РЯВанш! - Дмитрий Никитин

           "Акицусима" попал под продольный обстрел, море вокруг бурлило от снарядных разрывов, которые обрушивались на старый корабль каскадами воды и градом осколков. За несколько минут было выбито большинство орудийных расчетов, потери пришлось восполнять за счет расчетов артиллерии нестреляющего правого борта, но и их хватило ненадолго. Один из русских снарядов, пронизал обе дымовые трубы "Акицусимы", пробил палубу и взорвался в угольной яме, вызвав сильный пожар, охвативший всю корму. Снова был поражен мостик. На этот раз адмирал Ямай остался на ногах, два небольших осколка ему вытащили из плеча прямо на мостике, разрезав парадный китель. Увидев, что сбит адмиральский флаг, японский командующий приказал укрепить его на обломке грот-марса. "Акицусима" получал одно попадание за другим, превращаясь в охваченную огнем железную развалину, однако броневая палуба защищала трюмные отсеки и, несмотря на серьезные повреждения надводной части, японский крейсер продолжал упорно идти на "Адмирала Истомину".

           Когда до русского крейсера оставались уже считанные кабельтовые, очередное попадание - в фок-мачту "Акицусимы" - опять хлестнуло по мостику веером осколков. Один или два пробили навылет тело Танина Ямая. Он поднялся на ноги, старясь не скользить в кровавой луже, навалился, чтобы удержать равновесие на ограждение. Как-то сразу пришло понимание, что ранение смертельное и что у него осталось лишь несколько минут. Адмирал оглянулся. Все, кто находился с ним рядом, лежали вповалку без признаков жизни. Системы связи были разрушены. Но на трапе уже появились матросы.

           - Пусть кто-то бежит в торпедный отсек левого борта! Торпеде пуск!

           Лишившись сил, адмирал сел на палубу, показав жестом, чтобы его оставили в покое. Он хотел всё видеть сам. "Акицусима" был в считанных кабельтовых от опоясанного огненными вспышками выстрелов русского крейсера. Вот к нему стремительно уходит белый след, теряясь среди вырастающих и падающих в взбаламученное море фонтанов. Потом вражеский корабль сотрясается всем корпусом, у его борта поднимается настоящий гейзер, окутанный дымом. Ямай удовлетворенно улыбнулся и закрыл глаза.

           Торпеда с "Акицусимы" попала в правый борт "Адмирала Истормина" в районе носового мостика, прямо против первого торпедного попадания в левый борт. Хотя обе поразившие крейсер торпеды были устаревшего типа, с небольшим запасом взрывчатки, это совпадение окончательно определило судьбу корабля. "Истомин" угрожающе раскачивался из стороны в сторону, всё более погружаясь в море. Все котельные отделения быстро заполнялись водой и нефтью из поврежденных цистерн. Командир корабля каперанг Полушкин отдал приказ трюмной команде подняться наверх. К "Истомину" уже подходили эсминцы, готовясь принимать членов экипажа. Некоторое время рядом был и "Адмирал Корнилов", пока кавторанг фон Геллер не решил, что с эвакуацией справятся и без него, и можно вернуться к расползающимся в разные стороны японцами."Корнилов" дал полный ход и припустился вслед за "Акицусимой". Русские моряки жаждали отомстить за своих товарищей, однако смогли довольствоваться лишь несколькими новыми попаданиями в израненный японский корабль. Водяные столбы от падения снарядов береговых батарей заставили "Корнилов" повернуть назад. Полузатопленный "Акицусима" укрылся за первым попавшим островком при входе в бухту.

           "Истомин" всё более кренился на левый борт, его покинули последние члены экипажа, которые размещались на "Корнилове" или чуть опоздавшему "Грейгу". "Грейг" и добил обреченный корабль, выпустив в упор торпеду. Четвертый взрыв стал для оставленного командой "Адмирала Истомина" смертельным. Он затонул величественно и достойно, не опрокидываясь, а погружаясь кормой на ровном киле. В связи с ранением контр-адмирала Порембского командование сводным отрядом принял на себя контр-адмирал Дудоров, державший флаг на гидрокрейсере "Штабс-капитан Нестеров". Хотя сопротивление противника на море было сломлено, и оставалось еще несколько часов до наступления темноты, от новых авианалетов на Гензан Дудоров решил отказаться. В небе появились японские истребители. От кораблей их отгоняли зенитками, но без истребительного прикрытия ("чайки", наверное, уже разместились на "Энгельсе") посылать на бомбежку "аисты" было бы безрассудным. Три гидроаэроплана с потопленного "Мациевича" были подняты шлюпочными кранами на палубы "Корнилова" и "Грейга". Эсминец "Капитан Белли" взял на буксир поврежденный "Капитан Керн". Остальные корабли двигались самостоятельно. Рейд к Гензану стоил серьезных потерь, но с минными флотилиями японцев было покончено. Два эсминца, которые оставались у японцев, угрозы для русской эскадры не представляли.

