Моя горькая месть - Юлия Гауф

похож.

— Отдай, — протянул руку в сторону Веры, пытаясь одновременно следить за дорогой.

— Иди к черту. Я не собираюсь умирать из-за того, что ты заснул за рулем, я вообще не собираюсь умирать, какие бы планы у тебя ни были! — прокричала она, и зашвырнула бутылку за спину.

С чего вдруг осмелела? Сидела ведь, тряслась половину пути, к совести моей взывала.

— Влад, поворачивай обратно, мы почти за городом. Все, ты достаточно меня наказал, а теперь отвези меня домой! — Вера снова за старое, но сейчас не просит, а требует. — Давай поговорим, насчет Вероники я…

— Ты больше не будешь произносить ее имя. Лучше тебе помолчать, Вера, — перебил ее очередную попытку мне соврать.

Достаточно наказал я себя, а не ее. Вообще не представляю, что делать… хотя, нет, представляю. Затем и рулю за город — туда, где пусто от людей, где никто нас не найдет. А Вера притихла. Обмякла в кресле, отвернулась от меня, в окно смотрит на редкие дома, на лесополосы, на темноту.

Меня же сожалением накрывает — жаль, что все так вышло у нас. Не знай я Веру в детстве, не сыграй она такую роль в жизни моей семьи, все могло бы получиться. Я бы встретил ее, и пропал, всю жизнь бы любил и ее, и наших детей.

Которых никогда у нас не будет.

— Я соврала, — прошептала Вера, когда я притормозил у обочины дороги, на краю леса.

— Ты всегда врешь.

— Нет, Влад, я солгала о…

— Кажется, я просил тебя замолчать, — голова трещит от ее слов, от умоляющих глаз. Вера боится, и не зря.

Я и сам боюсь, давно уже боюсь.

— Открой машину, и выпусти меня. Влад, это ведь я, неужели ты сможешь причинить мне такое зло? — она придвинулась ко мне, обхватила обеими ладонями лицо, обжигая мою разгоряченную кожу холодом. — Мне нельзя умирать, у меня ребенок! Мне нельзя, Влад, понимаешь?

Снова врет. Какой ребенок?

Бред.

Как и то, что я смогу ее убить — себя легче, чем Веру.

Разумеется, это был обман. Вера подорвалась, разблокировала дверь, и выскочила наружу, скользя на мокрой траве. Убегает, опять бежит от меня, и снова я за ней, лишь чудом перехватить успеваю, пока в лесу не скрылась. Обхватил на тонкие плечи, вдохнул ее запах — такой же, как раньше, даже более яркий.

Вера и сама стала ярче и притягательнее — невозможно устоять, невозможно не прикасаться. Хочется и больно сделать, и ласкать, сжимать до синяков, и просить прощения неизвестно за что.

Любить до умопомрачения, каждую секунду любить.

И чтобы она любила.

— Я буду драться! — всхлипнула, и пнула меня по ноге.

Слабая.

— Ты дура, Вера. Это была шутка, не сделаю я тебе ничего, — язык заплетается — от алкоголя или ее пьянящей близости, тяну Веру к машине, и прижимаю к ней, зажимаю в тиски — не вырвется.

— Тогда зачем за город вывез? Ты совсем больной? — зарыдала она, а я смаковал ее злость и облегчение, пока Вера не опустила голову мне на грудь, щекой прижимаясь. — Сукин сын, ненавижу тебя, ненавижу…

Ненавидит, знаю. И шутка была жестокой, зато сейчас мы вдвоем. Вера рядом, и больше никого на несколько километров — мы будто не за городом, не у леса, а в свободных водах. На нейтральной территории, а значит, все, что в прошлом было, не считается.

Бесконечно желанная женщина рядом, и можно забыть и о ее признании, и обо всем остальном. Хотя совесть продолжает выгрызать нутро, что я не должен ее обнимать, и желать не должен, совесть голосом сестры говорит, кричит даже.

Но мне плевать.

— Пошутил, и хватит. Вези меня домой, твой отец вытащил меня полуголую и без денег, — Вера подняла на меня заплаканное лицо, прижала к щекам кулаки, как маленькая, и носом шмыгнула, добивая меня.

Сейчас она полна искренности, а иногда — лжи, девушка с двойным дном, девушка с тенью.

— Утром отвезу, а сейчас…

Подхватил Веру на руки, и вернулся в тепло машины, посадив к себе на колени. И сделал то, что давно хотел — притянул ближе, заставил прижаться грудью, и поймал ее губы своими.

Глава 6

Я никогда не любила пьяных людей. Более того, я их боялась с раннего детства — добра я от алкоголя не видела. Мама, моя родная мама, начинала пить с самого утра, и становилась злой.

Жестокой. Не такой, какой должна быть мама. Впрочем, она и будучи трезвой не была со мной ласкова.

Нет, она никогда меня не била, даже не кричала, но ее агрессивный взгляд в мою сторону, ее невнятный шепот, что я — камень на ее шее, они сводили с ума. А вот те люди, которых мама приводила к нам домой — они не стеснялись, и… разное было.

Лучше не вспоминать.

Потому я и предпочитала быть не дома, а на улице. Да даже на жутком чердаке соседа, где я иногда ночевала — полном паутины, старого, рваного тряпья и прочего хлама было лучше. Где угодно лучше, лишь бы не с пьяным человеком.

И Влад не удивил, я почти смирилась с тем, что не увижу больше Полину, ведь он сильнее — даже после больницы, даже после бутылки виски он сильнее, он всегда доминировал надо мной, подавлял. Но эта была шутка, всего лишь шутка — самая несмешная в моей жизни.

— Не смей! Убери руки от меня! Влад! — поцелуй обжог губы, опалил дыханием, и я отодвинулась насколько смогла. — Неужели ты думаешь, что я стану с тобой спать?

— Раньше тебя ничего не смущало, — в голосе его раскаты грома, которые всегда сводили меня с ума в такие минуты.

Когда только я и он. Наедине, упивались близостью друг друга, а мира за окном не существовало вовсе, и я растворялась в любимом человеке, даря себя без остатка: все, что есть забирай.

— Раньше я не знала, что ты такой подонок. Пусти! — пропищала, руками в его грудь уперлась, а Влад лишь смеется в ответ на мои слова.

Он псих, он сошел с ума. Думает, что я монстр, всегда думал, и спал со мной. Да и сейчас хочет, извращенец чертов, а я не могу так — с ненавистью, с желанием наказать. Только не с ним, только не так.

— Ты всегда это знала, не притворяйся, — Влад резко надавил на мою талию, еще крепче к себе прижимая, и это, будь он проклят, действует на меня.

Как на женщину