Хозяин жизни – Этанол - Константин Уткин

Лесин способен, лежа за новогодним столом – именно лежа, как-то у меня не хватило стульев и с одной стороны народ сидел на диване, и на нем же, упившись, спал – засовывать палец во влагалище своей подружки. Понарошка при этом издавала характерные для соития звуки – и ничуть не смутилась, когда он поднял над едой окровавленный палец и заявил, что она еще целка.

Я намеренно не привожу здесь ее имя – да, кстати, и не помню его. Оно не нужно. Я не встречал человека, который в глаза называет своих женщин собачьими кличками. Так же как я, к счастью, вообще не знал людей, которые настолько по-скотски относятся к своим подругам. Поделится бабой с приятелем – обычная для Лесина практика. Правда, он клянется, что потом из них, прошедших школу Лесинской дрессировки, получаются отменные жены. Судя по Машке, моей бывшей жене, это не совсем верно. Хотя она уверяет, что не успела с ним даже переспать, тем более жить какое-то время. Так что его истерию – в чем и заключается дрессура – на себе не испытала.

На моей памяти были Тургенев, Интервенция, Понарошка, Листик, теперь вот – Канистра.

«Пошла вон, дура, сука, пошла в пи…у. Девке не наливать. На х. й пошла отсюда, ты не поняла? Пошла вон, дура» Что бы сказала нормальная женщина на такое обращение? Канистра плелась сзади, как побитая собака, и ждала, пока Лесин сменит гнев на милость. Я в это время убеждал его, что в том, что она заказала не то лекарство, которое он хотел, нет смертельного для него умысла. Говоря проще – что она не хочет его убить. После получаса выслушивания бессмысленных и оглушительных, на всю улицу воплей мне это удалось.

Сейчас Лесин выпускающий редактор московской газеты, рецензирующей вышедшие книги; окололитературные шакалы, жаждущие статей, давно нарекли его гением. В стихах его все больше никчемного мата, грязи и злости. Хотя, если быть справедливым, то все чаще и чаще в текстах стали попадаться неловкие лирические зарисовки. Очевидно, что ущербность взгляда на мироздание стала очевидна даже для него самого. Жизнь его под черным хозяйским крылом все больше похожа на непреходящие судороги.

Мы давно уже не друзья. Я отошел от Хозяина, когда понял, что он абсолютное зло и теперь – по другую сторону баррикад. Лесин продолжает крутиться в водовороте пьянок и похмелий. Хозяин дает ему много – брюхо, перевитое синими венами, как у беременной, постоянно раздражение на лице, разбитые очки, потерянные телефоны, рваные вещи, печень, которая выдавливает в горло легкие, истерию по поводу но чаще без него. Дал ему кучу холуев, которые спасают Лесина от мордобоя вставая на пути взбешенного парня…

Было так – Лесин на весь стол заорал, что сидящая напротив девка не очень страшная, и ее надо немедленно выебать. Ее парень сразу пошел в бой, но его перехватили, на ушко объяснили значение Лесина для московской окололитературной жизни. Паренек, который приехал завоевывать Москву гитарой и стихами, проникся и уже через минуту вилял перед Лесиным хвостом. Говорил с фальшивой усмешечкой – ох, эти сумасшедшие москвичи… Хотя и порывался все же пару раз засветить в красную репу…

Хозяин дал ему свободу – потому что воспитание детей сводиться к алиментам и субботним посиделкам. Очевидно, что в итоге, как и всем своим рабам, Хозяин даст и свободу от жизни – только вряд ли будет что-то хорошее за чертой Великой Тайны. Потому что лесинская истерия простирается и на христианство…

Хозяин дал ему и статус, определенную социальную позицию в нашем странном мире. Роль злого шута, которую он с успехом выполняет уже много лет, до седины в бородке, требует настоящего мужества. А тряпичный Лесин этим сугубо мужским качеством обделен. Но вот когда Хозяин оглушает кору головного мозга, оставляя только наиболее развитые центры – хотя и они страдают не меньше – и двоящийся мир пошатывается в тумане, вопить, хамить и оскорблять уже не страшно. Просто потому, что не получается адекватно оценить последующую расплату.

Веничка Ерофеев, печально известный автор повести «Москва-Петушки», второй, после Хозяина, кумир для Жени. Несчастный, по сути, мужик, который всю жизнь нес на себе груз своей сомнительной книжки, вряд ли бы обрадовался столь фанатичному поклоннику.

Интервью с Веничкой Ерофеевым – страшное зрелище. Дряблое испитое лицо некогда красивого мужчины, седые сальные волосы, зачесанные набок, прикрытая шарфиком дыра на месте гортани – рак, Хозяин не щадит своих рабов. Человеческий шлак, трясущийся на пороге вечности…

И паскудный интервьюер, сидящий напротив этой бедной развалины, задает вопросы. Паскудные вопросы…

– Все знают, что если ты не уважаешь человека, то и пить с ним не станешь. Так вот сколько и кому вы бы налили?

