Судьба открытия - Николай Лукин

Желтая стена вагона. Милая Зоина рука притронулась к его плечу. Аннушкой звали подругу. Значит, эта Анна Николаевна и есть та самая Аннушка Благовещенская!..

Принесли бумаги — договор оформлен. Можно взять его и уйти. Но Зберовский держит его, мнет рассеянно. Снова поднял взгляд:

— Анна Николаевна, не вспомните ли вы — не знали вы когда-то Зою Терентьеву? Зою Степановну… Не учились ли на курсах с ней?

— Зою Степановну? Господи! Только не Терентьева — она уже давно как Озерицкая.

— Озерицкая, совершенно верно… А не слышали — она жива, здорова?

— Да я вчера видела ее!

Зберовский уклонился от ответа на вопрос, откуда он знает, что Зоя училась вместе с Анной Николаевной на курсах. Он сказал: дело давнее, случайное знакомство студенческих времен. О старых разговорах с Зоей про какого-то Гришу и про должность ассистента для него Анна Николаевна давно забыла. Однако сейчас она почувствовала, что дело совсем не так просто, как это пытается показать Зберовский.

Глядя на него с особым интересом, она принялась рассказывать о Зое. Бедняжка, ах, как жизнь ее сложилась неудачно! Отношения между ней и Озерицким не были хорошими. Иллюзии любви растаяли. Озерицкий пьянствовал. Потом — вдова, одинокая женщина, Зоя Степановна всю силу души отдавала заботам о сыне. Она растила мальчика честным, умным, настоящим человеком. На какие только трудности ради него она не шла! А когда сыну исполнилось четырнадцать лет, мальчик заболел и умер…

— Что вы говорите! — воскликнул Григорий Иванович глухим голосом.

Анна Николаевна продолжала: за три года, прошедшие после этого ужасного для нее удара, Зоя едва-едва сумела оправиться. Но она еще порой бывает безразлична ко всему. Позовешь ее в театр — то она идет охотно, то отказывается наотрез. Все у нее плохо. Свою работу Зоя не любит; а служит она секретарем, знающим иностранные языки, у неприятного ей начальника. Даже старый особняк, где она жила, из-за реконструкции улицы сломали. Махнув рукой, она переселилась в первую попавшуюся комнату, сырую, скверную, в полуподвальном этаже. Говорит, ей все равно теперь, без сына!

Григорий Иванович сидел и молчал, опустив голову.

Долго молчал. Затем поднялся и начал прощаться.

А Анна Николаевна наспех написала что-то на листке календаря, вырвала листок и подала ему:

— Адрес Зои Степановны.

— Зачем? Не нужно, нет, я абсолютно посторонний ей!

В то же время он расстегнул портфель и, всовывая туда договор, незаметно положил и этот листок.

До самого вечера мысли Григория Ивановича не могли прийти в равновесие. Зоя один на один билась со своими бедами. Она была здесь, под боком. Она нуждалась в помощи. А он всего этого не знал. Думал о ней только как о далеком, давно минувшем.

К чему бы привело, если он решит повидать ее сейчас? Его приход может вызвать у нее лишь холодное изумление. Она уже не та, и он уже не тот.

Послать письмо ей?

Над Тверским бульваром нависли сумерки. От вспыхнувших вдоль деревьев ламп небо стало сразу аспидным, приняло лиловую окраску.

Нет, он к Зое не пойдет: нельзя и ни к чему. Идти теперь было бы нелепо.

Тут же повернувшись, Зберовский кинулся с бульвара. Пересек площадь — спеша, заметно припадая на раненую ногу. Обгонял прохожих. Мимо него мелькали кварталы. И вот — переулок, название которого записано на листке в его портфеле. Вот — дом под этим номером…

Вход со двора. Унылый, вытянутый в узкую линейку, местами плохо освещенный двор. Зияют темные ниши подъездов. В какой идти из них?

Во дворе ни души. Некого спросить.

Зберовского от волнения знобит. Но остановить его теперь ничто не могло бы. Почти не владея собой, он идет возле дома, заглядывает в окна, нижней частью опускающиеся до уровня земли.

Во многих окнах свет. Где стекла запотевшие и словно матовые, где глухие шторы за ними, а где и видна обстановка скромных жилищ. Там — семья за ужином, здесь — кухня.

По кухне прошла женщина, поставила на плиту утюг. Стоит к окну спиной. Зберовский щурится; у него замирает сердце. А она обернулась в сторону — перед ним Зоин профиль…

Все, что было дальше, понеслось стремительно. Побежав, он застучал в дверь кулаком. «Кого надобно?» — «Зою Степановну!»

Ему открыли. Через минуту в загроможденную сундуками, велосипедами, шкафами переднюю не без испуга выглянула Зоя:

— Кто это? Неужели… Я себе не верю! Гриша, да неужели вы?…

И она взяла его за руку, повела в свою комнату.

Они сидят рядом на диване. Их разговор обрывист, едва ли не бессвязен. Фразы только Зое да Зберовскому понятны. Каждое брошенное слово охватывало годы.

Тонкие морщинки прорезали ее лицо, лучами разбегаются от глаз. На висках волосы чуть поседели. А смотрит на него — она, та, прежняя курсистка, с которой шли по Невскому, под дождиком стояли на мосту…

Сейчас она смотрит и смеется. Нет, не смеется — плачет.

Григорий Иванович гладил ее по голове и, целуя пальцы, повторял:

— Милая, милая, не надо…

Казалось, он пришел сюда лишь только что, но вокруг уже давно стоит глубокая ночная тишина, и за стеной часы пробили два раза.

Вдруг Зоя Степановна отодвинулась. Будто что-то потрясло ее. Наваждение это или это все — правда? И она спросила, очень изумившись:

— Гриша, вы пришли?

Он радостно, с ясной улыбкой кивнул.

Она — шепотом, глядя в глаза:

— Насовсем?

Григорий Иванович сжал ее руки. Твердо ответил:

— Да, насовсем.

…Спустя неделю профессор Зберовский вернулся в свой город с женой — с Зоей Степановной Зберовской.

4

Не так-то просто привыкают друг к другу люди взрослые, порознь прожившие добрую половину жизни. У каждого круг своих мыслей, представлений, чувств, не всегда открытых и доступных для другого. И чтобы преодолеть огромную дистанцию, разделяющую два человеческих мира, с каждой стороны нужно много и ума, и чуткости, и такта, а главное, терпения и неподдельного душевного тепла.

Если в какой-либо вечер взгляд Зои Степановны казался Зберовскому грустным, он уже настораживался, пытаясь угадать, о чем она грустит. Тотчас начинал придумывать, как рассеять, ободрить, а удастся — и развеселить ее. Чем больше внимания он ей уделял, тем ему приятнее было. Никогда это ему не было в тягость.

Внешне все выглядело по-старому: Григорий Иванович утром шел в университет, читал лекции, обедал в университетской столовой; проводил в лаборатории, как обычно, те же самые часы. Однако для него теперь все прежнее словно окрасилось в новые цвета. Всюду присутствовала Зоя. Такое было ощущение, что любая удача, любая неудача, любое даже мелкое событие, о котором раньше он мог бы размышлять один, теперь касается не одного его, а их обоих. Он знал и чувствовал: ставит ли он опыт — Зоя дома ждет, какие будут результаты; экзаменует ли студентов — ее тревожат или радуют успехи молодежи.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});