           Подошедший к сидевшему на мели у прибрежного островка "Акицусиме" катер увез на берег закрытое адмиральским флагом тело Танина Ямая. Он умер героем. Его последнюю битву у Гензана в Японии объявили полной победой. Противник лишился современного крейсера и гидроавиатранспорта, тогда как японцы формально не потеряли ни одного крупного боевого корабля. Старые крейсера числились судами береговой обороны или транспортами, а "Тацута", пока русские дружно бросились на выручку "Адмиралу Истомину", успел, как и "Акицусима" прорваться под защиту береговых батарей, выскочив на мелководье.

           Вечером по палубе эсминца "Минекадзе" расхаживал его временным командир - лейтенант Матоме Угаки. Несмотря на объявленную победу, настроение у лейтенанта было самое подавленное. В закончившемся только что сражении Угаки уже был готов направить свой эсминец "Минекадзе", на котором неоставалось больше ни торпед, ни снарядов, прямо в борт вражеского крейсера. Но адмирал Ямай опередил его. И теперь Матоме должен жить, зная, что погибшая гордость Японии - ее Соединенный флот - не будет отомщен. Глядя на серые волны, которые больше не освещало закатившееся за корейские горы солнце, Угаки сочинял хокку:

               Битва угасла,               Над нами - лишь мрачное небо               Сезона дождей

       

           Большую часть прошлого дня лейтенант Иванович пробыл в небе. Сначала его "морской лебедь" летал на юг в поисках японской эскадры. Потом Иванович отвозил адмирала Колчака по воздуху обратно на север, чтобы командующий мог лично руководить битвой с главным вражеским флотом. И, наконец, Колчак отправил его снова на юг - искать русские линейные крейсера и вывести их к месту генерального сражения. Последней задачи Иванович выполнить так и не сумел - наших быстроходных дредноутов там, где они должны были находится, авиатор не обнаружил. Наверное, он ошибся где-то в счислениях. Молчал и имевшийся в воздушном аппарате беспроволочный телеграф, несмотря на непрерывные запросы испуганного радиотелеграфиста. Когда пустынные волны внизу стало стремительно заливать вечерняя мгла, Иванович понял, что вернуться к эскадре засветло он уже не успеет. Оставалось приводниться и переждать ночь на плаву, благо море казалось спокойным.

           Благополучно посадив самолет, пилот и радиотелеграфист поужинали последней банкой консервов и допили фляги с холодным кофе, после чего кое-как расположились на ночлег в тесной кабине "лебедя". Иванович чутко вслушивался в окружающую темноту. Где-то далеко вдали грохотала, еле слышно, канонада; в отблесках зарниц угадывались вспышки орудийных выстрелов или, возможно, горящие от попаданий корабли. Но вблизи всё было спокойно, лишь однажды, незадолго до рассвета, Иванович различил в серых сумерках силуэт проходившего неподалеку эсминца. Так как было неясно, свой ли это миноносец или японский, летчики не стали подавать никаких знаков. Эсминец прошел мимо, не заметив плавающий по воле волн аэроплан.

           Когда наступил новый день, пилот и радиотелеграфист стали обдумывать план своих дальнейших действий. Иванович предложил подняться в воздух и на остатках бензина заняться поисками своих кораблей. Буде они не отыщутся, надо будет искать любую местную рыболовную джонку. Японскую, а лучше корейскую. Приводниться рядом, захватить, поднявшись на борт, а потом добираться на ней до Владивостока. В шестнадцатом году на Черном море один наш экипаж после вынужденной посадки на воду именно так вернулся в Севастополь - на трофейной турецкой парусной шхуне.

           "Морской лебедь" взревел мотором, устремился вперед, подпрыгивая на волнах и вот его поплавки снова оторвались от воды. С высоты птичьего полета бескрайний морской простор казался таким же подавляюще однообразным. Аэроплан кружил в небе, постепенно увеличивая радиус своих облетов. Ни дымка, ни белого мазка паруса, только то и дело замечаемые внизу обломки и пятна разлившейся нефти,- следы вчерашнего боя, распугавшего, похоже, все окрестные рыболовные суда. Когда топлива в баке оставалось только на час полета, Иванович заметил на горизонте точку крохотного острова.