Возвращение в Панджруд - Андрей Волос

— Да, но...

— Что?

— При Нухе есть Гурган.

— Гурган? Этот червяк?! Господи боже мой! Полно тебе!

Балами молчал. Он был бледен. Глаза сияли черными пропастями.

— Ну о чем ты опять думаешь? — раздраженно воскликнул Назр. — Мы не можем медлить. Надо решаться. Ты молчишь — значит, у тебя нет возражений! Эй, кто там!

Не прошло и минуты, как от ворот дворца поскакали посыльные: один помчался к Большому сипах-салару, другие — разыскивать молодого эмира Нуха.

* * *

Одеты гонцы были в красное, и над каждым летел ячий хвост, трепеща на конце вызолоченной пики.

Один, на скаку ловко перевернув, ударил тупым концом в ворота и, подняв коня на дыбы, заорал со всей мочи:

— Открывай гонцу эмира! Великому эмиру Назру есть дело до Фарида-мукомола!

Громадный, разлапистый дом Большого сипах-салара, глубоко укрытый за кущами плодовых деревьев, отозвался не сразу; в саду горланили нетрезвые голоса, трещали костры; со всех сторон тянуло дымом, чадом мясного жарева и горящего жира.

Однако это решительное требование было все же услышано. Ворота заскрипели, раскрываясь.

— Большого сипах-салара к эмиру! — снова крикнул гонец, горяча коня и труся ячьим хвостом в холодное хмурое небо. — К великому эмиру Назру!

Через минуту появился сам Фарид-мукомол.

— В чем дело? — хмуро спросил он.

Гонец был в седле, Великий сипах-салар пеш, но глядели они друг на друга почти вровень.

— Великий эмир Назр прислал сказать, что невольно ввел тебя в заблуждение! — кривясь от натуги, проорал гонец.

— Да не вопи ты так, ради всего святого! Какое еще, к аллаху, заблуждение?!

— Невольное заблуждение! Нерасторопные слуги виноваты! Эмир нашел в покоях тридцать золотых блюд!

— Тридцать золотых блюд? — недоверчиво переспросил Большой сипах-салар.

— С драгоценными камнями!

— Камнями?..

— Просит прийти за ними! Чтобы ты мог украсить свой пир!

— Сейчас?

— Сейчас! — настаивал гонец, непреклонно тряся пикой. — Немедленно! Чтобы потом разговору не было!

— Какого разговору? — тянул время Фарид-мукомол, напряженно размышляя.

— Такого! Что, дескать, великий эмир для тебя что-то пожалел! Говорит, сейчас иди! Чтобы все видели его щедрость!..

— Так, значит, — пробормотал Фарид-мукомол, озираясь.

У него был выбор, и этот выбор казался ему простым.

Если бы он мог иначе взглянуть на происходящее, то осознал бы всю опасность сложной ситуации. Не исключено, что на ум ему пришла бы возможность иных предпочтений. Например: или оставить сейчас свой крепкий дом, битком набитый вооруженными людьми — и не просто людьми, а самым цветом бухарского рыцарства, самыми отважными и умелыми его витязями, каждый из который стоит в бою по меньшей мере десяти простых ратников; и не просто верными, а решившими числить Большого сипах-салара своим эмиром — то есть предаться ему душой и телом на веки вечные. То есть, значит, или покинуть свой крепкий дом — поражавший воображение всякого, кто хоть краем глаза видел, хоть на полмизинца был посвящен в то, сколько и каких богатств в нем собрано (а в самое последнее время пополнившийся еще более чем пятьюдесятью штуками драгоценной утвари, полученной из казны эмира). Бросить всю роскошь, удобство, надежность — и, оставшись одиноким и беззащитным, направиться во дворец в расчете получить тридцать золотых блюд.

Или не делать этого.

Однако, на взгляд Фарида-мукомола, он стоял перед иным, чрезвычайно простым выбором: или получить еще тридцать драгоценных блюд, или удовольствоваться тем, что уже есть.

Выраженная в столь ясной форме задача несла в себе такой же ясный ответ: конечно же, получить, какие могут быть сомнения!..

