Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

После дверь закрылась совсем, а еще через некоторое время хлопнула и входная, а она вдруг поняла значение его недавно оброненной фразы: «Если я в Париже, то под рукой». Да, конечно. Его нарочно поселили здесь, недалеко от Отеля де Бриенн, ведь под рукой он — и днем, и ночью. Полное и безраздельное владение Министерства национальной обороны, которое она ненавидела в эту минуту, как ненавидела и Юбера.

И так бесконечно любила, что страшно было заглянуть внутрь — ее бы смело и от любви, и от ненависти, и потому она сосредотачивалась на внешнем.

Но, господи, насколько было бы легче и проще, окажись он булочником. Простым пекарем, как его черноволосый, нестареющий отец.

В квартире стало темно и очень тихо. От тишины закладывало уши и отчетливо слышался звон в голове, впрочем, возможно, это все еще не выветрилось вино. Сколько же она его выпила? А он? Уехал в штаб, к Каспи или куда там еще — после всего что было здесь? Просто так взял и уехал? Не стал ее будить, не сказал ни слова. Развернулся и ушел в ночь, туда, где не до сна. Оставив ее один на один с выбором.

А ведь если бы был рядом, возможно, она остановила бы себя, ничего не начав.

В одиночестве — у нее не получалось остановиться.

Аньес сползла с постели и зажгла в комнате лампу. Его спальня оказалась очень светлой, и это ее удивило. Мебель в мягких кремовых тонах. Под ногами — бежевый паркет. Белоснежные портьеры. Какая-то очень женская комната, совершенно не подходящая ни ему, ни любому человеку его профессии или склада характера. Она вышла отсюда без больших сожалений и, сдерживая себя, направилась на кухню. Пить ей все еще хотелось. Набрав воды в найденный стакан, она, жадно и шумно глотая, опустошила его. Набрала второй, сделала несколько глотков и выплеснула остаток.

Затем коридор. Брошенный на стуле кофр с фотоаппаратом. Она почти не расставалась с камерой, та сделалась продолжением ее рук и частью ее сердца. Собственные глаза — оптические приборы, почти объективы. Мир Аньес воспринимала с точки зрения того, какой из него получится кадр.

Несколько секунд она стояла, глядя прямо на камеру и не делая ни шага.

А после все-таки направилась в кабинет. Зажгла свет. Огляделась, пытаясь сфокусироваться хоть на чем-то, но выходило плохо. Вместо этого выхватывала мелочи, которых не видела, когда они оба были здесь, а он отвечал на звонок. В этом помещении Аньес не находила ничего лишнего. Все сурово и лаконично, как он сам. Большое бюро, несколько полок с книгами, два стула, кресло, диван. Печатная машинка. Бумаги со стола в беспорядке сгружены на стулья.

На бюро разложена большая военно-топографическая карта. Снимков, которые Лионец показывал де Тассиньи, нигде сверху не оказалось, а рыться в его столе она не рискнула. Здесь вообще ничего трогать нельзя. Ни к чему нельзя прикасаться. И должно быть, фотографии, о которых говорили, мужчины забрали с собой, показывать генералу Каспи. Показывать генералу Каспи, как уничтожить Ван Тая, который спас ей жизнь и который доверился ей.

Будь это не Ван Тай… кто угодно другой, тогда она бы не смогла…

Но это он.

Аньес сглотнула и уставилась на обозначения. Юбер определенно имел привычку все помечать красным. Уверенно, жирно, ярко. Она так и воображала себе, как он обводит контуром нужную точку на карте и говорит Антуану де Тассиньи: «Видите? Вот здесь, видите?» Попробуй не разглядеть!

Стараясь полностью остановить поток мыслей в голове, которые, переполошенные, были несвязными и перепрыгивали с одного на другое, она сосредоточилась на том, что делали ее руки. А руки вынимали из кофра камеру. Потом настраивали объектив. Потом жали кнопку затвора. Раз. Другой. Третий. Сколько хватило пленки. Там немного оставалось. И ей было ужасно страшно, что будут дрожать руки, но те, как ни странно, свое отрабатывали уверенно. Плевать, как колотит саму.