После послушного перечисления громыхающих литературных имен дошли они – истязатель и истязаемый – до Беллы Ахмадулиной. И Веничка с грустью прогудел в микрофон дешифратора – ей бы я не стал наливать, это очень вредно для здоровья…

Наверное, Ерофеев, получив за верную службу от Хозяина по полной, разъедаемый метастазами, пересмотрел свою несчастную рабскую жизнь. Да и роль своей книжки… наверняка он еще бы хотел писать, жить, радоваться и работать – но, когда переходишь точку возврата, Хозяин уже не дает ни единого шанса. Вполне возможно, что он хотел бы это сказать напоследок всем своим поклонникам – но это выбивалось бы за рамки, которые он сам себе создал. И корреспондент, не видя беспомощной тоски в глазах Ерофеева, продолжал издевательство…

Самое короткое, ясное и уничтожающее определение Ерофеевскому произведению было дано женщиной, далекой от литературных изысков – алкоголик едет в электричке. И все. Больше там ничего нет. Обрывки информации, гримасы извращенного бреда, путаница невнятных мыслей, мешанина образов… короче говоря, все, чем Хозяин щедро одаривает своих рабов. Но ведь это найти можно в любом переходе, на любом вокзале – если разбудить смердящего резкой кислятиной бомжа и послушать его речь. Ерофеев, до своего распада, был грамотным, интеллектуально развитым человеком – и только отсветы это настоящей личности можно разглядеть на страницах повести.

Она была написана на одном перегарном дыхании, за неделю во время запоя. Интеллигенция, в застойные времена самоуничтожающая себя в знак слабосильного протеста, приняла ее с восторгом. Теперь у пьющего стада общими стали не только трясущиеся руки и вожделенные муки похмелья – у них появился свой идеолог, своя Библия.

А любой неофит превосходит сам себя в восхвалении кумира – будь то книжка или идол. Как только после первой рюмки вынут лом, разваливающий кости черепа, наступает вдохновение – и какими глубокими кажутся слова о жалости к женщинам! Потому что они писают сидя…

Трезвому человеку алкогольный юмор непонятен. Трезвый может смеяться над пьяным – над его нелепостью, глупостью и несвязностью речи. Юмор алкоголика понятен только такому же…

В самом начале нашего знакомства и совместного служения Хозяину я еще не до конца растерял остатки здравого смысла. И при этом был настолько наивен, что верил в культуру пития и даже – смешно сказать – пытался ее пропагандировать. Эти жалкие попытки были вмиг смяты необузданностью Лесина. Цель пьянки – упасть и валяться в собственной блевотине, достигалась им быстро и почти что профессионально. Водка пилась стаканами. После нужной дозы у Лесина стекленела улыбка, потом он клевал носом и отключался.

Против закуски он восставал всем своим существом – и против еды как таковой, и против ее потребления.

Помню, он позвонил и пригласил на пьянку к Борисоглебскому. (Борис Бейлин, друг Лесина. Кличкой Женя не одарил только меня. У него есть Трехконечный, Жидовская морда…)

Я, зная, с кем имею дело, корректно спросил про закуску. В ответ, естественно, услышал – как грязи!! Порадовавшись предстоящему обильному застолью, как свою лепту я привез кусок мяса и, кажется, пару яблок…

То, что я увидел в квартире Бори – старая квартира, первый этаж панельной пятиэтажки, меня поразил пол с видимым уклоном – превзошло все ожидания. На столе стояла литровая бутыль водки. Сидели Боря и Женя. И возле каждого, помимо стакана, на развернутом фантике лежало по аккуратно откушенной конфетке…

Как ни смешно, но моя закуска была встречена весьма равнодушно. Как известно, еда забирает кайф.

От этой пьянки осталось только воспоминание странного утреннего состояния, запомнилось, хотя встречается оно довольно часто. Когда опьянение уже прошло, но похмелье еще не наступило. Это очень короткий и странный период – кажется, что сквозь привычные черты мира проступает нечто, незаметное в обычное время. Может быть, Хозяин тут и ни при чем, может, виной тому легкий снег, медленно опускающийся сквозь серый утренний свет, редкие светящиеся окна еще спящих домов, ознобная рассветная тишина…

Это время я запомнил, но не уловил и не воспользовался. Я выпил рюмку невообразимо омерзительной с утра водки и, ощутив уже привычное воздействие – которое можно охарактеризовать как «обухом по голове» ушел из тихой квартиры на тихую улицу…