Провидение - Валери Тонг Куонг

Мое сердце стучит как бешеное. Я умоляю его успокоиться. Но как его успокоить, когда я почувствовала, наконец, что существую. Нахлынули дурные воспоминания, словно настало время встретиться с ними лицом к лицу и вырвать их из памяти с корнем. Мой страх, мои страхи бегут от меня, уже не хотят со мной связываться – я стала неуязвимой.

– Ну, раз вы говорите… – заключила женщина без особой убежденности.

Больница оказалась совсем не такой, как я ее себе представляла. Сама-то я никогда не болела и – скрестим пальцы – Поло тоже. Худшее, что мы пережили вместе, это сильная ветрянка, когда ему было шесть лет. Он очень рано понял, что болеть – роскошь богачей. Я не говорю о серьезных болезнях, эти, насколько я знаю, распределены довольно равномерно. Я говорю о других, о зимних вирусах, о прострелах, о мелких заболеваниях, но которые кладут вас пластом и могут вам дорого обойтись – в лучшем случае разоритесь на лечение, в худшем лишитесь работы, если не оклемаетесь достаточно быстро.

Я сказала сыну, когда он пошел в детский садик: «Слушай, Поло, у меня нет никакой возможности сидеть с тобой дома в случае неприятности, поэтому мне понадобится и твое участие. Так что строго запрещено забывать свой шарф и варежки зимой. Запрещено ходить нараспашку после физкультуры. Запрещено пить из одной бутылки с приятелями. Каждое утро свежий апельсиновый сок и ложка меда, вечером обязательный суп из зеленых овощей. Вольно, разойдись!»

В общем, о больнице я по-настоящему узнала только в роддоме, во время родов, и долго там не пробыла. Поло был уже готов оказать мне услугу и родился быстро, десятого июня в три часа двадцать пять минут дня. Первое купание, первые заботы, научиться давать грудь, проконсультироваться у педиатра: вот уже и уходить пора. Мы с Поло покинули роддом во время обеда. Он уткнулся головкой в мое плечо, как раз куда надо, чтобы я забыла о своем горе.

Я в то время еще была красива: красивой ведь делает счастье. Я любила, была любима, и жизнь была простой, восхитительной – рядом со мной был он. Я и сегодня еще не способна произнести его имя.

Помню, как во время беременности на меня все оборачивались – и это несмотря на мои толстые бедра, слишком большие ягодицы и круглые руки. Люди поднимали глаза выше моего выпиравшего живота и, наткнувшись на мою блаженную улыбку, улыбались в ответ, так это было заразительно.

Однажды утром я почувствовала приближение схваток. Проверила, все ли собрала в чемодан, и позвонила отцу Поло. Сердце отчаянно стучало.

– Значит, началось? – спросил он. – Ты уверена?

Я надеялась, что он заедет, чтобы забрать меня из квартиры. Мне казалось романтичным вместе попрощаться с нашей парной жизнью. Он был ласков, но отказался.

– Не жди меня, ладно? Мне надо работу закончить. Это пустяк, но ради безопасности я бы хотел, чтобы ты выехала заранее.

Я была разочарована. Но настаивала напрасно.

– У тебя это первые роды, дело затянется на несколько часов. Я приеду к тебе в больницу гораздо раньше.

Он был автомехаником, лучшим, а главное, самым красивым в мастерской, в квартале, в городе. Черные волосы, ярко-голубые глаза, густые брови, сложен как греческий бог: впрочем, по слухам, своим успехом предприятие не в последнюю очередь было обязано его внешности. Его просили, требовали, обхаживали. Он бегал от одной машины к другой, разрывался на части, работал допоздна, порой даже всю ночь напролет. Возвращался домой измученным и бросал деньги на стол в гостиной, говоря:

– Премия!

В некоторые месяцы он удваивал свое жалованье. Я начинала подумывать о ребенке; мы жили вместе уже два года, я чувствовала себя готовой. Но не он.

– Представь, что у нас будет сынишка, похожий на тебя…

– Я пока не хочу ребенка. Хочу насладиться жизнью вместе с тобой. Разве мы это не заслужили?

Это правда, мы от этого просто шалели. До этих последних месяцев и его новой работы мы жили на мою минимальную зарплату. Лишали себя всего. Проводили воскресенья перед телевизором, чтобы только никуда не выходить и не тратить деньги. Это меня устраивало. Я ему говорила: самое главное это любовь. Он отвечал: самое главное это свобода, а свобода без денег все равно что машина без колес.

Он мечтал о приключениях. Хотел пересечь пустыню в Неваде, поплавать между Галапагосских островов. Совершить восхождение на Гималаи.

– Только представь, Марилу, мы вдвоем на крыше мира – признайся, это впечатляет…

У меня сердце сжималось, когда я слышала, как он мечтает о невозможном. По мне так и нашей маленькой квартирки хватало. Но он был настроен решительно. Прочесывал газетные объявления, бороздил улицы, расспрашивал коммерсантов. Он найдет выход, говорил он всем, кто хотел его слушать. И то, что он сирота и вырос в нищете, тут ничего не меняло: это был всего лишь вопрос времени.

