Семь змей и мертвец - Дара Богинска

он заорал — на проклятого культиста:

— Ты! Отпусти нас немедленно! Мы ничего тебе не делали! Мы просто пришли, чтобы поговорить!

Мужчина иронично вскинул бровь, отведя ладонь от плеча. Струящаяся вниз по торсу кровь вспыхивала пламенем.

Да уж, подумал Йоль, нож в теле — плохой аргумент в пользу мирных намерений.

— Зачем вы вмешались? Зачем суете всюду свои носы? У меня нет никаких проблем с вами. У меня нет никаких проблем с вашей дурацкой верой — почему вы досаждаете мне?

— Это всё ты сделал? Ты поднял все эти несчастные души? Зачем?

Злым было лицо Луки, злым и полным горя.

— Затем, что каждый... здесь... Должен хлебнуть то же, что и я! Все они... Каждый из них... Я заставлю их каждую ночь просыпаться, чувствуя смерть над своим плечом! Они ответят за всё! За всё!

Он весь дрожал. Йоль едва сдержал нервную ухмылку.

— И что с тобой сделали?

— Клянусь, если эта шавка не отпустит меня сию же секунду, я тем же самым ножом отрежу его...

— Аларик! Бога ради!

Ал шумно дышал. Йоль чувствовал ужас брата как свой, он приумножал его собственный. Земля давила со всех сторон, и они вязли, как в болоте, но земля была очень тяжелой и очень холодной, и в глубине её было что-то живое. Черви и мертвецы касались ног близнецов.

Аларик сцепил зубы, кинув полный жгучей ненависти взгляд на культиста.

— Что бы там с тобой не сделали, нам плевать! Сдайся, сними проклятие с этих земель, и тебе будет дарована быстрая смерть!

— Быстрая смерть? Ты не понял ещё, что тут я решаю, жить или умереть кому-то? — Лука сжимал пергаменты до белизны костяшек. Губы его уже начинали синеть — полуголый, он вымок, замерз и потерял кровь— сколько он протянет?

Йоль не был умным, но он был наблюдательным.

— Вы даже близко не представляете, что будет! Вы со своими маленькими умишками, со своими сильными руками и слабым разумом!

— Так расскажи.

Безумца будто душил хохот. И он выглядел совершенным безумцем.

— К чему? Вы умрете раньше, чем сможете осознать. Грядут новые времена! Новая эра! Скоро боги, мои боги будут судить вас, всех, всех нас! А до этого я пущу весь добрый городок Эмнод на корм своим зверушкам. У меня теперь есть всё для этого... Всё для этого!

— Но чего ради? Там невинные жители. Конечно, по Линдуру точно розги плачут, но...

— Линдур! — завизжал Лука так, что в ушах зазвенело.

Близнецы тут же провалились в землю по пояс, и пальцы, тянущие их вниз, сжались так крепко, что оставили синяки.

— Эта мразь, эта тварь... Это он убил её! Он спалил тут всё дотла! Безумный ублюдок! Надо было убить его ещё тогда...

— Что произошло здесь? Ты же из местных, да?

— Если бы вы знали! Я никогда не видел столько огня. Я слышал, как кричат люди, запертые в подвалах. Они думали, что спасутся, но пламя было не остановить... И тогда я увидел Смерть. Я увидел, с каким голодом пламя глодало кости. Я увидел... как это красиво.

— О, так ты именно тогда спятил? — пробурчал Аларик.

— Я видел, как гибнет она. Мирма. Её имя — Мирма. Её запер он, проклятый Линдур, он кинул факел на крышу её дома... Ей было четырнадцать... Моя милая Мирма...

— Почему он сделал это?

— Потому что он тоже видел смерть, — нараспев проговорил культист, — Он тоже видел... Она выжгла ему всё внутри, и оставила только голод и жажду. Он видел обман там, где его не было. Он был воином, и он хотел убивать ещё.

— Поэтому он сжег свою деревню? Что-то тут не сходится...

— Он не думал, что это его деревня. Он видел только врагов. Они были беженцы — такие, какими были мы после войны. Сугерийцы... Он сжег их всех, и Мирму вместе с ними, и всех, их так много было, так много, так много, и так горячо...

Он замолк и вдруг рассмеялся вновь — своим захлебывающимся, задыхающимся смехом.

— О, в ту ночь Голодный бог был почти сыт.

— И ты спятил.

— И я обрел цель! Я...

Несчастный поперхнулся кровью, хлынувшей носом. Какое-то время он растерянно молчал, а потом закричал, сжав виски ладонями. Драгоценный пергамент оказался в грязи, и вряд ли культист думал сейчас о святынях — он царапал щеки ногтями, надеясь добраться сквозь кожу и кость до той занозы, что пронзила его пылающей болью. Он плакал, как ребенок.

Йоль увидел длинные ноги, заплетающиеся на каждом шагу. Узкие следы оставались в рыхлой земле рядом с ключником. Колдовство не действовало на пришедшего, не так сильно ощущали её и ключники — будто задремали у озера и их присыпали землей. Освобождение занимало время, но не требовало особых усилий.

Данте не отрывал прикрытого веками, будто расслабленного взгляда от культиста.

— Именем Доброго Ключника, Вознесения и славного короля Калахана, ты...

Несчастный закашлялся кровью, пошедшей горлом. Розовый рубчик треугольного, идеально равностороннего лезвия проглянул под кадыком и исчез.

Данте витиевато выругался.

Южанка с птичьими глазами и лицом, ставшим строгим, осторожно вытерла о штаны умирающего лезвие своего странного ножа. Встретив удивленные взгляды троицы, она лишь чуть подняла бровь. Перевела глаза на испачканные грязью и залитые кровью пергаменты, и обратно на церковников.

И вновь ухмыльнулась — поганой, как смог прицениться уже Данте, ухмылкой.

— Просить прощения за это недоразумение. Надо было поглотить его первым.

— Ты... — от понимания Данте растерял слова, — Ты — чудовище из саркофага!

— О, — отмахнулась, как при встрече с другом, шорка, — Звать меня просто Анна.

Она подобрала манускрипты, попутно отвесив поклон — и внезапно провалилась прямо под землю.