Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон - Роберт Лейси

— Все, — прошептала она едва слышно, — конец старого Монте-Карло.

* * *

Княгиня Грейс серьезно относилась к культурным традициям Монако. Она стала основательницей ежегодного балетного фестиваля, задуманного в память гастролей Дягилева и его знаменитого «Русского балета». Что касалось архитектуры, Грейс душой болела за судьбу зданий в стиле «Belle Epoque» на холме Монте-Карло.

В самый разгар охватившей княжество строительной лихорадки Грейс предприняла весьма успешную попытку по спасению предназначавшего на снос старенького, но славного отеля «Эрмитаж». «Я сказала, что попрошу кого-нибудь пригвоздить меня к дверям, — вспоминала потом Грейс, — если только они осмелятся сносить его».

Правда, то была единственная попытка. «Я не большая любительница современных зданий, а тем более небоскребов», — призналась Грейс в мае 1975 года. По ее мнению, некоторые из вновь возведенных зданий абсолютно не гармонировали с «духом» княжества. Тем не менее, подчеркивала Грейс, это было ее «сугубо личное мнение». Больше приколачивать себя гвоздями к дверям она не собиралась. «Я протестую, когда могу, — отрешенно пояснила она, — и затем мне все равно приходится так или иначе приспосабливаться к принятому решению».

— Так почему же княгиня Грейс все-таки участвовала в проводимой вами модернизации, даже если в душе была не согласна с ней? — поинтересовался писатель Стивен Энглунд, беседуя с Ренье после смерти Грейс.

— Из-за преданности мне и личной самоотверженности, — отвечал князь, — она выполняла эту часть брачного контракта, даже если это ей было не по душе.

Грейс с детства была приучена на людях соблюдать приличия. Она продолжила этот процесс, будучи кинозвездой, и теперь, став княгиней, довела свое умение до совершенства. Очарование Монако заключалось в его внешнем облике. Для некоторых наблюдателей хаотичная застройка княжества отражала алчность и безрассудство, которые мало чем отличались от духа казино, где, как говорится, «пан или пропал». Вполне возможно, что Ренье, с грубой, материальной точки зрения, приблизил страну к современности, однако никак не скажешь, что поощрение им укрывательства налогов представляло значительный духовный прогресс.

Однако Грейс предпочитала не затрагивать эту деликатную сферу. Как она сама говорила, пусть бизнесом занимается Ренье. Это позволило ей увиливать от вопроса, каково ее собственное мнение или же моральные принципы, поощряющие азартные игры и неуплату налогов. Кроме того, играя роль покорной супруги, Грейс чувствовала себя гораздо увереннее и комфортнее. Служить воплощением и вдохновительницей пусть даже карликового княжества оказалось не столь уж легкой работой. Неудивительно, что женщина, которая в свое время ожесточенно сражалась против кабальных голливудских контрактов, в конечном итоге научилась идти на компромиссы, которые были неотъемлемым атрибутом ее status quo.

Нет, доброе сердце Грейс не ведало сомнений. Узнав, что Жозефина Бейкер, великая негритянская певица и танцовщица, обосновавшаяся во Франции, переживает нелегкие времена, Грейс лично предприняла меры по ее спасению: заплатила долги и помогла заново собрать «радужное племя» приемных детей, расходы на содержание которого и явились причиной финансовых трудностей певицы. На дворцовых приемах окружающим бросалось в глаза, что Ренье изо всех сил пытается проигнорировать Шарля Солкаля, единственного и весьма откровенного коммуниста в Монако, который возглавлял профсоюзы княжества. Грейс же, наоборот, делала все, чтобы поддержать беседу с одиноким бунтовщиком. Она всегда питала слабость к униженным и оскорбленным.

Однако в характере Грейс имелась и консервативная сторона. Княгиня не просто терпела сложившееся положение вещей — в конечном итоге она пришла к убеждению, что именно так и должно быть, и эта убежденность порой отрицательно сказывалась на ее способности мыслить критически. Те журналисты, которые не собирались сочинять хвалебные строчки для последних фото, сделанных Хауэллом Конантом, подчас сталкивались с женщиной, чья «надменная холодность» за годы жизни в качестве княгини Монакской приблизилась едва ли не к абсолютному нулю.

«В ней меньше тепла и естественности, чем в других знакомых мне людях, — заявила Лесли Беннете, которая в середине семидесятых годов прилетела в Монако, чтобы взять у Грейс интервью для филадельфийской газеты «Бюллетень». — Я понимаю, что начиная с девятнадцати лет ее до смерти замучили всякими интервью. Тем не менее, каким бы необычным ни был задаваемый ей вопрос, она всегда пыталась перевести разговор на что-нибудь простое и знакомое, на нечто такое, что не требует собственного мнения… Она женщина, закосневшая в своих взглядах, не желающая подвергать сомнению многие вещи».

Александр Уокер, английский кинокритик, отметил для себя то пугающее безразличие, с каким Грейс отвечала на самые животрепещущие вопросы. «Кино сейчас меня мало интересует», — изрекла она, безоговорочно отметая любые попытки затронуть старую проблему ее возвращения в Голливуд. Уокер стоял на своем, пытаясь добиться от Грейс ответа на поставленный вопрос, согласна ли она сыграть роль в новой работе Джозефа Лози, пытающегося сделать фильм в духе Пруста, «где роли предназначены как раз для тех, кто привык играть согласно протоколу, принятому в обществе, давно забывшему, что такое естественность».

Княгиня оскорбленно поджала губы. «Подобное определение, — сказала она, — вряд ли уместно по отношению к Монако. Здесь у нас имеются все слои общества, причем все они соприкасаются друг с другом… Врачи, учителя, предприниматели, мойщики улиц… У нас нет безработицы, нет даже в помине. И не надо думать, будто мы единственные в своем роде. Совсем недавно, можете себе представить, у нас была забастовка!»

Забастовка, как оказалось, представляла собой короткую вспышку недовольства в казино, и Его Светлейшее Высочество быстро положил ей конец. Но об этом почему-то не принято говорить.

Грейс приучила себя рассматривать Монако и свое положение княжестве с неподдельной серьезностью. Не будь она княгиней, что еще можно было бы сказать про ее жизнь? Смокинги, фраки, вечерние платья — привычная летняя круговерть концертов и вечеров, что составляли суть ее существования; а Грейс посвящала себя им с такой дотошностью, от которой слегка кривился даже Ренье.

«Они оба, Ренье и Грейс, держат себя так, будто они и впрямь настоящие монархи, — как-то раз презрительно фыркнул отец Ренье, князь Пьер, обычно настроенный довольно дружелюбно, в разговоре с Гором Видалом. — Но они вовсе не королевская чета. Гримальди — всего лишь князья».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});