Ему это удалось. Нахрапом, без дипломов и рекомендаций. Хозяин автомастерской взял его на испытательный срок – на двадцать четыре часа. Ему и не понадобилось больше, чтобы его убедить.

А вечером он явился с бутылкой игристого вина в руке и победной улыбкой:

– Меня взяли! Завтра начинаю! Да, мадам, с поздравлениями от фирмы!

Его планы ширились. Каждый раз в конце месяца он переводил деньги на заблокированный счет. Каждую ночь, склонившись над кухонным столом, прокладывал на карте обоих полушарий разноцветные, все более замысловатые маршруты.

– Начнем с пустынь. Хочу послушать тишину.

Я залетела случайно, через шесть месяцев после того, как его взяли на работу. Узнав новость, он поцеловал меня в лоб, собрал свои карандаши и свернул карту. Потом долго сидел у окна, глядя на горизонт. Я дрожала от страха. Ведь я обещала ему, что мы будем счастливы. Просила его довериться мне. Он согласился, кивнув. В течение последующих недель был со мной нежным, внимательным. Приносил фрукты, конфеты, цветы. Я перестала дрожать.

Около половины третьего того десятого июня схватки стали невыносимыми. Акушерка извинилась: все анестезиологи были заняты. Я едва слышала ее голос, без анестезии я могла обойтись, но без него, без моей любви, моей половинки, моей жизни? Я уставилась на дверь родильного зала, обращалась к Поло, терпеливому ребенку, дескать, твой отец в пути, но акушерка это мнение не разделяла: «Давайте, тужьтесь, мадам, я уже вижу его, он готов, надо ему помочь выйти, вдохните поглубже и тужьтесь!»

Когда Поло издал свой первый крик, медсестра посмотрела на часы. Пятнадцать часов двадцать пять минут. «Какой чудесный малыш, мадам, вы можете гордиться. Даже совсем не помятый, идеальный вес и лежал как надо: просто совершенство».

Умоляю тебя, открой эту дверь, покажись сейчас на пороге, ну пожалуйста, мы тебя ждем, ждем только тебя, плевать на остальной мир, Поло похож на тебя, как я тебе и предсказывала, нос тонкий, но не слишком, губы полненькие, потрясающие ямочки, обожаемая плоть от плоти твоей.

Вошла вторая медсестра с конвертом в руке. Конечно, я поняла.

– Это вам, письмо от папы, – сказала она, улыбаясь как сообщница.

Мое сердце сжалось, заставив меня вскрикнуть.

– Вам больно? Не беспокойтесь, – попыталась утешить меня акушерка. – Это просто незначительная реакция, я проверила, все на месте, лучше расслабьтесь и прочитайте ваше письмо.

Мое письмо.

Все, что мне осталось от тебя. Три слова и запятая: «Прости, и мужайся».

Я стиснула бумагу так сильно, что след на ладони остался до вечера.

Звуки в родильном зале стихли. Акушерка села рядом, взяла меня за руку, подыскивая слова.

Холодная вечность. Мои синие вены выпирают из-под кожи, колют мне глаза. «Прости, и мужайся». Почему запятая? Мужайся, Марилу. «Чудесный ребенок. Возьмите его на руки, мадам, осторожно прижмите к себе, это главное, кожа к коже, только это имеет значение, вы сами увидите, поймете, какой он сильный, прямо пышет здоровьем, настоящий маленький король роддома».

Найти силы. Представить себе, что однажды сумею жить без чувства, что я – всего лишь обломок самой себя. Найти силы лгать себе, сказать себе, что ты, Поло, самое главное в моей жизни, единственное существо, которое имеет значение: в конце концов, со временем это станет правдой.

А теперь – держаться.

Он забрал все свои вещи. Даже свое грязное белье унес с собой. Снял наши фотографии со стены. Вычистил умывальник и ванну, сменил простыни. От него не осталось даже волоска. В автомастерской ничего не знали, он никого не предупредил о своем уходе.

Я подурнела. Сразу же. Лицо осунулось. Кожа поблекла. Я красилась, чтобы обмануть людей, но никто не обманывался. Огорченные взгляды тех, кто попадался мне навстречу. Сочувствующие записочки в почтовом ящике.

Держаться.

Я пела колыбельные Поло, глотая успокаивающие таблетки, мы засыпали вместе в моей постели. Кожа к коже: сохранить это. В следующий месяц я решила переехать. Мы обосновались в другом предместье, с такими же серыми, покрытыми граффити домами, такими же супермаркетами, такими же крытыми автобусными остановками с растрескавшимися стеклами. И с такими же соседями, или почти, – правда, тут все же было одно значительное преимущество: они ничего не знали о моем прошлом и плевать на него хотели. Поло я рассказывала, что его отец был альпинистом и исчез во время восхождения на северный склон Эвереста. Наверное, лучше было ему сказать, что он погиб, но у меня язык не повернулся. Ошибка.