сцену. Я здесь для того, чтобы собрать материал для своей новой работы.
– Ох, да ради бога! – промолвила девица, поворачиваясь ко мне спиной. – Ради всего святого, убери его отсюда.
– Мне в моей бригаде американцы не нравятся, – сказал Коротышка. – Работают не так хорошо, как другие парни.
– Ах, – ответил я. – Вот тут вы ошибаетесь, сэр. Мой патриотизм универсален. Я никакому флагу не присягал.
– Господи, – произнесла девица.
Ну и уродина. Пусть говорит что угодно – мне до лампочки. Страхолюдина.
– Американцы не выдерживают темпа, – сказал Коротышка. – Чуть только брюхо себе набьют – сразу бросают.
– Интересно, мистер Нэйлор. – Я сложил на животе руки и покачался с носка на пятку. – Крайне интересно то, что вы тут говорите. Чарующий социологический аспект ситуации в консервной промышленности. Моя книга осветит это с большими подробностями и примечаниями. Да, в самом деле.
Девица изрекла что-то непечатное. Коротышка отскреб крошки карманных отложений от плитки табака и откусил шмат. Хорошенько откусил, забил себе весь рот. Он меня едва слушал – судя по тому, с каким тщанием жевал он табак. Девица уселась за стол, выложив перед собою руки. Мы оба повернулись и посмотрели друг на друга. Она поднесла пальни к носу и сжала ими кончик. Но жест ее меня совершенно не расстроил. Слишком уродлива.
– Тебе работа нужна? – спросил Коротышка.
– Да. В данных обстоятельствах.
– Запомни: работа тяжелая, и к тому же никаких поблажек от меня не жди. Если б не твой дядя, я б тебя и брать не стал, но это – все, на что я согласился. Вы, американцы, мне не нравитесь. Вы лодыри. Когда устаете – бросаете. И слишком много валяете дурака.
– Совершенно с вами согласен, мистер Нэйлор. Согласен с вами целиком и полностью. Леность, если мне будет позволено бросить реплику, леность – выдающаяся характеристика американской сцены. Вы следите за ходом моей мысли?
– Не нужно называть меня мистером. Зови меня Коротышкой. Меня так зовут.
– Разумеется, сэр! Всенепременнейше, конечно же! И, Коротышка, я бы сказал, – какое колоритное прозвище, типичный американизм. Мы, писатели, постоянно с ним сталкиваемся.
Этой реплике не удалось ни ублажить его, ни впечатлить. Губа его скривилась. Девица за столом что-то бормотала.
– И сэром меня не называй, – сказал Коротышка. – Не люблю я этой церемонной чуши.
– Забери его отсюда, – проговорила девица.
Но меня замечания такой каракатицы не волновали ни в малейшей степени. Они меня развлекали. Ну и рожа! Чересчур забавная, чтоб описать словами. Я рассмеялся и похлопал Коротышку по спине. Я и сам небольшого роста, но просто нависал над этим малявкой. Я чувствовал себя великолепно – будто великан.
– Весьма забавно, Коротышка. Мне нравится ваше урожденное чувство юмора. Весьма забавно. В самом деле, весьма и весьма забавно. – И я снова рассмеялся. – Очень забавно. Хо-хо-хо. Очень и очень забавно.
– Не вижу ничего смешного, – произнес он.
– Но это же смешно. Если вы следуете за ходом моих мыслей.
– К черту. Следовать за мной сейчас будешь ты.
– О, я и так следую за вами. Следую-следую.
– Нет, – сказал он. – Я имею в виду, что ты сейчас пойдешь за мной. Я поставлю тебя в этикеточную бригаду.
Когда мы выходили в заднюю дверь, девица обернулась посмотреть.
– И держись отсюда подальше! – бросила она мне вслед. Но я не обратил совершенно никакого внимания. Уж очень она страшна.
Мы вошли в консервную фабрику. Строение из гофрированного железа изнутри напоминало темное жаркое подземелье. С балок капало. Повсюду вздувались глыбы пара, белого и бурого. Зеленый пол – скользкий от рыбьего жира. Мы шли через длинный цех, где мексиканки и японки потрошили рыбными ножами скумбрию на длинных столах. Все обернуты в тяжелую клеенку, ноги утоплены в резиновые сапоги по щиколотку в потрохах.
