Магия нуля (СИ) - Абрамыч Степан

Причиной этой ярости, как ни странно был Байрон, который обычно исполнял другую роль в процессе гневоиспускания. Сейчас же он с улыбкой бегал вокруг разъяренной женщины, выкрикивая что-то и каждый раз смеясь на ее яростные вопли. Он непринужденно подпрыгивал и каждый раз исчезал за миллисекунду до мгновенной смерти, что еще более вспыхивало негодование на лице его противника.

Байрон остановился и, повернувшись лицом к своему напарнику, направился к нему вальяжной походкой. Он, несмотря на нападающего, уворачивался от лучей, летящих в затылок. Его речь прерывалась из-за исчезновений, но все равно оставалась понятной.

— Бром, ты б хоть… спрятал. Пришел, … наружу, здесь все-таки женщина, хоть и …, конечно. Знакомься, главная … этого города — Энн Бронте. Ужас, … уже, …. Успокой эту …, ей богу.

В этот же момент он вовсе исчез из обзора, оставив Брома наедине с летящим в его лицо лучом. Он полностью аннигилировал его, не среагировавшую башку, оставив лишь тупую кровоточащую шею с обвисшим кадыком. Тем не менее, его обезглавленное тело пошлепало в сторону раскидывающей выстрелы Энн.

Ее это абсолютно не смутило, она продолжила расстреливать Байрона, а точнее его мелькающий силуэт. Голова Брома снова невозмутимо встала на окровавленные плечи, он направлялся к разъяренной даме, все более приближаясь к ней свои голым телом, из-за чего его бледная фигура стала еще одним объектом тщательного расстрела. Женщина вовсе не отвлеклась от своей прежней жертвы — она расставила руки и начала палить еще чаще в сторону двух магов из «Собаки». Байрон насмешливо отклонялся от выстрелов, комментируя действия Брома, тупо шагающего на противника, а также попутно раскидывающего свои внутренности по посыпавшемуся полу.

— Может, ты уже остановишься мини-Бронте, хватит тебе баловаться.

Он засмеялся, что есть мочи и начал мелькать еще чаще. К этому момент Бром подошел достаточно близко к Энн, чтобы нанести завершающий удар.

— Стоять, Бром, она не враг.

Строгие слова мага разнеслись по разряженному пространству громко и четко, но в этот момент у раненного Брома ушей не было, как и мозга, да и, в принципе, всей верхней части головы. Женщина запаниковала и начала ретироваться, но она и так зашла в тупик. Время для нее сжалось, смерть находилась на оторванном от головы Брома волоске. Из пустоты появился Байрон, он схватил измученную даму и, снова исчезнув с ней, появился далеко от Брома. Безголовый маг глупо провел пальцами по пустоте и упал.

— Ты успокоилась?

— Убери свои грязные руки! Пошел вон!

Она продолжала орать, но выстрелов за криками не следовало.

— Ну, назвал разок маленькой, ну беда что ль? Я просто подчеркнул, что ты молодо выглядишь, и все?

— И все?

Она уже перестала злиться, но пыталась сохранить гневные нотки в своем голосе.

— Ладно, так и быть, я тебя прощаю.

. .

Это был первый раз в жизни Брома, когда он потерял сознание. До этого, сколько бы боли он не терпел, рассудок не покидал его разорванное тело, но, похоже в этот раз его конкретно потрепало, что было очевидно.

Юноша очнулся в наполненной горячей водой ванне, находившейся, по-видимому, в том же штабе, где произошла та ужасная битва, судя по дыре в потолке. Спиной к нему стояла Марина, она была в том же пальто, в котором они встретили ее у перрона. Девушка стирала кровавые тряпки, которых после Брома осталось очень много, вся комната пропахла ледяной кровью, и вентиляция, созданная Энн Бронте, не препятствовала распространению этой отвратительной вони.

Бром не двигался, ни единый мускул измученного тощего тела не пошевелил воду, но Марина всё равно каким-то образом узнала о его пробуждении, она обернулась на него, глаза были сухие и немного красные, она смутилась и вернулась к своей работе. Если бы Бром знал, что показываться людям голым неприлично, он, возможно, смутился бы в ответ, но цивилизованные чудачества были ему неизвестны.

— Спасибо.

