Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

Нужна была поэтому гибкая и масштабная теория проектирования, конструирования, программирования, планирования, прогнозирования эволюции имперской структуры как органической и гармоничной целостности, теория, в которой Большая Исламистика призвана была занять одно из ведущих мест.

Примечания

Глава 1

1 О том, как в эпоху петровских преобразований сильно активизировался процесс секуляризации русской культуры – в первую очередь литературы – и как, постепенно сближаясь типологически с западноевропейскими литературами, она становилась участницей общеевропейского литературного развития см. подробно: Берков П.Н. О литературе так называемого переходного периода // Русская литература на рубеже двух эпох (XVII – начало XVIII в.). М., 1971. С. 19–32; Шарынкин Д.М. Шведская тема в русской литературе петровской поры // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., 1980. С. 5.

2 Как правило, в официально дозволяемой печати было обилие разнородных и зачастую взаимно антагонистических идейных моделей и политических программ. Каждая из них претендовала на роль основного «приводного ремня», благодаря которому происходит мобилизация социального и культурного потенциала структурных элементов общества. Это говорит о том, что даже во времена Николая I в России не прекращались изменения, многие из которых имманентны «модернизационному обществу»: функциональная специализация, дифференциация, рационализм, универсальная централизация (и, следовательно, появление «рациональной бюрократии») и т. п. (см.: Levy M.J. Modernization and the Structure of Societies. N. Y., 1966. Vol. 2. P. 55). Тем самым рушится иллюзия социокультурной стабильности России первой половины XIX в. – миф о гомогенности ее культуры, о том, что она складывалась из одинаковых элементов и однотипных связей между ними. Лишь признав это обстоятельство, можно будет понять, почему в России сравнительно быстро начали развиваться различные элиты. Европеизация России и при Петре I, и при Александре II означала, по мнению Кларксона (Clarkson J.D. A History of Russia. L.—N.Y. 1966), не переориентацию страны, не перевоплощение, не отказ от основ своей культуры, а лишь модернизацию. Смысл ее – догнать Европу, а не стать Европой. В итоге в XIX в. русские создали новую цивилизацию, ничем не уступающую европейской (Karpovish М.М. Imperial Russia. N. Y., 1957. P. 25, 27). Сказанное, впрочем, не отрицает того факта, что со времени европеизации, начатой Петром Великим, «все более увеличивался разрыв между образованными кругами и массами, которые продолжали следовать многим средневековым обычаям» (ConnelA. Tsar Atexander I. Paternalistic Reformer. N. Y. 1970. P. 188). Но хотя «начиная с Екатерины… представители самодержавной власти не переставали заботиться о своевременном внушении Европе самых благоприятных представлений относительно самих себя и своего обращения с подданными» (Горле Е.В. Запад и Россия. Статьи и документы из истории XVIII–XX вв. Пг., 1918. С. 28), тем не менее европейское общественное мнение объявляло николаевскую Россию «наибольшим врагом всего, что еще нам осталось от христианского общества», говорило о «варварском нечестии, царящем в России» (там же, с. 42, 43). В своей знаменитой «La Russie en 1839» (Paris, 1843. P. 338) A. de Custine (см. ее высокую оценку в: Герцен А.И. Полное собрание сочинений, 1917. T. III. С. 138–139) категорически отказывал России, стране «чисто восточной лжи», в праве войти в когорту «цивилизованных государств». В написанной под влиянием Кюстина книге С.Н. Barault-Roullon. Dangers pour l’Europe origine. Propés et l’état actuel de la puissance russe. Question d’orient au point de la vue publique, religieux et militaire (Paris, 1854) союз Англии и Франции против России расценивается как самозащита цивилизации против варварства. Интересно отметить, что Ф. Энгельс указывал на восточно-деспотический элемент в природе самодержавного строя (см.: Энгельс Ф. Эмигрантская литература // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 18. С. 544). Эта особенность самодержавия заставляла его выступать перед лицом подвластного ему народа одновременно и тормозом для многих тенденций развития национальной жизни и бесцеремонным «модернизатором» своего бюрократического аппарата и, следовательно, экономической и социетальной эволюции (см.: АврехАЛ. Русский капитализм и его роль в утверждении капитализма в России // История СССР. 1968. № 2). Но даже и эта «модернизация» нередко воспринималась Западом как все те же «варварство», «нецивилизованность», «азиатчина».

