Шевалье (Рыцари). Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони

съежившимся — владениям и нимало не беспокоились о судьбе Иерусалима.

Однако вместе с беженцами, которые продолжали стекаться в город и для которых уже не хватало места, — но ведь среди них были мужчины, способные сражаться! — в главные дома своих Орденов возвращались тамплиеры и госпитальеры, прибывавшие из разных осажденных крепостей: рыцари предпочли покинуть их ради того, чтобы защищать Гроб Господень. Монастырь тамплиеров снова ожил, и, поскольку магистр все еще пребывал в плену, вместо него был назначен сенешаль, в чьи руки брат Тьерри с огромным облегчением передал все имущество и сокровищницу. Адама же Тибо в эти первые дни ни разу даже не видел. Должно быть, у пикардийца было много дел. Верные своим правилам, тамплиеры каждый день щедро раздавали милостыню, принимали и ободряли тех, кто в этом нуждался. Больные и раненые стекались к госпитальерам, и рыцари в красном не жалели для них сил, — так было всегда, начиная с 1048 года[81], когда они назывались всего-навсего странноприимным братством в тени Гроба Господня.

Работа в городе кипела днем и ночью. Неутомимый Балиан д'Ибелин, казалось, был везде одновременно: он принимал решения, устраивал, руководил всеми делами с уверенностью, восхищавшей и зажигавшей всех вокруг. И речи не могло быть о том, чтобы сдаться врагу, послушными баранами подставить шеи под сабли неверных! Они будут сражаться до последней капли крови! Одни только греки не проявляли особенного энтузиазма, но это было не ново: они с давних времен с трудом терпели господство своих католических единоверцев и не прочь были распахнуть ворота перед султаном. Но Балиан за ними присматривал и вежливо объяснил их предводителям, что малейший подозрительный поступок с их стороны будет караться смертью.

У Тибо не выходили из головы последние слова Аньес. Она сказала, что Жослен одновременно и любил, и ненавидел Ариану и что он взял ее «в свой дом». Но в какой? В дом сенешаля на улице Святого Стефана, в замок Монфор в семи или восьми лье от Акры, который выпросила для него Аньес у Бодуэна, или же во дворец наместника в самой Акре, ключи от которой он так радостно поднес Саладину едва ли не на следующий день после хаттинской трагедии?

Поразмыслив, Тибо, хорошо знавший человека, который дал ему жизнь, склонился к тому, что это все-таки был Монфор. Ему уже доводилось видеть эту угрюмую крепость, построенную в центральной части Галилеи, к дикой и труднодоступной местности. Для того чтобы надежно заточить человека, которого «любишь и ненавидишь одновременно», лучше места не придумаешь, потому что никакая помощь туда не доберется. Вполне возможно, и даже скорее всего так оно и было, что к этому времени замок перешел в руки какого-нибудь эмира, поскольку Саладин успел захватить всю Галилею. В таком случае прекрасная армянка — если допустить, что она еще жива! — оказалась во власти араба, ее отдали в его гарем, а может, и того хуже... Одному Богу известно, что с ней случилось! И все же Тибо на всякий случай решил как следует осмотреть иерусалимский дом Жослена. Он знал этот дом, не раз приходил туда с Бодуэном в те времена, когда королевством правил Амальрик и когда дом сенешаля принадлежал Милону де Планси, второму мужу Стефании де Милли, убитому в Рождество 1174 года в одном из переулков Акры подручным графа Триполитанского. У Милона был младший брат, тоже давно умерший. Тибо с ним дружил и довольно часто навещал во время болезни, которая его и унесла.

Добравшись до этого дома, молодой человек увидел, что дверь в огораживающей внутренний двор стене без окон открыта нараспашку, и толпа людей с жалкими пожитками втискивается туда, несмотря на то, что Хода — черный, как ночь, и могучий эфиопский раб, которого Жослен купил после своего возвращения из плена, очень дорого за него заплатив и сделав своим доверенным лицом, — изо всех сил старается их остановить. Должно быть, хозяин, уезжая в Акру, поручил ему сторожить дом. Хода был очень высокого роста и выглядел внушительно, но при таких обстоятельствах он не мог противостоять напору толпы несчастных, которым не терпелось найти место для ночлега и пропитание и позабыть о своем страхе. Эти люди пришли из Иерихона, город был полон беженцев, которых принимали не везде, но, как правило, двери домов знати широко перед ними распахивались: в тяжелые времена всеми движет милосердие. Разве можно не впустить христиан в дом, который завтра, может быть, захватит враг?

Однако Хода, казалось, придерживался другого мнения. Ему велели сторожить дом, — он его сторожил и ничего больше знать не желал. Сейчас он вел переговоры с какой-то дамой, — Тибо была видна только ее голова под синим покрывалом, перехваченным резным серебряным обручем. И тут он услышал громкий, властный голос этой женщины:

— Эти несчастные измождены, они совершенно выбились из сил и нуждаются в помощи. Ты должен их впустить, потому что таков приказ прево, господина Балиана д'Ибелина!

Тибо достаточно было услышать этот голос, чтобы сердце у него забилось сильнее. Он легко раздвинул толпу широкими плечами и оказался рядом с Изабеллой.

— Ваше желание будет исполнено, благородная дама, не то этому человеку придется узнать, что бывает с теми, кто отказывается повиноваться правителю.

О, каким прекрасным, каким чудесным светом засияли большие синие глаза молодой женщины, когда она узнала Тибо! Она потянулась было к нему, но сдержала свой порыв: излияния чувств неуместны были в присутствии этого злобного сторожевого пса, к тому же начавшего ворчать:

— У Ходы только один хозяин, и он велел смотреть за его домом. Никаких других он не знает!

— Ну, так придется тебе их узнать, — ответил Тибо, выхватил меч и приставив его острие к горлу раба. — Или ты сейчас же впустишь этих людей, или...

Хода, несомненно, прочел в устремленном на него холодном, сером, неумолимом взгляде свой смертный приговор, но все же попытался еще сопротивляться:

— А что скажет хозяин, когда вернется? Вспомни, господин, он ведь бывает очень жестоким!

— Можешь не сомневаться — не таким жестоким, как я. Кроме того, я не думаю, что твой хозяин когда-нибудь сюда вернется. Таким образом, я становлюсь его наследником, потому что я — его сын! Так что отдай мне ключи и впусти нас!

Эфиоп повиновался. Сняв со своего пояса связку ключей, он с глубоким поклоном вручил ее Тибо и посторонился. Тибо сунул меч в ножны и, трепеща от удовольствия, но стараясь этого не показывать, подал