Это сказал и Бром, и Марина, их голоса прозвучали в унисон, отчего юноша засомневался, сказал ли он, вообще, что-либо. К сожалению, как и говорилось ранее: Бром все еще не достиг понимания всечеловеского осознания жизни — его знания ограничивались самым необходимым, а чувства пересекались примитивной радостью и разочарованием. Возможно, он уже любил Марину или ненавидел Энн, но понять этого он никак не мог. Даже то «спасибо», что сейчас прозвучало, был лишь одним из необходимых аспектов жизни, поясненным Данте и Байроном, никакой искренности пока что не было ни в одном движении Брома. Он мог убить человека, потому что «потому что», спасти по той же причине, простить или осудить. Бром был ничто, и это ничто наполнялось тем, что его окружало, а основным его окружением был Байрон. Кто знает, кем стал бы наш герой, сколько людей он убил бы без раздумья, сколько боли протерпел бы ради незнакомой цели, если бы не эти слова?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Почему ты спас меня?

Голос естественно был женским, он был немного прерывистым от готовности заплакать, но, действительно, искренним — трогательным и требовательным. Ответов можно было придумать кучу: от банального желания до высокой цели, но Бром просто не задумывался над причиной своего действия до этого. Почему он не спас того мужика из подземелья, почему он безразлично отреагировал на историю Агнии, и зачем он, действительно, спас Марину, почему так аккуратно и заботливо уложил ее на мягкую траву в километре от базы, а не кинул в 100 метрах на грязный песок? Он не знал или не хотел знать.

— Зачем ты жертвовал собой в битве с Энн Бронте. Тебя кто-то просил?

Он не знал. Хоть он и был сильным, все, что он мог, — идти напролом, подставлять свое восстанавливаемое тело под удар, касаться противника, который мог легко увернуться, зная о его магии. Он ничего не мог. Он не мог защитить Марину, не мог защитить шофера в автобусе, не мог защитить друзей от нападения. Он не мог и не знал, что можно научиться мочь.

Девушка подошла к нему сзади с расческой и ножницами, чтобы постричь и причесать волосы. После разрыва плоти локоны его кудрей, конечно, отрастали, но распределялись черт знает как, да и ложились ужасно, хорошо хоть были одного цвета.

— Ты не хочешь мне сказать или не можешь?

— Не могу.

Гробовая тишина сопровождалась лишь щелканием ножниц.

— Зачем тебе были нужны рога?

— Чтобы люди узнавали меня и обходили стороной.

— Тебя все боялись?

— Да.

— Ммм. Понятно, а где они сейчас?

— Их уничтожила Энн.

— А зачем ты одел рога, а одежду оставил в лесу вместе со мной?

— Я оставил там, то, что мне дорого, потому что не хотел потерять.

Именно в этот момент границы Бромовского восприятия взорвались. Он сам не понял, что признался Марине в чувствах, но он осознал что-то наиболее важное, что эти колебания в сердце, эти побуждения разума, снедающие голову — они есть те самые чувства, именно из-за них люди не мыслят одинаково, не рассуждают исключительно логически, терпят счастье и горе, что-то выбирают в жизни и становятся уникальными. «Дорого. Не хочу потерять. Я, правда, не хочу потерять ее, я не хочу потерять Данте, Байрона, Агнию, но я так спокойно забыл о Говарде и Флобере. Как называется это чувство. Привязанность? Нет, я не потакаю всем их словам. Что же?»

— Любовь?

После предыдущего ответа девушка и так вся стояла красная, как помидор, отрезывая уже не те волосы задумавшемуся Брому, но эти слова окончательно ее добили, и она снова упала в обморок, уже третий в их дуэте за день.

…

— О, Джордж, ты все же прибыл? Присаживайся, дорогой, как же мы давно не виделись!

— Никак не могу привыкнуть, чтобы меня кто-то звал по имени, черт. Рад с тобой повидаться, Оноре.

Перед вошедшим в кабинет Байроном приветственно раздвигал руки Оноре де Бальзак, мужчина 35 лет в джинсовке и белой футболке. Он был прямо-таки пухлым. Хоть его серо-коричневатый взгляд и был суров, и выразителен, но толстые щеки и маленькие ручки придавали его фигуре что-то детское. Густые черные волосы были чем-то средним между вояжем и канадкой, второй подбородок спрятался от первого в закромах шеи, а брови умиротворенно сложились под широким лбом. Глядя на него, никто бы и не подумал, что он состоит в организации, убивающей магов.