По древним тропам - Хизмет Миталипович Абдуллин

показывают цену. Покупатель жмет тебе большой палец — сто рублей. Я ему сую два пальца — двести. И сразу же отпугиваю его. Мне-то продавать Акжала не надо, я ждал Дару.

— А для чего торгуются в рукаве?

— Тут много хитрости. Во-первых, чтобы другим покупателям дать возможность оценить самостоятельно, а во-вторых, чтобы посредники могли поживиться: они могут получить определенную мзду и с продавца и с покупателя за то, что одному помог купить, другому — продать. Так вот, один, похожий на башкира, дал за Акжала триста. Я сперва вздрогнул, но пригляделся — нет, не Дара.

Наконец я подозвал мальчика, прогуливающего Акжала под пышной попоной, и, купив два снопа клевера на базаре, отправился в дом, где «остановился» на ночлег. Наши следили за мной издалека. Они сказали, что ничего подозрительного не заметили. И все же мы попросили хозяев освободить дом и ночевать сегодня у соседей, и с Мукаем залегли в засаду. Собаку тоже убрали. Но люди Дары не появились. На следующий день, к вечеру, мы выехали из города. За нами должны были следовать чекисты на санях.

У села Байсерке наперерез нам выскочила группа всадников. Мы не прибавили ходу. Всадники, скакавшие во весь опор, не заметили, как следом за ними пристроилась тройка с чекистами. Мы повернули в поле и по глубокому снегу погнали коней. Снежные вихри поднимались за нами, и, воспользовавшись этим, мы бросились в снег и затаились. Акжал пробежал еще сотню метров и остановился.

На тройке открыли огонь по бандитам. Стиснутые с двух сторон, люди Дары падали под нашими пулями, и наконец остался один, который был ранен. Однако, когда наша кошевка приближалась к нему, тяжелораненый Дара — а это был он — свесился на бок лошади и поскакал от нас. Когда он поравнялся с Акжалом, раздались два выстрела. Подъехав, мы увидели, что Акжал был мертв, а рядом — Дара!..

Коня жаль… Дара — зверь, зачем ему было убивать Акжала… Но не в этом дело, свой долг перед родиной мы исполнили!

— И всегда готовы служить родине, Махмут-ака! — ответил Хакимджан, сжав руку Махмута. Искренность Хакимджана, боевого друга, согрела душу Махмута, и это тепло казалось ему могучей силой в будущих боевых делах.

Перевод А. Самойленко.

ВОЖАК

Маленький, с пузатыми бортами буксир медленно тащил через море плот. На плоту, за высокой изгородью, сколоченной из неотесанных жердей, плотным косяком — один к одному — стояли куланы.

У большого острова, поднимавшегося из Арала горбатой песчаной спиной, поросшей чахлой, измученной солеными ветрами травой, буксир пришвартовал плот к самому берегу и застопорил ход.

Куланы, едва коснувшись копытами тверди, метнулись прочь, но, почуяв замкнутое пространство, затихли, разбрелись по острову, настороженно обнюхивая незнакомую землю.

Работники заповедника, сопровождавшие косяк, облегченно вздохнули — рискованный путь был позади. Тут же руководству отправили срочную радиограмму: дескать, транспортировка куланов, с целью эксперимента по их акклиматизации, имеющего важное научное значение, проведена успешно!

На радостях начальник экспедиции Николай Степанович Зорин закатил торжественный обед, по мере которого успех представился еще более значительным, и обед незаметно перешел в ужин. Только глубокой ночью работники заповедника улеглись спать.

А перед рассветом людей подняла на ноги ошеломительная весть: куланы бросились в море и поплыли к большой земле!

Через несколько минут прожектор буксира осветил берег. Когда слепящий сноп света лег на черные крутые волны, все увидели напряженно вытянувшиеся головы куланов. Зорин догнал плывущий табун на глиссере, несколько раз пронесся перед ним, пытаясь повернуть беглецов к острову. Но тщетно. Куланы властно стремились к родным местам, туда, где лежала их степь, их пастбища, туда, где они родились, и ничто не могло их остановить на этом пути.

— Передайте в ближайшие рыбколхозы, порты, поселки! Все, кто может, пусть выйдут в наш район на лодках, катерах! — распорядился Зорин. — Так и передайте, гибнут куланы! Надо спасти редких животных!

Вскоре со стороны моря начали подходить лодки, катера, фелюги, сейнеры. Несколько часов рыбаки, моряки, грузчики сетями, арканами, даже лебедками вытаскивали из воды обессилевших куланов… Спасти удалось только половину табуна…

Измученные, наглотавшиеся соленой воды, куланы смиренно пролежали на берегу до восхода солнца, а потом медленно поднялись, пошатываясь, разбрелись по острову. За несколько часов они потеряли весь лоск и осанку. Старые работники заповедника уверенно решили:

— Теперь не удерут! Баста!

Зорин кивнул, соглашаясь, и тихо спросил:

— А остальные?.. Жалко ведь?

Все удрученно молчали. Зорин опустился на землю, закурил. Спичка подрагивала в его пальцах.

— Жалко, черт… Особенно того, игреневого. Помните?..

— Да, красавец был, — отозвался кто-то. — Он бы косяк здесь водил, потомство бы дал крепкое. Жаль…

Уже не было видно земли. Вокруг, качаясь, проходили одна за другой пенные волны. Солнце тускло поблескивало на стылой тяжелой воде. Игреневый кулан плыл из последних сил, задыхаясь, он запрокидывал голову, когда волны били его в грудь. Глаза его стекленели от усталости, страха и отчаяния. Тело уже налилось холодом, мышцы сжались, истерзанные судорогой. Наконец волна захлестнула кулана, ударила его в бок, стремительно понесла куда-то в сторону, вниз, и небо, солнце, соленый воздух, наполнявший легкие колкой болью, — все исчезло…

…Первое, что он увидел, открыв глаза, — солнце. Уже мутное багровое, оно медленно тонуло в штилевом море. День иссякал. Кулан лежал на боку, прижавшись мордой к холодному береговому песку, и сквозь прерывистое сознание чуял, как в его теле вновь теплеет и крепнет жизнь. Рядом лежал куст с корявыми корнями. Вялый прибой ворошил его истрепанную, пожухлую от горькой воды крону.

Кулан медленно оглядел куст и решил встать. Он напрягся, опираясь на передние ноги, но лишь дрогнул телом и опять бессильно распластался на берегу.

Ночью он второй раз поднял голову. И вдруг ясно почуял знакомый сладкий запах степи… Кулан лизнул шершавым опухшим языком горько-соленый берег, шумно всхрапнул и встал. Далеко-далеко перед ним, за чередой горбатых холмов, светлело у земли небо — там нарождался новый день. Кулан неторопливо повернул голову, долго смотрел на море, туда, где вяло дыбились покатые волны, и медленно, еще выдавая каждым шагом смертельную усталость, двинулся на восток. Ветер нес ему навстречу аромат родной степи.

Несколько дней он провел на злаковых пастбищах, чувствуя, как в нем нарастает неукротимая сила, как ноги становятся тугими и легкими. Сухой степной ветер, в котором уже не было соленой сырости, ласково обтекал тело, зализывал верхушки барханов, покачивал миражи… Кулан часто останавливался, подолгу смотрел на горизонт, зорко перебирая взглядом каждый кустик, каждый бугорок, и опускал голову, не увидев ничего, кроме родной степи…

На рассвете следующего дня он заметил куланов. Они паслись,