3 В последнем десятилетии XVIII в. А. Прокопович-Антоновский – совсем недавно еще рационалист-просветитель – так оправдывал запрет Павла I на заграничные путешествия русских дворян: «И чего искать нам в краях чуждых? Богатств природы? Преизбыточно в России. Произведений ума и рук человеческих? Россия в недрах своих имеет многочисленные тому памятники, на коих резец бессмертия в нетленных чертах изобразил имена сынов ее. Чему удивляться нам за пределами своего отечества? Чему учиться нам у иноплеменных? Любви к отечеству преданности государям, приверженности к законам?» (Прокопович-Антоновский А.А. Слово о воспитании. М., 1798. С. 47.). И далее он подчеркивает, что все названные качества являются издревле отличительными чертами «доблественных россов».

4 См. подробно: Лисюткин О.М. К вопросу о становлении категории «культура» (XVIII – начало XIX вв.) // Философские науки, 1982. № 3. С. 98 и далее.

5 Там же. С. 105.

6 По Карамзину, достаточно лишь представлений о немногих «вечных истинах», а главное, развитое чувство прекрасного в природе и умение видеть и наслаждаться прекрасным в искусстве, чтобы называться просвещенным человеком и быть счастливым «самим собой».

Среди всех сословий общества, считает Карамзин, наиболее близки к «блаженству» крестьяне (но не кочевники, конечно!), поскольку они живут в непосредственном общении с «натурой» (Цит. по: Балицкая А.П. Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 189). Лишь позднее романтически настроенный тогда Пушкин представил как наиболее счастливых (ибо они более свободны) кочевников – цыган.

7 Одним из следствий реформ Петра I было резкое уменьшение роли церковно-славянского языка как источника абстрактной лексики, за счет западных языков (см.: Галкин А. Академия в Москве в XVII столетии. М., 1913.

С. 96; Баржакова Е.Э., Воинова Л.A., Кучина Л.Л. Очерки по исторической лексикологии языка XVIII века. Языковые контакты и заимствования. Л., 1972. С. 197; Курилов А.С. Литературоведение в России XVIII века. М., Наука, 1981. С. 62 и след.).

8 Казем-бек Мирза. О появлении и успехах восточной словесности в Европе и упадке ее в Азии // Журнал Министерства народного просвещения (далее – ЖМНП). Ч. II. СПб., 1836. С. 243–244.

9 Там же. С. 244–245 (курсив мой. – М.Б.).

10 Там же. С. 245 (курсив мой. – М.Б.).

11 Там же. С. 246.

12 Там же. С. 247.

13 Там же.

14 Там же.

15 Там же. С. 248.

16 Более того: русский язык «изобретательнейший и самый гибкий в Европе» (Там же. С. 267).

17 Там же (курсив мой, – М.Б.).

18 Там же. С. 248.

19 Там же. С. 249.

20 Там же. С. 249–250 (курсив мой. – М.Б.).

21 Ибо «ни одного русского не встретим мы, который бы занимался восточной словесностью из одной прихоти; очень мало таких, которые бы предавались изучению литературы Азии по страсти, и еще менее таких, которые бы из собственных выгод искали того. Это, по моему мнению, происходит из следующих причин: во-первых, знание восточных языков не принадлежит к предметам прихоти, которых ищет юношество; во-вторых, учение вообще не сделалось еще господствующей страстью в России; в-третьих, купеческое сословие наше, производящее важную торговлю с азпатцами, еще далеко от того, чтобы постичь всю цену знания восточных языков относительно своих выгод. Они (купцы. – М.Б.) до сих пор стараются более прибегать к посредству переводчиков, часто обманывающих обе стороны, нежели употреблять со своей стороны незначительное усилие и пожертвование к приобретению языка той науки, с которой имеют беспрерывные сношения» (Там же. С. 253).

22 Казем-бек с сочувствием цитирует поэтому знаменитого английского востоковеда Вильяма Джонса: «Как литература Азии находилась в пренебрежении, а причины того были столь разнообразны, что мы не могли ожидать, чтобы какая-нибудь незначительная сила могла пробудить европейцев от их усыпления и, вероятно, они продолжали бы презирать ее, если бы не одушевились самым сильнейшим чувством, которое иногда повелевает душою человека: это был интерес, который, как волшебный жезл, собрал их в один круг, интерес, который, как самое очарование, придал восточным языкам справедливую и прочную ценность». И Казем-бек тут же спешит напомнить, что благодаря «усердию ученых» и благодетельной для судеб ориенталистики деятельности Ост-Индской компании «успехи восточной словесности в Европе сделались значительными… учебные пособия беспрерывно умножались посредством неустанных трудов Азиатских обществ, которые увеличиваются время от времени» (Там же. С. 250–251).