Поле Куликово - Владимир Возовиков

— Мужики, покажите им, каковы топоры у нас! — крикнул ратникам.

— Погодь, боярин, покажем! — отозвались из рядов.

Оболенский коротко приветствовал государя, не удивляясь его появлению, кивнул на фрягов:

— Ну, государь, началось. За нас не бойся, ворогу спины не покажем. Сейчас полетят стрелы. Вертайся, княже, в свою дружину.

Димитрий скосил глаза на Ослябю с сыном и Пересветом, стоящих позади Оболенского на крупных русских лошадях красно-рыжей масти; юный Яков бледен, но, подражая старшим, держится в седле гордо, заставляет горячего жеребца держаться в строю дружины.

Димитрий повернулся к Тупику:

— Васька, возьми белый плат да скачи навстречу татарам. По обычаю моих предков зову я Мамая в поле. Битву должны начинать государи.

Тупик побледнел, Оболенский неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал — перечить напрасно. Ваське подали белый платок. Он повязал его на копье, кивнул Ивану Копыто, и вдвоем, размахивая флагом, они поскакали навстречу черному валу фрягов, впереди которых маячили всадники. Отъезжая, Васька успел заметить, как стоящий сбоку, впереди ратников, седоватый поп осенил их широким крестом. Ордынцы тотчас заметили русских посланцев с белым флагом, поскакали навстречу; несколько всадников отделилось и от конных масс по крыльям пехоты, пестро одетые, на разномастных легких лошадях, они стремительно понеслись наперехват… Съехались на равном расстоянии от войск. Тупик по-татарски передал вызов Димитрия. Широколицый вислоусый мурза со знаком тысячника отрывисто крикнул:

— Возвращайтесь! Мы привезем ответ нашего повелителя.

Ордынцы помчались в направлении Красного Холма. Тупик, поворачивая, острым взглядом разведчика окинул чернощитные ряды. Двенадцать шеренг — три вала по четыре шеренги. Ох, тяжко придется ратникам передового. Тучи всадников неисчислимы, но по цвету и скученности конного войска Тупик сразу определил: это еще не ордынцы. Серые строгие линии татарских туменов стоят по склону Красного Холма, позади наступающих фрягов, колеблются в дымке испарений справа и слева до самого окоема. Все это двинется на русскую рать…

Над головой хищно пропели стрелы, Копыто выругался, погрозил кулаком вслед пестрым всадникам, уносящимся к своим отрядам.

Димитрий, выслушав Тупика, попросил Оболенского:

— Княже, вели принести мне копье потяжелее.

Тупик не утерпел:

— Государь! Не должно бы тебе…

— Не зарывайся, сотский! — Димитрий гневно сверкнул темными глазами. — Что государю должно, он ведает сам.

Отрок подал большое копье, Димитрий взял, легко подкинул.

— Годится, коли не сломится…

Оболенский толкнул Тупика, тихо сказал:

— Мамай не выйдет, а с другим он сам не станет биться… Пересвета возьми в свою дружину, я ему сказал. Один пятерых стоит.

Тупик покосился на богатыря в схиме, тот улыбнулся спокойно, чуть печально, словно из дальней дали. Васька с тревогой оглянулся, снова увидел попа впереди ратников с таким просветленным лицом, словно не вражеская рать приближалась, а мирный крестный ход. И от спокойствия этого человека, стоящего впереди воинов с одним лишь медным распятием в руке, будто тиски разжались в груди, Тупик глубоко вздохнул, повел плечами, как перед кулачным боем. Однако тут скоро дойдет не только до кулаков, но и до зубов — широкое Куликово поле показалось тесным при виде надвигающейся массы врагов.

По-прежнему в зловещем молчании шли фряги, качая щиты и копья, угрожающе топорщились радужные перья на шлемах; молча ползли и конные тучи, всякий миг готовые взорваться душераздирающим воем, с каким кидаются они на противника. В безмолвии ждал и передовой полк, лишь кровавыми волнами шевелились ряды длинных щитов да всхрапывали и били копытами кони, звериным чутьем угадывая приближение страшного.

Сотни коршунов ходили кругами высоко в небе, роняя тревожный клекот, а на сужающемся открытом поле металось несколько серых зайцев — то исчезали, прячась за кочки и в ямки, то вновь вскакивали, слыша приближающийся топот; огненный лисовин метнулся от островка бурьяна, набежал на неподвижную стену русского полка, испуганно прянул назад, подняв трубой пушистый хвост, понесся к Смолке…

В сотне саженей вражеские ряды замедлили шаг, потом остановились. Широколицый тысячник с белым флажком на пике подскакал к дружине князя, осадил коня, пролаял:

— Повелитель Золотой Орды не может биться на поединке со своим улусником. Против тебя, московский князь, он высылает равного тебе по имени и роду — своего ближнего мурзу Темир-бека. Темир-бек ждет тебя, князь Димитрий, или иного из твоих бояр. — Тысячник, оборотясь, указал на черного всадника, стоящего в группе конных впереди фрягов.

— Государь! — Оболенский загородил дорогу Димитрию конем. — Негоже тебе биться с поганым мурзой. Дозволь мне?

