Если суждено погибнуть - Валерий Дмитриевич Поволяев

гигантский кусок. Кусок этот дрогнул, пошатнулся, замер на мгновение, пытаясь удержаться в гнезде, но не удержался и пошел к земле…

– Берегись! – закричал кто-то отчаянно, но крик запоздал – скала опрокинулась прямо на повозку, везшую купеческий скарб. Из-под огромного расколовшегося камня с пушечной силой выбило расплющенную конскую голову с раздавленными, размазанными по окровавленной шкуре глазами. Размозженные ноги, кости, спутанные кишки, еще что-то, что осталось от двух человек, сидевших в санях, смешало с конскими внутренностями… Солдат, оказавшихся неподалеку, с головы до ног обдало кровяными брызгами.

Все произошло настолько стремительно, что никто ничего не успел предпринять, лишь раздался слезный звериный вой, прозвучал, как корабельная сирена, и стих.

– Вот и все, – печально молвил Насморков, – были люди – и нету их. Не стало.

– А ты говоришь – потеплело.

Каппель все еще не пришел в себя, пребывал без сознания, когда запряженные резвым конем сани, в которых он находился, проехав километра два, угодили в промоину, скрытую плотным снеговым одеялом. Солдаты спешно вытащили сани из промоины, и тут же деревянные полозья немедленно примерзли ко льду.

Пришлось полозья отбивать прикладами винтовок. Удары прикладов были резкими, встряхивали сани. Каппель открыл замутненные, блестящие от жара глаза, обвел ими лица людей, склонившихся над ним, губы у него шевельнулись, над ним всплыло легкое облачко пара.

– В Баргу, – отчетливо произнес Каппель, – только в Баргу! Там всем нам будет лучше… – Он помолчал немного и добавил: – Лучше, чем здесь. – Генерал заворочался, пытаясь выбраться из-под полости. – Коня мне!

Бойченко, который теперь не отходил от генерала ни на минуту – словно чувствовал перед ним свою вину, беспомощно оглянулся – ослушаться Каппеля он не мог, надо было кого-то призывать в помощь, увидел сгорбатившегося от холода, с седой, покрытой инеем спиной Вырыпаева, обрадовался ему:

– Василий Осипович!

Вырыпаев выпрямился, все понял, пожевал облезлыми губами.

– Владимир Оскарович, коня нежелательно, – сказал он Каппелю. – Вы находитесь, м-м-м… в таком состоянии, Владимир Оскарович, когда коня нежелательно. – Вырыпаев знал, как не любит такие слова Каппель, но тем не менее произнес их. – Прошу вас!

– Командующий не может валяться в санях, будто изнеженная барышня, – очень тихо, но жестко произнес Каппель. – Это унизительно. Коня!

Переубедить генерала было невозможно. К саням подвели коня. Каппель поднялся. Лицо генерала от напряжения обузилось – было видно, что Каппель боится показать собственную слабость, боится ошибиться, сделать неверное неловкое движение, – на его бледном лбу появился пот, тем не менее он поднялся, довольно ловко всунул носок бурки в заиндевелое стремя и забрался в седло. Повторил призывно:

– В Баргу!

Серый снег под копытами коня завизжал пронзительно, пространство дрогнуло, возникло в нем что-то розовое – то ли отсвет далекого северного сияния, то ли еще что-то, снег визжал под ногами людей, над суровой рекой висел сплошной визг, колонна змеилась, обходя нагромождения льда и камней, черные промоины, в которых плавал снег, сторонясь сырых пятен, проступающих на поверхности реки – под любым таким пятном могла оказаться гибельная полынья, канская бездонь. Люди шли молча, берегли силы, раздавалось только хриплое дыхание да иногда короткая, какая-то обрезанная ругань – выругавшись, человек стыдливо умолкал, запечатывал рот, словно боялся осуждения…

Проехав в седле с полкилометра, Каппель покачнулся и начал сползать вниз. Бойченко поспешно подскочил к генералу, обхватил его рукой за талию, подсунул пальцы под ремень, удержав генерала в седле. Так они и двинулись дальше: генерал, сидящий на коне, и солдат, прочно держащий его, не дающий свалиться с седла.

