Лето ночи - Дэн Симмонс

Мама вошла в комнату, лицо ее было озабоченно, но хранило доброе выражение, и повела его наверх.

Майк провел в постели четыре дня. По временам ему было так плохо, что он, очнувшись от сна, считал сном происходящее наяву. Во сне он не видел ни Солдата, ни Дьюана Макбрайда, ничего из того, что преследовало его. Чаще всего ему снился собор Св. Малахия, или служивший мессу отец Каванаг. Только в своих снах священником был он, Майк, а отец Каванаг был маленьким мальчиком в большой не по росту сутане и стихире, мальчиком, путавшим слова молитв несмотря на то, что пластиковая карточка с отпечатанными строчками лежала прямо здесь, на ступеньке алтаря, где на коленях стоял мальчик – отец Каванаг. Майку снилось, что он освящает тело Христа, в самый святой момент католической службы высоко поднимая гостью, много выше, чем поднимал он ее наяву… Странность же сна заключалась в том, что собор представлял собой огромную пещеру и там не было никого из прихожан. Только темные тени кружились вне круга света, отбрасываемого алтарными свечами. И во сне Майк знал, что алтарный служка, отец Каванаг, запинался в молитвах потому, что боялся этой темноты и силуэтов в ней. Но поскольку священник Майк О'Брайен О'Рурк высоко держал причастие, поскольку он твердо произносил священные и магические слова торжественной мессы, он был в безопасности.

За конусом света кружили и ожидали чего-то огромные тени.

Джим Харлен находил, что это лето даже летом считать нельзя.

Началось оно с того, что он сломал себе несчастную руку и расколол черепушку, и даже не может вспомнить как это произошло. То ужасное лицо всего лишь сон, ночной кошмар. Затем, когда он наконец поправился достаточно, чтобы начать выходить, один из ребят, с которыми он дружил, погиб на своей треклятой ферме, а остальные словно попрятались по домам, как черепахи, втягивающие свои чертовы головы под панцирь. И, конечно, этот дождь. Дождь, который лил целые недели напролет.

Первые несколько недель, которые он провел дома, мама оставалась с ним каждый вечер, торопясь, тащила ему всякие вкусности, когда он хотел есть или пить, а потом усаживалась и смотрела вместе с ним телевизор. Все было почти как в старые дни, за исключением того что теперь не было отца, конечно. Харлен места себе не находил от беспокойства, когда оказалось, что Стюарты пригласили и его маму тоже на ферму дяди Генри, потому что она имела привычку пить больше чем следовало, громко хохотать и вообще строить из себя подвыпившую дурочку. Но, как ни странно, вечер оказался очень приятным. Харлен больше помалкивал, но ему было хорошо с друзьями, и даже было интересно слушать, как Дьюан распространяется о межзвездных путешествиях, о космическом пространстве и всех этих штуках, которые лично ему, Харлену, до фени. Но все равно, вечер был очень приятным…, за исключением того, что Дьюан в ту же ночь погиб.

Несчастный случай, происшедший с Харленом, и долгое пребывание в госпитале внушили ему совершенно другое отношение к смерти. Теперь это было что-то, что он слышал и чувствовал, и к чему подошел почти вплотную… Старик в соседней комнате, которого утром там уже не было, когда все эти нянечки и доктора ворвались туда с тележкой… И он больше не собирался подходить к этому опять, по крайней мере в ближайшие шестьдесят – семьдесят лет. Нет, благодарю покорно. Смерть Макбрайда потрясла его, себе он мог в этом признаться, но такого рода неприятности всегда могут произойти, когда вы живете на какой-то вшивой ферме и возитесь со всякими тракторами и тому подобным дерьмом.

Теперь мама не проводила с ним вечера. Она рявкала на него, когда он не убирал за собой постель или не мыл после завтрака посуду. Он все еще жаловался на головную боль, но тяжелую гипсовую повязку сменила более легкая – фунда, которую Харлен находил даже несколько романтичной, и вполне могущей произвести впечатление на Мишель Стаффни, когда она пригласит его на свой День Рождения четырнадцатого июля. Но, к сожалению, у матери эта фунда не вызывала больше сочувствия. А может она просто исчерпала все заложенные в ней возможности к сочувствию. Иногда мать была к нему внимательна и разговаривала тем тихим, чуть виноватым голосом, которым говорила в первые недели после инцидента, но все чаще и чаще огрызалась или замыкалась в молчании, которое так долго лежало между ними.

В конце недели она вообще перестала приходить домой ночевать.

Сначала она наняла Мону Шепард, чтобы та присматривала за ним. Но скорее это Харлен присматривал за Моной, стараясь ненароком прикоснуться к груди шестнадцатилетней девочки или заглянуть ей под юбку. Иногда Мона поддразнивала его… Например, оставляя дверь уборной приоткрытой, когда входила туда, а потом орала на Харлена, когда он, крадучись, приближался к двери. Но по большей части она игнорировала его – это с успехом могла делать и мать, если уже на то пошло – и часто рано прогоняла его в постель, чтобы позвонить своему приятелю и привести его сюда. Харлен ненавидел звуки, доносившиеся до него снизу из гостиной, и ненавидел себя за то, что прислушивается к ним. Иногда он размышлял, правда ли, как говорит О'Рурк, что тот, кто подглядывает за такими вещами, может ослепнуть. Как бы то ни было, однажды он напугал Мону, сказав, что расскажет матери о ее развлечениях на диване в гостиной, после чего она исчезла. Мама была обескуражена тем, что Мона теперь всегда оказывалась занята, как и девочки О'Рурк – они тоже иногда подрабатывали таким образом, но в это лето тоже были заняты встречами с поклонниками на задних сиденьях машин.

Итак, Харлен подолгу оставался дома один.

Иногда он выходил из дома покататься на велосипеде, хоть доктор ему запретил кататься до тех пор, пока не снимут вторую повязку. Но ездить на велосипеде, управляя одной рукой, было совсем нетрудно. Черт, да он вообще прекрасно умел ездить без рук, как и все ребята из этого глупого Велосипедного патруля.

Девятого июля он отправился в парк на Бесплатный Сеанс, ожидая, что опять покажут «Кто-то там наверху любит меня», фильм про бокс, который всем так нравился, что мистер Эшли-Монтегю привозил его каждое лето. Но вместо фильма Харлен увидел пустой парк, да несколько фермерских семей из самого захолустья, до которых тоже не дошел слух о том, что третью субботу подряд Бесплатные Сеанс отменяют из-за гнусной погоды.

Но в эту субботу погода не была такой уж гнусной. Ночной грозы вроде не ожидалось, и вечерний свет низко стелился вдоль длинных лужаек, где трава подрастала прямо на глазах. Харлен теперь ненавидел эти длинные лужайки, настоящие поля, хоть трава на них была аккуратно подстрижена. Заборов почти нигде не было и трудно было определить, где кончается одна лужайка и начинается другая. Он не был уверен, что действительно их ненавидит, но ему казалось, что лужайки должны быть совсем не такие, по крайней мере, по телевизору их показывали совсем другими… В фильме «Обнаженный город», например. В «Обнаженном Городе» вообще не было никаких дурацких лужаек. Миллионы этажей и никаких лужаек.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});