Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Отправив письмо, Антон почувствовал, что одна из печей задымила, затем между печью и стеной показались языки пламени[372]. Домашние стали жаловаться на угар. Павел Егорович запечатлел это событие в дневнике: «Вечером загорелось, сверх печи деревянные перекладины в комнате Мамаши. Принимали участие в тушении Князь и Батюшка, а из Деревни мужики, погасили пожарного трубой в 1/2 часа». Даже Антон, разволновавшись, раскрыл дневник: «После пожара князь рассказывал, что однажды, когда у него загорелось ночью, он поднял чан с водой, весивший 12 пудов, и вылил воду на огонь». Силач князь Шаховской оказался поблизости очень кстати; повезло и в том, что вокруг Мелихова было много прудов, к тому же Чехов, ежегодно видевший, как сгорает дотла тот или иной соседский дом, предусмотрительно приобрел пожарную машину — приводной насос с колоколом и шлангом, установленный на повозке. Более того, Антон с Машей застраховали все имущество, начиная с дома и кончая коровами.

Князь Шаховской, который ломал печь и рубил топором стену, чтобы добраться до огня, раздуваемого сквозняком из плохо сложенной трубы, явил собой живописное зрелище, позже попавшее на страницы «Мужиков». Деревенские мужики, сбежавшиеся на подмогу, загасили огонь на чердаке и в коридоре. В доме невыносимо пахло гарью, а полы, отдраенные Анютой, были затоптаны грязными башмаками. Вдобавок у Антона вышел из строя ватерклозет. Евгения Яковлевна, чья комната стала непригодной для жилья, переселилась в другую и, впав в расстройство, две недели не вставала с постели. Павел Егорович, позабыв о сеансах позирования Марии Дроздовой, метал громы и молнии в виновников пожара. Скорбящая Лика, воспитанная в благородном семействе, не смогла вынести кутерьмы в чеховском доме и покинула Мелихово на следующий же день.

Приехали полицейские и страховой агент. В Москве Маша улаживала дела со страховкой и подыскивала строителей и печников. На дворе стоял двадцатиградусный мороз, так что нужда в печнике была первостепенная, но тот, который когда-то работал в доме под началом Павла Егоровича, прийти отказался наотрез. На то, чтобы мелиховский дом снова стал обитаемым, ушло несколько недель, однако Чеховы получили за него страховку. Александр еще долго дразнил брата поджигателем.

Чехову хотелось повидаться с Сувориным, но пожар или Лика (а возможно, и то и другое) не позволили ему пригласить своего покровителя в Мелихово. Вместо этого Антон писал ему: «В последние 11/2 — 1 года в моей личной жизни было столько всякого рода происшествий (на днях даже пожар был в доме), что мне ничего не остается, как ехать на войну, на манер Вронского — только, конечно, не сражаться, а лечить». Дружеская близость с Сувориным омрачилась рядом недоразумений. Анна Ивановна простила Антону тайный побег, однако была огорчена тем, что он не посвятил ей «Чайку». Чехов же обнаружил, что вместо предусмотренных контрактом десяти процентов от сбора с «Чайки» ему положили восемь — на том основании, что в пьесе четыре действия. В любом случае Общество драматических писателей расплачивалось с автором лишь по получении контракта, а его Антон оставил на суворинском письменном столе, откуда он исчез. На сцене «Чайка» продержалась недолго, однако сборы она давала полные, и автору полагалась тысяча рублей. Вдобавок ко всем суворинским прегрешениям его типография снова напутала в чеховских корректурах.

После приключившегося в Мелихове пожара Лика там не показывалась. В начале декабря Маша предупреждала в письме Антона: «Сегодня утром у Лики был Виктор Александрович». Антон тем не менее пригласил Лику в гости. В это время занятия в «молочной гимназии» прекратились из-за ветряной оспы, так что Лика вполне могла бы принять приглашение. Однако она не приехала. И пригрозила, что не приедет встречать Новый год — «чтобы своим присутствием не испортить Вам праздника». Хотя намекнула, что письмо от Антона могло бы поправить положение. Чем больше людей узнавало в Лике прототип Нины Заречной, тем тяжелее она это переживала: «Сегодня здесь читали вслух „Чайку“ и восторгались! Я из зависти даже ушла наверх, чтобы не слыхать этого».

Впрочем, утешение она нашла в компании молодого пейзажиста Серегина и даже предложила привезти его в Мелихово. Она знала, что Антона это не обрадует: «Ведь Вы не переносите молодых людей интереснее Вас». Однако Антон все же пригласил Лику, нежно назвав ее Канталупочкой. Серегин был упомянут Чеховым лишь на страницах дневника.

