Eurocon 2008. Спасти чужого - Андрей Синицын

Поправил на плече сумку с личными вещами и зашагал по краю летного поля.

Его догнал открытый джип. За рулем сидел лейтенант Миша.

– Зря ты, – сказал он. – Попомни мое слово, очень зря. Ладно, прыгай, до КПП подброшу.

– Я лучше пройдусь на прощанье. И ничего не зря. Для меня тут нет места. А в линейных полках вакансий полно.

– А с этими... – Миша мотнул головой в сторону двух «Воронов», пробующих рули на взлетной. – С ними тебе никак?

– Сам подумай, если бы было иначе, меня бы отпустили так легко? Люди годами добиваются перевода. А мне Козлов лишнего слова не сказал.

Миша понимающе кивнул.

– Только не злись, но ты по его понятиям вроде как порченый. То, что машину грохнул, – ерунда, тут их целое кладбище. Но ты слишком долго летал в «слабом звене». И они тебя за своего держали, не пытались съесть. Это для Козла дурной знак.

За спиной раздался глухой свист. Стас оглянулся. «Вороны» пошли на взлет. Отчего-то защемило сердце.

– Кстати, вспомнил. Мне тут рассказали про потные ноги Чумака. Ерунда полная. Они когда в полк пришли, эти «экспериментаторы», Козел им лекцию прочел о моральном облике военного летчика, а потом говорит: покажите носки. У всех нормальные, у Чумы в цвет российского флага. Козел спрашивает – что такое? А Чума возьми да ляпни, мол, в форменных ноги потеют. Ну и загремел сразу в дежурные. Его потом этими потными ногами донимали все, кому не лень. Я-то думал, забавная история, а ничего особенного...

– Ему действительно в форменных носках плохо, – сказал Стас. – Он в спортивных ходит на службу, а они же не бывают уставного цвета, и он себе заказывает за большие деньги.

– «Экспериментатор»... – Миша фыркнул. – Как ты только с ними такими уживался?

– Прекрасно, – ответил Стас.

«Пока не оказалось, что я им совершенно чужой... – добавил он про себя. – Бобров, уникальный человек, способен настолько понять чужака, чтобы заступаться за него, выручать. А главное – прощать. Чума и Хус многому научились у Бобра, но этому не смогли. Командира они любили, а меня терпели. Интересно, кого они в состоянии понять и простить? Никого?»

– Странные они, – сказал Миша.

– Совершенно нормальные. Просто озлобленные. Несчастные люди, в общем.

– Ну-ну... – протянул Миша недоверчиво. – Ладно, брат, счастливо! Авось еще свидимся.

Джип умчался. Стас неспешно пошел через поле, держа курс на дырку в заборе.

«Надо все-таки на прощанье зайти к Боброву, – думал он. – Страшновато, но придется. Не прогонит же с порога... Надо взять и рассказать ему все, что я понял. И поблагодарить. Вряд ли ему станет легче, но это важно для меня. Еще извиниться перед Леной. За что? Да все за то же. Неизвестно, кто тяжелее переживает отлучение Боброва от неба, он сам, или его дочь. А я виноват, пусть косвенно, пусть это вообще недоказуемо, но я виноват, и я попрошу у нее прощения.

Надо, надо, надо.

А может, не ходить?

Ведь если Бобров и сдержится, то Лена наверняка такого наговорит... И придется слушать. И кивать. А я полгода в «слабом звене» только и делал, что слушал да кивал. Сыт по горло. Оно мне надо снова? Ну виноват я, виноват, что теперь?!

В конце концов, я поступил чисто по-бобровски: сам себя наказал. И хватит.

Есть теперь для меня смысл идти к Боброву?»

Решая этот вопрос, Стас так разволновался, что полез в узкую дырку не с той ноги и застрял. Намертво. Подергался немного и принялся хохотать. Он смеялся до тех пор, пока его, красного и в слезах, не вытащил из дырки Пух.

– Что, попал в безвыходное положение? – ехидно спросил комэск.

Стас шмыгнул носом, утерся рукавом и ответил:

– Нет.

Надвинул фуражку на глаза и быстрым шагом направился в сторону военного городка. Миновал свой дом.

И пошел дальше.

Евгений Лукин

Доброе-доброе имя  [14]

Все критяне – лжецы.

Эпоменид, критянин

Странно. С чего бы это вдруг сотрудника прокуратуры дёрнуло заняться расследованием заурядного несчастного случая? Делать больше нечего?

Хорошо-хорошо, согласен, случай не совсем заурядный, можно даже сказать, неслыханный: посреди некогда стольного Санкт-Петербурга медведь загрыз человека. Вопреки поэту. «Пышных развесистых клюкв и медведей на Невском не видно...» Выходит, что встречаются иногда. Пусть не на самoм Невском, но встречаются. И медведи, и, сдаётся мне, пышные развесистые клюквы. Однако прокуратура-то здесь при чём? Ну, загрыз. Загрыз и загрыз. Событие, достойное внимания райотдела милиции. По силам участковому инспектору, в исключительном случае – оперу.

Он бы ещё бомжей с вокзала гонять принялся, этот самый Порфирьев Пётр Сергеевич! Царство ему, конечно, Небесное...

Медведь. Что за медведь? Откуда взялся в черте города? Куда потом делся? Ликвидирован? Из чего это следует? Где свидетели нападения? Где заключение экспертизы? Да, был звонок: «Приезжайте скорее, медведь человека убил!» Приехали, нашли труп без лица, но с паспортом. Состава уголовного преступления нет. И всё бы шло своим чередом, не вмешайся Порфирьев...

Что за партизанщина?

Хорошо. Допустим, свихнулся следак, решил поиграть в частного сыщика. Милиция куда смотрела? У них, между прочим, материал на исполнении, а они сидят сложа ручки и преспокойно ждут взыскания, позволяя этому клоуну от прокуратуры корчить из себя участкового.

Бывает такое? Особенно если учесть нынешние разборки между ведомствами... Получается, что бывает.

В любом случае, попытка отбить хлеб у простых оперуполномоченных вышла у Петра Сергеевича на редкость неудачно. Ручаюсь, ни один опер такого не наворотил бы. Каким-то образом отпечатки пальцев пострадавшего не были внесены в базу данных. Потом опознание. Пётр наш Сергеевич сам, обратите внимание, собственной персоной едет на работу к предполагаемой вдове, Анне Владимировне Чебурахиной, везёт оттуда несчастную бабу в морг (выспросив предварительно особые приметы супруга) и через некоторое время предъявляет какие-то сомнительные оглодки, украшенные означенными приметами: родинка, татуировка, шрам от аппендицита. Вскоре вдова уже не уверена: того ли она опознала? А незадолго до этого, как выясняется впоследствии, ей звонил некто неизвестный и под угрозой расправы просил от опознания воздержаться. Мало того! На следующий день в морг является женщина, похожая на вдову, и забирает (якобы с разрешения Порфирьева) труп, похожий на её мужа. Подписи не оставляет, поскольку санитар, выдававший тело, «был не в себе» и формальностей не соблюл. Говорит, какие-то документы ему представлены были...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});