Фигура генерала была видна далеко, все, кто шел в колонне, обязательно задерживали на ней взгляд, глаза у людей теплели – солдаты знали, что пока Каппель жив – все будет в порядке.

Когда до Барги оставалось двадцать километров, Каппель вновь потерял сознание. Его сняли с седла и опять положили в сани – не в те, что попали в промоину, обросли льдом и сейчас ползли в хвосте обоза, – в другие, в широкие крестьянские розвальни, застланные соломой, поверх соломы лежали пустые мешки.

Так до самой Барги Каппель и не пришел в себя.

Барга – село большое, богатое, если уж здесь ставят дом, так обязательно о пяти стенах, такой дом может занимать целую половину улицы; воздух над Баргой разрезан белыми пушистыми дымами: в морозные дни печи тут топят круглосуточно, бревна-целкачи, из которых сложены стены, от жары только пистолетно трещат, вызывая у незнакомого человека удивление – от такого треска иной солдатик даже невольно приседает, оглядывается, стараясь ухватить в руку предмет поувесистее.

– Это кто тут стреляет так неэкономно?

Каппеля внесли в большую, до сухого жара натопленную избу. Попробовали снять с его ног бурки – те примерзли намертво, не отодрать.

Бойченко вопросительно глянул на Вырыпаева.

– Режь! – велел тот.

– Жалко обувь. Справная уж больно.

– Мы не в тайге. Здесь, в деревне, найдем для Владимира Оскаровича приличные валенки.

Подсунув нож под край голенища, Бойченко прищурился, словно провел острием по фетру. Вновь посмотрел на Вырыпаева.

– Режь до конца, – приказал полковник.

Бойченко располосовал голенище от верха до щиколотки. Генерал застонал. Бойченко вскинулся, прислушался к стону. Вырыпаев, сам очень слабый, с обвисшей на щеках кожей и трясущимися от усталости и немощи руками, покачал головой:

– Он в себя не придет. Срезай с ноги вторую бурку.

Сбросив на пол искромсанные бурки, Бойченко срезал с ног Каппеля портянки – негнущиеся, ломкие, не поддавшиеся душному жару избы, портянки не оттаяли.

Ноги у генерала от пальцев до колен были белые и твердые, как дерево – стучать по ним можно. Бойченко испуганно всплеснул руками:

– Ах ты боже ж мой! – подхватил большое цинковое корыто, стоявшее в горнице – в нем в банные дни купались люди, – выметнулся с корытом на улицу. Там залопотал, заохал, завздыхал, запрыгал, сгребая в корыто снег, выбирая места, где снег был помягче и почище. – Ах ты боже ж ты мой!

Через минуту он уже тащил корыто в избу. Закричал громко, не обращая внимания на Вырыпаева, Войцеховского, еще двух полковников, ввалившихся в избу в заиндевелых шубах:

– Насморков! Где ты есть, Насморков?

Вырыпаев поспешно поднялся с лавки:

– Сейчас я его найду!

– Ваше высокоблагородие, лучше помогите мне, – попросил Бойченко Вырыпаева. – Ноги Владимиру Оскаровичу надо как можно быстрее оттереть снегом… Если этого не сделать сейчас – Владимир Оскарович погибнет.

Лицо у Бойченко было растерянным, подбородок дрожал. Он ухватил пригоршню снега и стал растирать им левую ногу Каппеля.

– Ах ты боже ж мой!

Через несколько минут над ним навис Насморков, гулко схлебнул пот, стекший ему с верхней губы прямо в рот. Бойченко, продолжая растирать левую ногу Каппеля, выругался – на офицеров и генерала Войцеховского он уже не обращал внимания, понимал, они ему ничего не скажут, и помощники из них плохие, – смахнул рукавом гимнастерки пот со лба:

– Ты, Насморков, только и можешь, что учить лошадей есть пряники. Помогай! Начинай растирать другую ногу. – Бойченко вновь зачерпнул из корыта пригоршню снега, навалил ее на ногу