Крик совы перед концом сезона - Вячеслав Щепоткин

Мужчины шли некоторое время молча, потому как в кишащем людьми переходе идти всем троим рядом, да ещё разговаривать, было трудно. Вдруг Нестеренко и Волков услыхали где-то впереди звуки скрипки. Они на ходу переглянулись. Встретить бедных музыкантов в подземных переходах теперь можно было нередко. Играли, прося деньги для пропитания, на чём угодно: на аккордеонах, баянах, саксофонах, губных гармошках, валторнах, кларнетах. Иногда слышались и скрипки. Поэтому не звуки инструмента привлекли внимание товарищей, а музыка. Кто-то проникновенно выводил давно не слышанную ими мелодию из американского фильма «Серенада Солнечной долины».

— Как Слепцов когда-то, — с грустью сказал Волков. — Где он теперь?

— Продал, наверно, военные секреты и живёт где-нибудь в Америке, — мрачно бросил Нестеренко. — Вместе с Карабасом… Художник, ети его мать… рисовал всем красивое будущее.

Музыка слышалась всё ближе, но самого скрипача было не видно — он стоял за поворотом. Мужчины прошли ещё немного, повернули за угол и тут, почти перед собой, увидели скрипача. Это был Павел Слепцов. Он сильно изменился: ещё больше похудел, по впалым щекам прошли глубокие, как борозды от плуга жизни, морщины, обнажённая голова почти облысела, оставшиеся волосы заметно поседели. Шапку Павел положил на газету. В шапке блестела мелочь, топорщились бумажные деньги. Но он не смотрел на них. Слепцов играл, закрыв глаза и покачиваясь в такт музыке, словно видел себя где-то далеко от этого промозглого, грязного перехода, на другой земле, залитой солнцем и теплом.

— Паша, — потрясённо окликнул его Волков. Музыкант открыл глаза, и в глубине провалов заметались меняющие друг друга чувства. Сначала было удивление — кто мог позвать его из этой грязной людской толчеи, часами безразлично протекающей мимо. Потом вспыхнула радость — Павел узнал Владимира Волкова. И тут же глаза влагой подёрнул стыд за себя — перед Слепцовым стояли хорошо одетые, всем видом своим демонстрирующие благополучие мужчины. Павел растерянно опустил руки — в правой смычок, в левой — скрипка.

— Паша… дорогой…

Волков с чувством обнял Слепцова. Тот его тоже обхватил — неуверенно, не выпуская из рук инструмента.

— Как же так, Паша? Почему ты здесь?

— Я же говорил, што скрипка будет его кормить, — сухо сказал Нестеренко. — Советская власть бесплатно дала ещё одну специальность.

— Перестань, Андрей. Паша, што случилось? И давно ты здесь?

— Нет, — тихо проговорил Слепцов. — Это место было занято. Умер человек… Играл на кларнете…

— Чёрт возьми, да я не это место имею в виду. Не это конкретное…

Волков всмотрелся в худое лицо скрипача.

— Как ты живёшь, Паша? Да што я здесь расспрашиваю? Бросай свою серенаду… Мы идём в ресторан…

— Ты и его хочешь взять? — недружелюбно спросил Нестеренко. — Мне кажется, он из другой компании. Да, Вить? — повернулся Андрей к Савельеву. Тот пожал плечами: мол, мне всё равно.

— Он сейчас из той компании, где страдают, — заявил Волков. — А ты сам за таких, Вольт. Оставим прошлое. И вообще, Андрюха, будь подобрее. Хотя бы иногда.

Волков замолчал, но, увидев сдвинутые в неудовольствии бровищи Нестеренко, улыбнулся товарищу.

— В конце концов, сегодня мой день. Кого хочу, того и приглашу. Хоть вон ту рыжую, — кивнул Владимир в сторону проходящей дородной женщины. — Такие ведь в твоём вкусе, Вольт? Или время изменило твои пристрастия?

— Ладно, согласен. Твой день и ты хозяин.

В ресторане гардеробщик — средних лет мужик — угодливо принял одежду троих, а волковское пальто даже обмахнул щёткой, однако, когда ему протянул свою истёртую куртку Слепцов, опустил руки.

— В чём дело? — строго спросил Волков. — Это с нами товарищ.

Гардеробщик настороженно посмотрел на резко отличающуюся от только что принятой одежду, потянул носом — видимо, от куртки пахнуло сырым подземельем, и неохотно взял её. Ещё брюзгливее поставил в угол чехол со скрипкой.

Встречающему при входе в зал парню Владимир назвал свою фамилию и, когда тот провёл всех к заказанному столу, попросил добавить четвёртое место.

Отношение гардеробщика царапнуло всех, а Савельева к тому же рассердило.

— Быстро сформировалось лакейское поведение, — буркнул он, ставя возле стула портфель. — Хотя… может в некоторых оно просто дремало.