Двадцать пятого декабря Антон отправился в Москву, намереваясь проведать отнюдь не Лику (ожидая ее в Мелихове, он намеренно разминулся с ней в Москве), но Левитана. Сердце художника, изнуренное болезнью, едва справлялось с работой, а душевные невзгоды уже дважды подводили его к последней черте. Обследовав друга, Антон отметил: «У Левитана расширение аорты. Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни». Чехов настойчиво звал художника в Мелихово, но тот уклонился от приглашения, сказав, что не переносит поездов и может огорчить своим появлением Машу.

С приближением Нового года Мелихово оживилось. Плотники и печники закончили работу, маляры оклеили стены новыми обоями. Заодно в доме потравили мышей. Из Москвы доставили двадцать бутылей пива. Приехали Миша с Ольгой, Ваня же прибыл один. Павел Егорович распорядился расчистить снег на пруду, так что гости смогли покататься на коньках. Овдовевшая Саша Селиванова, подруга Антонова детства, составила пару Ване. Местные помещики и чиновники слетались в Мелихово стаями — никогда еще здесь не видели такого сборища. Те, кто не мог приехать, писали письма. Чаще всего с просьбами: двоюродный брат Антона Евтушевский хотел получить работу на таганрогском кладбище; Елена Шаврова жаждала увидеть отзыв на новый рассказ; сосед-помещик желал, чтобы его статья о дорогах была помещена в журнале.

Предпраздничное напряжение сказалось на здоровье Антона. Узнав об этом, Франц Шехтель посоветовал: «Вам нужно жениться и непременно на светской, бедовой девушке»[373]. Антон ответил ему всерьез: «Очевидно, у Вас есть невеста, которую Вам хочется поскорее сбыть с рук, но извините, жениться в настоящее время я не могу, потому что, во-первых, во мне сидят бациллы, жильцы весьма сомнительные, во-вторых, у меня ни гроша и, в-третьих, мне все кажется, что я еще молод».

По мере того как Лика отходила на задний план, все настойчивее давала о себе знать Елена Шаврова: «Все это время болела, принимала бром и читала Шарля Бодлера и Поля Верлена. <…> Не забывайте меня, cher maitre, и в Ваших молитвах, и вообще. Когда Вы будете в Москве? Мне хотелось бы видеть Вас. — Вы видите, я откровенна». В канун Нового года она пожелала Антону «любви, много любви: безбрежной, безмятежной, нежной». Нежданно-негаданно набралась смелости и написала Антону Эмили Бижон, которую он знал уже лет десять: «Vous trou-vez peut-etre etrange de recevoir de mes nouvelles, je n'en discon-viens pas, maintes fois je desirais vous ecrire mais au fond je sentais trop bien que je suis un rien et meme miserable en comparaison de vous par consequent je n'osais risquer cette demande mais cette fois-ci j'ai pris le courage dans mes deux mains et me voici ecrivant quelques mots a mon cher et bon ami et docteur»[374].

Эмили была самой робкой и застенчивой из всех влюбленных в Антона женщин.

Новый год был уже на пороге. Под праздник в хлеву окотилась овца. Чеховские домочадцы отправились колядовать к соседям Семенковичам. Антон вырядил невестку Ольгу в лохмотья нищего и дал ей в руки прошение: «Ваше Высокоблагородие. Будучи преследуем в жизни многочисленными врагами и пострадал за правду, потерял место, а также жена моя больна чревовещанием, а на детях сыпь, потому покорнейше прошу пожаловать мне от щедрот ваших келькошос[375] благородному человеку».

Встречать Новый год в Мелихове Лика приехала с Серегиным. В кухне девушки-горничные гадали на воске. Ваня, не торопившийся вернуться в семейное лоно, вместе с Сашей Селивановой дал представление с волшебным фонарем в талежской сельской школе. Как только от гостей случалась передышка, Чехов тайком пробирался в кабинет, садился за «Мужиков» и добавлял или вычеркивал строчку-другую.

Глава пятьдесят седьмая Маленькая королева в изгнании: январь — февраль 1897 года

Еще одна несчастная душа — Людмила Озерова, прелестная маленькая актриса с царственной осанкой, — направила Чехову новогоднее послание, потратив, как и Эмили Бижон, на размышление не один месяц:

Моему милому врачу А. Ч. Изведала я счастье мимолетное,И в океан страдания тобой погружена.Нет сил бороться — умираю…Едва-едва приметно в глазах мерцает жизни свет…[376]

После разъезда гостей семью Чеховых одолели хвори — простуда и мигрень; к земской фельдшерице Зинаиде Чесноковой то и дело посьшали за кодеином. Ухаживая за родителями и трудясь над «Мужиками» Чехов, оставив намерение устроить себе отдых в «Большой Московской гостинице», взвалил на себя еще одну ношу — перепись населения. Он согласился взять под контроль пятнадцать земских счетчиков, а также провести учет жителей своего села[311] — задача не менее изнурительная, чем поездка на Сахалин, да и материал для «Мужиков» едва ли возместил бы потраченные на это силы. Дом наводнили чиновники, и горы официальных бумаг погребли под собой рояль.