— Он и князь-то глиняный! — крикнул Тупик. — Хозяйничает в улусе Есутая, а Есутай жив еще. Против этакого мурзы и я сойду.

Димитрий не успел ответить — от конной дружины отделился широкоплечий всадник в темной схиме поверх стального шелома. Развернув красно-рыжего огромного коня, поклонился государю, потом войску — на три стороны, подкинул и поймал тяжелое копье, широкой рысью направился к черному всаднику.

— Монах Пересвет, — тихо сказал Оболенский.

— Боярин Пересвет, — отозвался Димитрий.

Если бы не крест на груди да не темная схима, вьющаяся за спиной всадника, никто не признал бы в нем монаха — так уверенна, легка и красива была его посадка.

Обе рати замерли, даже лошади насторожились, прислушиваясь к топоту двух могучих жеребцов, несущих навстречу друг другу смертельных врагов. Все знали: в этой схватке мирного исхода быть не может. Велика честь сразиться с сильнейшим врагом на глазах войска, имя победителя прославят летописцы, сказители, певцы, но и побежденного ждет посмертная слава, если он докажет, что был достоин противника и только небо решило его участь.

Распаленный злобой против русского, дерзнувшего выступить против него, Темир-бек снова походил на черную глыбу, повисшую над обрывом, способную сокрушить все, что окажется на пути.

— Имя свое назови, боярин, — коверкая русские слова, хрипло произнес темник, когда поединщики съехались. — Я хочу знать, кого отправлю в ад, победой над кем мне хвалиться.

— Не хвались, мурза, едучи на рать, — русский усмехнулся, а в глазах оставалась жестокая печаль. — Хвались, мурза, обратно едучи. Тайны нет в моем имени. Одолеешь, так знай — упокоен тобой великий грешник Пересвет. С радостью готов я положить голову мою за дело правое, так что ты побереги свою, коли со славой пожить хочешь.

Черный жеребец сверкал кровавым глазом, порывался встать на дыбы и ударить копытами красно-рыжего; темник, сдерживая его, отрывисто бросал поединщику:

— Меня зовут Темир-бек — Железный Князь по-вашему. Подумай! Тебе лучше выпасть из седла раньше, чем наши копья скрестятся… Обещаю помиловать и дам покровительство, я сильный человек в Орде. Подумай.

Только жестокая печаль была в светлых глазах Пересвета, когда послал коня мимо мурзы, чтобы разъехаться перед началом поединка. Почти полверсты проскакал каждый вблизи рядов своего войска, приветствуемый ободряющим кличем. Но вот снова упала тишина — солнечно-светлый всадник на огненном коне, рассыпая искристое сияние боевой стали, крупной рысью пошел навстречу черному длиннорукому великану на вороном гривастом скакуне, похожем на тех, что носят в полночь духов тьмы. Тысячи русских сердец сжались в тревоге — так велик и страшен был черный ордынский богатырь, так зловещ его конь, роняющий с губ желтую пену. Многие прикрыли глаза, когда красные искры брызнули от щитов и копья толщиной в руку сломились, подобно сухим былинкам. Земля вздрогнула от гулкого удара, потрясенные лошади присели, черный жеребец упал на колени, красный вздыбился, блеснул меч в руке Пересвета, но черный скакун, взбешенный падением и жестоким ударом шпор, с визгом поднялся на дыбы, прянул в сторону, вырывая хозяина из-под разящего удара. Рубились с хриплыми выдохами при полном молчании войск, трещали, гнулись, разваливались щиты, зубрились мечи, разбрызгивая бледный огонь, уже доставалось налокотникам и оплечьям, но силы поединщиков, казалось, возрастали. И кони, сходясь, рвали друг друга зубами, били копытами, атласные шкуры их взмокли от пота и крови. С Пересвета от резкого движения слетел шлем, длинные русые волосы его волной ходили за плечами, сухощавое лицо словно заострилось, взгляд суженных глаз не отрывался от лица врага. Все яростные наскоки Темир-бека, все попытки его достать обнаженную голову русского отражались ударами такой силы, что темник начал бояться, как бы не выронить меча. Он молил аллаха, чтобы выдержал булат дамасского клинка, подаренного Мамаем, — иначе противник развалит его пополам. Второй раз в жизни Темир-бек встретил равного себе бойца. Но если Хасан брал искусством и ловкостью, в этом боярине-монахе воинское искусство соединялось с такой силой, против которой даже обезьяньи руки темника не способны долго выдержать. Каждый удар отсушивал ладони, болели локти и плечи, Темир-бек начал дрожать от напряжения, покрывался потом… Внезапно глаза его сверкнули радостью — что-то, сверкнув, просвистело возле его головы, и он увидел в руке противника рукоять меча с коротким обломком клинка. Издав торжествующий крик, Темир-бек кинулся на врага без страха и с этим криком вступил на путь вечности. Палица, доселе висевшая на поясе Пересвета, мгновенно оказалась в его длани, легкий меч не смог удержать ее, словно гора обрушилась на окованное плечо темника возле самой шеи, хруст железа смешался с хрустом костей, и волна мрака затопила черную душу Темира. Он умер легко, много легче тех, кого предавал смерти по законам Орды и ханскому произволу.