По древним тропам - Хизмет Миталипович Абдуллин

блеска полу.

Когда Махмут вышел — он постарался сделать это спокойно, неторопливо, — штабс-капитан преградил ему путь: офицеру показалось подозрительным, что Махмут покидает кабинет атамана один, без сопровождения. Вдруг он зашатался и, уже падая, начал беспорядочно стрелять. Махмут понял, что это дело рук Хакимджана. Когда Махмут побежал, Мукай выстрелом убрал постового и открыл ворота.

Но в последнюю минуту, когда Махмут уже коснулся ногой стремени своего коня, пуля ударила его в правое бодро. В это же время была убита лошадь Мукая. Схватив гранату, он швырнул ее что есть силы в сторону солдат, которые уже опомнились и вели прицельный огонь. Воспользовавшись замешательством после взрыва, Мукай посадил Махмута на лошадь, вслед за ним прыгнул сам в седло, и они погнали коня вон из города в сторону гор.

На окраине Суйдуна их нагнал Хакимджан, он отдал Мукаю поводья своего коня, а сам на скаку прыгнул из седла через дувал одного из окраинных домов.

Казаки проскакали мимо Хакимджана с криком, беспорядочно стреляя. Хакимджан видел, что им уже не догнать Махмута с Мукаем. Теперь он хотел убедиться, что кровожадному атаману действительно пришел конец. И еще ему нужно было забрать своего отца, обманутого несколько лет назад волостным Джамханом и находящегося теперь у Касыма-саллаха. Хакимджан вышел на улицу и уверенно зашагал, как это подобает истинному «барчуку», хотя с трудом владел собой от охватившего его глубокого волнения.

В тот же день молодой чекист своими глазами увидел разоренное гнездо атамана Дутова. Офицеры и солдаты начали растаскивать все, что было на складах и в амбарах атамана. Казаки уходили кто куда — одни в Советский Союз с раскаянием, другие — в Кульджу, Харбин. Самые отпетые белогвардейцы-мародеры грабили население маленького городка.

В полдень Хакимджан направился к дому Касыма-саллаха, где жил отец. Там уже были приготовлены две лошади, которые Хакимджан купил на свои деньги. Радость не покидала его — вот сейчас он вместе с отцом уедет на родину, в тот дом, который отец когда-то построил сам…

Войдя во двор Касыма, Хакимджан увидел, что бывший волостной Джамалдин-ходжа, от доносов которого пострадали многие люди Джетысу, стоял на коленях перед своим работником Вахапом-тамчи, отцом Хакимджана, и о чем-то с плачем просил его. Сперва Хакимджан забеспокоился, не узнал ли этот старый лис, кем он, Хакимджан, является на самом деле, и не поэтому ли молит отца о пощаде, но через минуту понял, в чем дело: Джамалдин-ходжа скулил о том, что все его богатство, до последней клячи, разграбили белогвардейцы, и теперь он просил отца дать ему на время лошадь и телегу, чтобы добраться до Кульджи, за что сулил большие деньги.

— Чем же ты будешь платить, если тебя ограбили подчистую? — насмешливо спросил Хакимджан.

Джамалдин-ходжа пополз к чекисту на коленях, словно не услышал ехидного вопроса.

— О, сынок, как хорошо, что ты пришел! Только ты можешь меня понять!..

Хакимджан смотрел то на отца, то на Джамалдина-ходжу. Ему хотелось сейчас пристрелить этого бывшего волостного. Разве он не заслуживал этой кары! Но молодой чекист сдержал себя. «Пусть он умрет от рук себе подобных!..» — подумал Хакимджан.

— Я вам ничем не могу помочь, ходжа, как бы я ни хотел этого, — сказал он. — Я сам скрываюсь от палачей покойного джандрала.

— Тогда, дорогой мой, скажи им, пусть дадут мне одну лошадь, и я уеду.

— Как же так, дорогой ходжа? Мало того, что грабили нас белогвардейцы, теперь мы своих же будем разорять? Если этот старик отдаст нам лошадь, то Касым-саллах ведь спросит с него, так?

Бывший волостной посмотрел на Вахапа-тамчи с откровенным презрением:

— Да что с этими негодяями может случиться? С них как с гуся вода… Иди оседлай одного коня, мне нужно ехать! — приказал он Вахапу.

Вошел Касым-саллах. Он, должно быть, был под хмельком, потому что еще от ворот навалился на ходжу, размахивая кулаками:

— Убирайся, мерзавец! Такие, как ты, виноваты в этой жизни! Жрете друг друга. Так тебе и надо.

Ходжа, не на шутку испугавшись мясника, быстро засеменил к выходу. Касым широко раскрыл объятия, толкнул сына к отцу и с большим удовольствием наблюдал, как они обнялись.

V

Задание было выполнено, но в самом конце, уже достигнув границы, Хакимджан с отцом попал в переделку. Узнав о происшедшем в Суйдуне, китайские пограничники перекрыли границу, и, когда Хакимджан, пройдя большой лог, стал подниматься на перевал, по ним началась отчаянная стрельба. Свесившись на правый бок лошади, Хакимджан скакал вперед, прислушиваясь к топоту другой лошади, на которой ехал его отец. Видно, среди китайских пограничников был хороший стрелок — он ранил лошадь отца. Хакимджан остановился.

— Хакимджан, уходи, уходи, сын мой!.. — шептал старик, придавленный лошадью.

Хакимджан быстро поднял исхудавшего, костлявого отца и посадил на своего коня. И снова была бешеная скачка, стрельба. У самой границы Хакимджан вдруг застонал и, падая, схватился за луку седла.

— Гони, отец, гони вперед! Осталось немного…

Через минуту они пересекли границу.

В больнице Хакимджан долго пролежал без сознания, в бреду. Пулю, засевшую в груди, извлекли, и ему стало лучше. На третий день он открыл глаза и сразу спросил об отце.

— Отец ваш в безопасности. Завтра встретитесь, — сказал хирург, улыбаясь. — А знаете, с кем у вас будет первая встреча? — сказал он и сделал знак сестре.

Вошел Чанышев. Он долго сидел молча, положив руку на плечо Хакимджана.

— А Махмут-ака, Мукай, они уехали в Алма-Ату? — тихо спросил Хакимджан.

Чанышев утвердительно кивнул, и Хакимджан, закрыв глаза, вздохнул с сожалением.

«Он действительно врожденный чекист, — с гордостью думал Чанышев.

Не успев еще оправиться от болезни, Хакимджан уже сожалел о том, что он не сможет участвовать в поимке Дары. И когда он встретился с отцом, и когда читал телефонограмму Абдуллы Розыбакиева, он думал об операции, которая должна быть скоро выполнена в Алма-Ате.

Однако и с помощью Акжала нелегко было взять Дару и его новых людей. В первый же день после выполнения операции Махмут Ходжамьяров приехал проведать Хакимджана и подробно рассказал обо всем.

— Помнишь, ты рассказывал Даре про скачки. За это-то мы и ухватились. Улица Ташкентская была превращена в ледяную дорогу. Собралось огромное количество наездников. Дистанция была не длинной. Помнишь слова Дары? Он был прав. Акжала все в галоп тянет, а пока заставлю его перейти на рысь — отстаю. Но в конце концов он все же обогнал всех.

Когда закончились состязания, началась бойкая торговля скакунами. Я тоже торгуюсь. А торговля шла «в рукаве», то есть никто вслух цену не называет, а соединяют рукава и пальцами