— Скажи ещё, што это характерно для русского народа, — съязвил Нестеренко.

— Такого не скажу, но задуматься есть над чем. Обрати внимание: ни в одной соцлагерной стране — Польшу возьми, Венгрию, Чехословакию — нигде тамошние народы не позволили бандам разрушителей так разгуляться, как у нас. Я был в Польше — это ещё при Советском Союзе, когда там начинали готовиться к разгосударствлению экономики. К приватизации, проще говоря. Копал скрупулёзно. Говорил с экономистами, политиками, рабочими. Так вот, прежде чем выставлять предприятие на торги, его оценивали несколько разных комиссий. Иностранные специалисты… польские. Просчитывали, какую продукцию завод будет выпускать — сегодняшнюю или другую. Во што обойдётся перепрофилирование, будет ли новая продукция востребована на рынке, какие затраты нужны на техническое перевооружение, сколько сократится рабочих и куда их устраивать. Когда я приехал на один завод под Варшавой, подготовка к его разгосударствлению шла уже два года. И поляки не торопились. Не обращали внимания на предложения явно заинтересованной агентуры ускорить процесс. Сравнивали выводы четырёх комиссий: двух иностранных и двух своих. А што натворили наши сволочи? «Уралмашзавод» отдали по цене хоккейной клюшки. Чево смотришь? Хоккеисту за год больше платят, чем оценили «Уралмаш» — этот «завод заводов». Так же и остальное раздали своим… И народ не восстал против такого грабежа…

— Мы дрались. Ты знаешь. Не лакейничали. И сейчас не гнёмся.

— Это мы. А другие-то?

— В тех странах не расстреливали парламент, Витя. Согнулся народ от крови. Я говорил: Ельцина надо было уничтожить ещё в 91-м году, и по-другому пошла бы жизнь.

— Хватит вам, — одёрнул друзей Волков. — Хороший день омрачаете. Не уничтожать надо, а нормальными средствами не допускать до власти.

Он посмотрел на Слепцова, и жалость снова тронула взгляд. Павел положил было руки на стол, но, увидев подходившего официанта, поспешно убрал их. Видимо, застеснялся обтрёпанных рукавов пиджака. «А какой франт был, — вспомнил Волков. — На охоту с завода приезжал в костюме и галстуке. Переодевался — всё чистое, отглаженное. Аккуратист…»

— Што с заводом, Паша?

— Нет завода, Володя. Цеха стоят, но в них работает ветер. Стёкла выбиты. Станки выдирали на металлолом, они в ворота не проходили — проламывали стены. Нас полностью перестали финансировать уже с конца 91-го года. В девяносто втором — совсем ни рубля…

— Давайте закажем, ребята, а то парень ждёт, — напомнил Нестеренко. Когда официант ушёл, Слепцов, не сдерживаясь, взял кусок хлеба, намазал горчицей и жадно откусил. Опять смутился и, дожёвывая, пробормотал:

— Люблю вот так… по-простому.

— Картина была у всех примерно одинаковая, — сказал Нестеренко. — Нас тоже кинули. А ты чево ожидал? Простые люди могли не понимать. Но ты-то экономист!

— Гайдаровцы обещали, што цены вырастут в два-три раза и остановятся. А они, даже по их официальным сведениям, за несколько месяцев поднялись в 30 раз. Независимые эксперты, в том числе иностранные, называли другие цифры: только за 92-й цены увеличились до 150 раз. К концу следующего года всё подорожало в 600 раз. Да вы сами всё это знаете.

— Знаем, — нахмурился Волков. — Прошли. И гиперинфляцию прошли, и прошлогодний дефолт. Чем же ты занимался до этой музыки?

Владимир кивнул в сторону гардероба, где осталась скрипка.

— Чем придётся. Торговал металлом — знакомый пригласил в свою фирму. Когда нас захватили… бандиты захватили, полгода жили на зарплату Анны. Потом и её уволили. Ты не представляешь, Володя, как сердце начинает колоть, когда приходится ребятам еду делить по граммам. Большим уже подросткам — кусочек хлеба и стакан чаю. Когда женщина на тебя смотрит… ничево не говорит, а ты себя последней собакой чувствуешь…

— О-о, какой ты стал разговорчивый, — усмехнулся Нестеренко. Павел загнанно поглядел на него, в глазах что-то сверкнуло, но он снова повернулся к Волкову.

— Года два работал сторожем. На даче… у нового богача. После надолго зацепился в курьерах. Бензин мне оплачивали, а ремонт — нет. Угробил «волгу». Дефолт разорил нашу компанию. Генеральный застрелился. Оказался в больших долгах…

— Ладно. Хватит о грустном, — остановил его Нестеренко и поднял налитую рюмку. — У Володи сегодня день рождения. Давайте выпьем за нашего предводителя! Не за вице-президента Волкова, а за нашего друга Франка!