Иронические фантазии - Татьяна Берестова

которой, сидит, слегка покачиваясь в плетёном кресле, Мэри. В руках её мелькают спицы, у ног, лениво посматривая на бегающий клубок, лежит большой пушистый кот. Рядом, в кроватке с пологом, безмятежно посапывает носом маленькая Элизабет. Из окна видно, как Джеймс возится в саду, обрезая ненужные ветки. А со стены у камина, где висит портрет в красивой раме, с улыбкой смотрит на них пожилая дама, как бы говоря – Всё хорошо. Все так, как и должно быть.

То ли люди, то ли птицы.

Тригс устало задумался. Всё складывалось как-то не так. После ухода со службы он не работал, довольствовался небольшой пенсией и жил один. Ровесники давно обзавелись семьями, упрочили своё положение,– чуть ли не дворцы выстроили для своих чад, а он всё ютился один-одинёшенек в своём старом малогабаритном скворечнике. Тригс курил, смотрел в окно и никак не мог привести мысли в порядок. Чувствуя, что оставаться дальше одному совсем невмоготу, он вышел на площадку, захлопнул дверь и постучал в соседнюю.

Рядом с ним жил дядюшка Бадис. Его племянник, вихрастый подросток Румис, родители которого постоянно пропадали в каких-то научных экспедициях, подолгу гостил у Бадиса. Дядюшка, у которого не было собственной семьи, относился к племяннику как к сыну и частенько потчевал его разными вкусностями. На этот раз на столе красовался пирог с вишнями для Румиса и крепкая рябиновая настойка для Тригса. Тригс любил бывать у Бадиса. Они по-соседски сидели на кухне, пили чай и говорили по душам. Но сегодня Бадис с беспокойством смотрел на осунувшееся лицо Тригса: «Скажите, друг мой, а давно ли вы летали?». Тригс задумался. Действительно, в последнее время он всё чаще ходил пешком и даже прихватывал для опоры толстую суковатую палку. «Да, давненько… да и куда нынче полетишь», – с тоской вымолвил он, глядя через окно на хмурое небо, наполовину скрытое серыми тучами. «Вы впали в уныние, друг мой, впали в уныние. Вам нужно взбодриться, набраться сил и …». «Да где же их набраться… я могу только надраться», – мрачно пошутил Тригс и, обречённо махнув крылом, опрокинул в себя горькую настойку. «Всегда можно найти кучу причин, чтобы не заниматься делом», – неожиданно, не отрывая глаз от своего занятия, сказал Румис. «Что-о-о?», – Тригс поперхнулся и побагровел. «Ну что ты, что ты, Румис, что ты такое говоришь… не обращай внимания, Тригс… – растерянно затоптался между ними дядюшка Бадис, пытаясь как-то сгладить неловкость ситуации., – молодо-зелено…». Но вечер был окончательно испорчен. Тригс вернулся домой в прескверном настроении. «И этот сопливец учить меня вздумал!» – никак не мог он успокоиться.

Ночью Тригс долго не спал и беспрестанно ворочался с боку на бок. Он вдруг вспомнил, как старый друг звал его открыть своё дело, но требовалось время, чтобы дело развернулось и стало приносить доход. Ему тогда показалось слишком обременительным ждать, и он отказался. Были ещё предложения. В одном месте обещали интересную работу, но платили мало. В другом платили предостаточно, но работа была нудной и не вызывала интереса. Тригс вдруг ясно осознал, что хотел всего сразу, без вложения сил, времени… любви, наконец. С женщинами, собственно, была та же история. Все они были недостаточно хороши для него. И что же теперь? Он стал больным, никому не нужным занудой, от которого другим не было никакой пользы. Тригс вспомнил и о Марусе, своём старом товарище, которого из-за травмы списали на землю. Тригсу стало стыдно. За столько лет он ни разу не навестил Маруса, а ведь когда-то они были друзьями, и Марус, который был немного старше и намного опытней Тригса, учил его всем тонкостям лётного дела.

Несмотря на бессонную ночь Тригс проснулся ещё затемно. Он принял душ и достал свой выходной костюм. В прихожей по привычке потянулся к стоящей в углу палке, но затем отмахнулся и решительным шагом вышел за дверь.

Куда полетел Тригс доподлинно не известно, известно лишь то, что он разыскал Маруса, нашёл подходящую работу и даже устроил свою личную жизнь. Остаётся только догадываться, что послужило толчком к таким положительным изменениям в его судьбе, не слова же молодого «сопливца», в самом деле?

А Вы как думаете?

Ванька и царь.

Жил-был царь. И был у него Ванька. Нет, не так.

Жил-был Ванька и был у него царь. Ну, царь, как водится, на печи лежал, да калачи ел. А Ванька – и по дому, и на огороде, и в поле сам-один крутился-вертелся. Бывало, встанет спозаранку – дров наколет, печь истопит, каши наварит и блинов напечёт. Царя накормит и бегом в поле: весной – пахать да сеять, осенью – собирать да молотить. Вначале-то ещё всё терпимо было. Ваньша с делами легко управлялся. А со временем и уставать стал. Говорит царю как-то – помочь бы надо, тяжеловато одному-то. А царь с печи ему давай на своё здоровье жалиться, – мол, и спина болит, и ногу чего-то тянет. Понял Ванька, что помощи ему от царя не будет никакой. «Ладно, – думает, – погоди. Вот зиму переживём, а весной уйду, куда глаза глядят». А как весна подошла, за заботами да хлопотами закрутился Ванька, про уход свой забыл. Летом снова опомнился – пущай лето пройдёт, а уж осенью точно, уйду – решил. А осенью опять – уборка, да заготовка разная, опять дела да дела. Так и жили из года в год. Царь от жизни такой всё толще становился, а Ванька – всё тоньше. На тень свою походить стал, до того исхудал, горемычный. Суседи за Ваньку переживали. «Гляди, Ваньша, – упреждали, кабы ветром тебя не унесло». И, правда, однесь унесло-таки Ваньку ветром. Ей-богу, сам видел! Закрутило, завертело и в соседней деревне бабе одной, вдовой, прямо под дверь кинуло. Баба та ещё совсем не старая была, детишков трое маленьких. Сама их тянула. Она Ваньку подобрала, умыла, накормила-напоила, чем Бог послал, да почивать уложила. Ванька видит, что женчина душевная оказалась, так и остался у ней. Сколько уж лет живут ладно, даже детишков ещё народили.

А царь как жа? – спросите вы. А чего царь? Царь лежал, лежал на холодной печи, слез с неё, дров наколол, печь истопил… даже кашу спроворился себе изготовить. Вот так.

А вы чего подумали?

Горшково счастье.

Хорошее было житьё у Горшка!

Бывало, Хозяйка в нём щи заведёт или кашу зачинит и в Печь посадит. Сидит Горшок в Печи,