— Э, Курбан! — хрипло крикнул Фарнд-мукомол, рассудив, что даже такой здоровый и крепкий человек, как он, не сможет единым разом унести тридцать золотых блюд. — Давай-ка иди повозку возьми! Во дворец поедем! Да пошевеливайся!

* * *

Обнаженные по пояс танцовщицы так стройны и гибки!.. Такими легкими движениями закидывают они согнутую левую ногу поверх прямой правой, так грациозно подбочениваются, так зазывно улыбаются, звеня ожерельями и бубенцами!.. так волнующе волнуются сложные покровы вокруг их полных бедер!..

Танцовщица, плясунья! Сердце твое созвучно сестрам-струнам, руки покорны начальнику-барабану! Струны зовут, барабан приказывает! И летишь ты, кружась будто жаркий снег! И кружишься ты вправо, и кружишься ты влево — десять тысяч кругов! Нет вращенью конца! С кем сравнить вас, плясуньи? Стремительный ветер от вас отстает! Даже спицы в колесах царей-колесниц неподвижны в сравнении с вами!..

Ханджар-бек шел вокруг, приглядываясь; в голове стучали обрывки слышанного когда-то напева. Как там?.. не вспомнить... но что-то такое, да... дескать, так неслись в бурном танце, что вихрь отставал...

Деревянных танцовщиц было четыре; умело раскрашенные, они стояли на невысоких постаментах вокруг центральной колонны.

— Крепко живет Большой сипах-салар! — пробормотал Ханджар-бек, озираясь.

Алебастровые стены играли тонкой резьбой. Простые геометрические узоры — елочки, ряды треугольников, квадратов, кругов, всякий раз с новой причудой соединенные друг с другом, — мешались со звездчатыми колючками чертополоха и стеблями растений; усыпанные крупными гроздьями виноградные лозы оплетали стволы деревьев, цеплялись за их сучки и корявые наросты. Пышные ветви устало склонялись к ясной глади прудов. Из синей воды удивленно смотрели глазастые рыбы, на берегах стояли, встревоженно озираясь, круторогие архары, угрюмые кабаны опасно топырили желтые клыки, и веселые всадники на рослых конях вздымали над ними свои смертоносные стрелы и пики. Потолок был захвачен крылатыми быками и драконами; с ними бесстрашно соседствовали голуби и куропатки, а в центре, обнимая крылами капитель, парила в огнистом оперении скуластая женщина-птица.

— Ничего, господин, скоро и у вас будет дом не хуже, — услужливо напомнил сопровождавший его помощник. — Смотрите-ка, у сипах-салара в окнах слюда, а вы стекло поставите. Да и роспись сделаете не хуже.

Ханджар-бек крякнул. Слова, конечно, верные сказаны, не поспоришь. Все в целом так и есть. Но если начать разбираться с каждым в отдельности, голова кругом идет. Большой сипах-салар не потому в оконные проемы слюду поставил, что про стекло не знает. А потому что деньги умеет считать. Слюдяные окна обходятся дирхемов в пятнадцать каждое. Это вместе с ячеистыми алебастровыми рамами, куда вмазываются пластины слюды. А стекло — полтора динара. Это без рам и работы. Правда, выдувное. Оно хорошее — тонкое, ровное. В последнее время стали делать плоское. Разливают горячую массу на ровное, потом края обрезают. Оно и дешевле, и размером каждый кусок больше. Да вот, к сожалению, кривое. И толстое... То же и роспись. Если местных мастеров брать — дешевле. Но у них руки не из того места растут. Такого намазюкают — смотреть страшно. Дешевая рыбка — поганая юшка. Надо самаркандских. Еще лучше — уструшанских, пенджикентских... Да пенджикентцы нарасхват. А кто нарасхват — тот, понятное дело, цену ломит немыслимую, прямо живьем ест... Можно ли надеяться, что Большой сипах-салар, сделавшись эмиром, прибавит жалованье своим верным слугам? Надеяться можно. А вот рассчитывать — вряд ли. У нового эмира своих забот будет полон рот. Вот, например, первым делом ему стекло вместо слюды поставить надо...