Короли рая - Ричард Нелл

Он их не винил.

Он посмотрел мимо кольца воинов в сторону зала и увидел, что его мать и сестры уходят. Она наблюдала за поединками с возвышения у входа, так же как наблюдала за его отцом. Слезы текли у нее из глаз, пока она смотрела на труп своего партнера или, возможно, партнеров, с которыми прожила более десяти лет. Она встретилась взглядом с Бирмуном, помедлила, затем отвернулась.

Мир как будто не изменился, когда Бирмун встал. В немом оцепенении он принимал клятвы верности от столпившихся вокруг него мужчин, хоть и не притязал на титул. Он почти не чувствовал сильных рук, что поддерживали его, промывали и перевязывали раны. Мельком замечал он и взгляды благоговения, страха и отвращения со стороны юных воинов, чьих лиц не знал, или смеси стыда и удовольствия и более мягкое обращение со стороны старых вассалов отца.

Он не более чем бросал взгляд, не более чем отмечал все это, поскольку не хотел ничего из этого. Не хотел их любви или ненависти, их верности, их клятв. Он не мог этого чувствовать, не мог принять это как должное, потому что не мог думать ни о чем, кроме последней эмоции в глазах своей матери – матери, которую он ненавидел, возможно, так же сильно или даже больше, чем людей, которых только что убил.

В ее слезах и глазах он обнаружил не только печаль. В поджатой и напряженной линии ее рта, которая сформировалась как броня, как будто скрывая нечто большее, но безуспешно, он обнаружил замешательство и боль. Он задумался, нет, предположил, что наверняка вообразил это – наверняка втайне надеялся и мечтал об этом всю свою жизнь. И теперь он сдержал всхлип от горького, расточительного безумия жизни, и смерти, и всего остального.

В том печальном, беспомощном взгляде – несмотря на то, что Бирмун уже дважды разрушил ее жизнь, – он увидел материнскую гордость.

23

Сезон дождей. 1577 год П. П.

Он открыл глаза, но темнота никуда не исчезла. Затем Кейл почувствовал кляп во рту, грубую ткань на лице и ощущение оцепенелой зажатости в ноющих конечностях. Каждые несколько мгновений он слышал стук колес по камням, и весь мир съежился, когда напомнил о себе мочевой пузырь.

Постепенно он вспомнил ручищи Эки на своем горле – которое вроде бы не болело, – а затем и небрежное равнодушие отца. Вскоре он уже изо всех сил дергал путы на руках, прежде чем его ум успел заработать в полную силу. Похоже на веревку, решил Кейл, но завязанную так туго, что нельзя было определить ее вид и какой на ней узел. Он даже пальцами не мог пошевелить.

Мучительность его положения настигла Кейла, и он снова лег неподвижно, чувствуя холод. Если ему не удастся сбежать, что казалось маловероятным, его оставят в монастыре на месяцы; Лани проведет свою свечную церемонию, а затем уедет, и Кейл никогда больше ее не увидит. А если даже он каким-то образом сбежит или пройдет испытания и встретится с ней, намерения его отца были совершенно ясны. Единственными вариантами будет ослушаться – убедить Лани сбежать с ним – или принять желания отца.

Тихий голосок сказал ему, что он все еще принц Алаку, и все, что он узнал о себе и своем в целом блестящем будущем, остается правдой. Он все еще может делать что-то хорошее в своей жизни и послужить какой-то цели. Он любит своего брата не меньше, и он все еще может возместить ущерб, нанесенный отцу, если захочет. Все это он знал, но ему было наплевать. Больше всего на свете он любил Лани, и рядом с этим знанием все остальное казалось бессмысленным. Принять любую другую жизнь означало отказ от самого смысла жизни. Трусость. Фактически самоубийство.

Подвода, или что бы это ни было, в конце концов остановилась. Кейл учуял запах моря и услышал, как сверху сняли покрытие, а затем две пары рук попытались взять «пассажира». Он метался, лягался, мычал – в общем, поднял шум, а в порыве ребячества и вовсе подумал, не обоссаться ли ему, – но вскоре его уже несли, а затем осторожно погрузили в то, что явно было лодкой. Теперь он почувствовал тепло солнца, и это наглое похищение, средь бела дня и без опаски вмешательства, взбесило Кейла – как и то, что запихнули ему в рот, дабы не орал благим матом.

Он услышал, как парус поймал ветер и лодка отчалила от берега. По ощущению ее на волнах Кейл определил, что это небольшой аутригер – военная разведывательная шлюпка, прикинул он, и это знание доставило ему самодовольную радость. Незнакомый голос со странным акцентом произнес: «Мне развязать его? Не убежит же он теперь». Немедленно и твердо отозвался голос Эки: «Еще нет. Я так понимаю, он очень хороший пловец».

Кейл взбрыкнул и сказал: «Иди трахни свою мать», зная, что слова прозвучат неразборчиво, но надеясь, что смысл будет ясен. Он почувствовал успокаивающее похлопывание по бедру, отчего заметался еще настойчивей.

Затем вернулся мир, оскорбительно яркий и голубой.

– Хотя бы это больше не нужно, – сказал улыбающийся Эка с мешком из черной ткани в руке. Вынимать кляп он благоразумно не стал.

Сильный попутный ветер нес их на Запад, к монастырю на маленьком острове. Морское судоходство в Шри-Кон и обратно большей частью осуществлялось на Север или Юг, так что в поле зрения попалось лишь несколько других лодок, да и те небольшие. Мысли Кейла вскоре утонули в ощущении, что его мочевой пузырь вот-вот лопнет, но спустя очень долгий час наконец-то появился остров.

Бато. Скалистый Остров. Суши на нем было мало, что стало ясно уже издалека, когда небольшие горы замерцали над водой. Кейл не разглядел и намека на пляж, когда они подплыли ближе. За исключением крошечного участка песка, все представляло собой отвесный каменистый утес, обрывающийся в море, как стены замка. Лодка выскользнула на берег, и Эка вытащил изо рта Кейла кляп, затем наклонился, чтобы развязать ему ноги.

– Пошел ты, – сказал Кейл, уже без злобы, но из принципа, – теперь помоги мне, пока я в штаны не напрудил. – Он вытянул челюсть и облизнул губы, и Эка с улыбкой подчинился. Руки принца он развязывать не стал, зато помог ему выбраться из брюк, чтобы тот мог благовоспитанно справить нужду. На это ушло время. И вероятно, было неумно так говорить, но раз уж они оба стояли и смотрели на гениталии Кейла, он все равно сказал, даже с толикой гордости: – Я все еще