Потом она еще некоторое время изучала координаты, пытаясь сложить их в своей голове в цифры и хорошенько запомнить, но была совсем не уверена, что способна на это.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ладонь ее дернулась к телефонному аппарату, но тут же замерла, не донесенная до него на полкасания. Отсюда звонить нельзя. На телефонной станции звонок зафиксируется, и если сопоставить время, то будет ясно, что Анри звонить не мог.

Значит, нет. Не здесь.

А затем так же, тихонько, едва ступая по полу, Аньес вышла в гостиную, где повсюду разбросаны были вещи, ее и Юбера, и она стала их собирать, зная, что на это уходят последние силы, а вся ее решимость держится лишь на том, что думать она себе запретила.

Потом.

Потом она будет вспоминать этот вечер, анализировать его и, наверное, даже придет к выводу, что это хорошо, что ей удалось избежать физической близости с подполковником Юбером, будто бы от этого ее предательство капельку меньше.

Записка. Уйти просто так она не смогла. Знала, что он вернется и не найдет ее. После всего — он ее не найдет. И это будет больно никак не менее, чем сейчас больно ей пытаться совладать с собой и остановиться, ведь останавливаться Аньес не умела. И не понимала — сила это или слабость ее.

«Доброй ночи, подполковник Юбер!

Я уезжаю домой. Не беспокойся, возьму такси. Когда я проснулась, тебя не было, а я беспокоилась о Робере и решила не дожидаться твоего возвращения. Может быть, все и к лучшему.

Аньес».

Да. Именно так. Все к лучшему.

Записку она оставила там же, в гостиной. Придет — увидит.

А после выскользнула в коридор, принявшись одеваться, да так и замерла на месте, глядя в зеркало и не в силах поверить в то, что это она. Это ведь не она! Она красива, молода, полна сил! На нее же смотрит из отражения женщина, которая, наверное, пережила катастрофу.

— Что ты творишь? — хрипло спросила Аньес. Вопрос замер в оглушительной тишине дома. И ответа на него не было. Смешалось и правильное, и неправильное. И думать об этом нельзя тоже, во всяком случае, прямо в эту минуту.

Далее ее действия были подчинены только конечной цели, и она была уверена в том, что едва все закончится, и сама просто рухнет без сил. Аньес прикрыла дверь квартиры подполковника Юбера, не найдя ключа, пусть это и выглядело похожим на побег. Предупредила внизу консьержа о своей незадаче, у того нашелся запасной, и он пообещал все немедленно решить. А после она выскользнула на улицу, чтобы лицо ее обдало холодным воздухом, не остужая его, а жаля, подобно иголкам, впивающимся в кожу.

И то, как мчалась вдоль бульвара Сен-Жермен, не давая себе передышки, тоже напоминало бегство. Аньес преодолела пешком на сумасшедшей скорости несколько кварталов, прежде чем замерла посреди ночного города, глядя на телефонную будку, замаячившую впереди. Этот звонок уничтожит все, что у нее было несколькими часами ранее, но она все-таки идет на это.

Идет.

Она делает ровно то, от чего так непримиримо отказывалась полтора года назад, а значит, вся ее жизнь, все ее сопротивление и все ее старания — зря. Проиграла. А Ксавье уже тогда все про нее знал и не ошибался, предлагая разумные с его точки зрения вещи. И пусть она не делает предателем Юбера, как он хотел, но сама — предает. Сейчас осознанно и по-настоящему.

А Анри этого не заслуживает, с ним так нельзя…

Ее же понимание правильного и неправильного не желает мириться с чувствами, с ее личной болью, с нею. Потому что она — не человек, уже давно. Урод без имени и без прошлого.

Когда Аньес говорила по телефону с Жеромом Вийеттом, голос ее звучал ровно, словно его иссушили, возможно, в силу усталости, а возможно, потому что она и без того с трудом держалась. Если позволить эмоциям взять верх, что от нее останется до утра? Сгорит вся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Они с бывшим Калигулой, игравшим давно другие роли, снимавшимся в кино и мелькавшим на первых полосах лучших изданий, что вовсе не мешало ему работать на советскую разведку, условились встретиться через час в Динго Баре, где она передаст ему пленку. Каждая секунда была дорога, потому что работать надо в опережение планов штаба, а Аньес не знала, до какой степени французские войска были готовы к планируемой подполковником Юбером операции. Но то, насколько далеко все зашло, она имела возможность оценить, когда Антуан уволок его в Отель де Бриенн, где, кажется, и ночью горел свет.