Вонь была чересчур. Меня тут же затошнило, как бывает, когда напьешься кипятка с горчицей. Еще десяток шагов – и я почувствовал, как он вздымается, мой завтрак, согнулся пополам и выпустил его наружу. Кишки мои вывалились одним куском. Коротышка захохотал. Он колотил меня по спине и ржал. Потом закатились остальные. Босс над чем-то ржет – значит, и нам можно. Я их возненавидел. Тетки отрывались от работы поглядеть и ржали. Как весело! Да еще за счет компании! Смотрите, как начальник смеется! Наверное, тут что-то происходит. Вот и мы посмеемся. Работа в разделочном цехе замерла. Все гоготали. Все. Кроме Артуро Бандини.
Артуро Бандини не смеялся. Он блевал собственными кишками прямо на пол. Я ненавидел каждую из этих теток, я клялся отомстить, пытался куда-нибудь уковылять, скрыться где подальше. Коротышка взял меня за руку и повел к другой двери. Я прислонился к стене и перевел дыхание. Но вонь накатила снова. Стены кружились, тетки ржали, и сам Коротышка ржал, а Артуро Бандини, великий писатель, снова травил. Как же он травил! Тетки вечером разойдутся по домам и будут рассказывать своим домашним. Этот новый парень! Посмотрели бы на него! И я ненавидел их и даже прекратил на минутку блевать, чтобы насладиться тем фактом, что это – величайшая ненависть всей моей жизни.
– Полегчало? – спросил Коротышка.
– Разумеется, – ответил я. – Пустяк. Идиосинкразии артистического желудка. Безделица. Что-то не то съел, наверное, если пожелаете.
– Еще бы.
Мы зашли в следующий цех. Бабы по-прежнему ржали за счет компании. В дверях Коротышка Нэйлор развернулся к ним и неторопливо нахмурился. И ничего больше. Просто нахмурился. Бабы перестали смеяться. Концерт окончен. Все вернулись к работе.
Теперь мы стояли в цехе, где на банки цеплялись этикетки. Бригада состояла из мексиканских и филиппинских парней. Они с плоских конвейеров подавали банки в машины. Парней двадцать или больше, и мои ровесники, и старше – все приостановились глянуть, кто я такой, понимая, что сейчас на работу выйдет новичок.
– Стой и смотри, – сказал Коротышка. – Включайся, когда поймешь, как они это делают.
– Выглядит очень просто, – ответил я. – Готов уже сейчас.
– Нет. Подожди несколько минут. И ушел.
Я стоял и смотрел. Все очень просто. Но желудку моему до этого не было никакого дела. Через минуту я снова травил. Опять смех. Однако парни эти – не такие, как тетки. Им по правде смешно от того, что Артуро Бандини так здорово развлекается.
У этого первого утра не было ни начала, ни конца. Между фонтанами блевоты я стоял у мусорного бака и бился в конвульсиях. И рассказывал, кто я такой. Артуро Бандини, писатель. Неужели вы обо мне не слышали? Услышите! Не беспокойтесь. Еще услышите! Моя книга о рыбном хозяйстве Калифорнии. Станет основной работой по данной теме. Говорил я быстро между приступами рвоты.
- Былое и думы. Детская и университет. Тюрьма и ссылка - Александр Иванович Герцен - Классическая проза / Русская классическая проза
- Трое в одной лодке, не считая собаки - Джером Клапка Джером - Классическая проза / Прочие приключения / Прочий юмор
- Тереза Дескейру. Тереза у врача. Тереза вгостинице. Конец ночи. Дорога в никуда - Франсуа Шарль Мориак - Классическая проза
- Парни в гетрах - Пелам Вудхаус - Классическая проза
- Во цвете лет - Шмуэль Агнон - Классическая проза
- Собственник - Джон Голсуорси - Классическая проза
- Гений фантазии - Эдгар По - Классическая проза
- Сливовый пирог - Пелам Вудхаус - Классическая проза
- Подарок для Дороти (сборник) - Джо Дассен - Классическая проза
- Трактат о мертвых - Эрнест Хемингуэй - Классическая проза