Лис - Михаил Нисенбаум

день за днем станет проходить мимо этого красно-белого храма, оглядывать волны дальнего леса, наблюдать за самолетами, вылетающими из Внуково и идущими на посадку прямо над домами.

Поплутав во дворах новостроек, громоздящихся на берегу леса, Тагерт нашел подъезд, в котором располагалась жилконтора. Техник-смотритель Ольга Карповна, бойкая маленькая женщина лет сорока, одетая в оранжевый жилет поверх обычной куртки, сказала:

– Что ж вы на ночь глядя?

Тагерт отвечал, что явился так быстро, как смог. Женщина порылась в ящике тумбы, заляпанной белой краской и достала связку ключей, к которым были привязаны картонные бирки с номерами.

Все три квартиры, которые предстояло смотреть, находились в одном подъезде. Сердце Тагерта колотилось, точно он направлялся на первое свидание. Когда ключ поворачивался в замочной скважине, казалось, душа сейчас выпорхнет из тела, рванется вперед, чтобы быстрее всех разглядеть свой новый дом.

Незаселенные квартиры легко было узнать по дешевым, оклеенным пленкой дверям. Первая квартира находилась на верхнем, семнадцатом этаже. Ольга Карповна долго искала нужный ключ. За дверью открывалась душная, пахнущая стройкой мгла. Женщина вынула из кармана маленький фонарик. Тусклый луч выхватил галактику пылинок, скользнул по квадратам паркета, пробежал по стенам, вспрыгнул на потолок, из середины которого торчали кривые усы проводов. Тагерт ожидал увидеть голые бетонные плиты, но квартира была готова к заселению.

– На институтских площадях муниципальный ремонт, – сказала Ольга Карповна несколько пренебрежительно.

– Можно выглянуть в окно? – спросил Тагерт.

– Выглянуть можно, только что вы там разглядите?

Сергей Генрихович на цыпочках прокрался к окну. Он увидел маленький двор с развороченными воронками на месте будущей детской площадки. Двор со всех сторон был огражден высокими домами, над которыми синело погасшее небо. Во многих окнах уже горели огни.

– Пойдем дальше? – раздался голос техника. – Или здесь остановитесь?

– Идем.

Стены всех трех квартир были оклеены одними и теми же простенькими обоями, на полу в прихожей лежал линолеум, а на кухне даже имелась электроплита. Окна квартиры на девятом этаже выходили на пожарную лестницу соседнего общежития, и только в квартире третьего этажа из окон открывался обзор на чернеющие макушки лесных деревьев и далекую готику опор ЛЭП. «Вот здесь и начинается моя новая жизнь, – торжественно подумал Тагерт и тайком погладил подоконник. – Каждый день буду смотреть на лес за окном, думать дальние мысли и молиться с благодарностью». Он хотел было спросить, нельзя ли взять ключ от этой квартиры сразу, но понял, что Ольга Карповна вряд ли оценит его шутку.

Тагерт шагал по темной аллее мимо погасших окон пединститута, но в душе огромными трансатлантическими лайнерами проплывали мысли о будущем: прием гостей, огромный застекленный шкаф с книгами, прогулки по летнему лесу, сад под окном и женский голос, зовущий с кухни к завтраку. Главным же среди всех этих видений вновь и вновь повторялся, казалось бы, маловыразительный эпизод: он притворяет дверь изнутри и поворачивает ключ в замке. Этот образ создавал условие для всех остальных – как маленький буксир, выводящий многопалубные корабли, сияющие огнями, музыкой, праздничными разговорами пассажиров, на рейд.

Глава 25

Две тысячи седьмой

Неспроста ему встретилась Катя Фонвизина: роковое совпадение. Костя Якорев ехал на свидание, разумеется, не с Катей, с которой расстался два года назад. Он встречался с Марьяной у второго фонтана на Пушкинской и вышел из дому за полтора часа – хотелось поскорее увидеть Марьяну, но при этом растянуть удовольствие от предвкушения. Поэтому он решил пройтись от самой Кропоткинской до Пушкинской пешком.

Если бы Костя выехал не загодя, а вовремя, то не встретил бы Катю, которая, как он прекрасно помнил, жила в Гагаринском переулке. Нет, он не думал об этом, не прокладывал маршрут прогулки так, чтобы столкнуться с бывшей подружкой или хотя бы пробежаться по памятным местам их расстроенного романа.

Катя Косте обрадовалась. Хотя дело шло к половине четвертого пополудни, казалось, что она недавно проснулась: взгляд заболочен, черные короткие волосы взъерошены. «Я нежна, уязвима и нуждаюсь в заботе», – говорил ее вид. Уязвимость – Катино оружие, подумал Костя. Он вспомнил, как долго, в несколько приемов, Катя его бросала, как однажды он целую ночь просидел на лестнице у ее квартиры. Утром, выйдя из дому, Катя закричала: «Как ты меня напугал!» – и в слезах бежала от него через двор. А он только хотел знать: за что? Чем он провинился, чем заслужил расставание?

Он тогда был уверен (уверен и сейчас): люди сходятся и расходятся по какой-то причине. Если Катя начала с ним встречаться, позволяла себя целовать, дразнила – очаровательно дразнила, – как бы ненароком расстегивая пуговки на своей блузке, значит, она нашла в Косте качества, которые объясняют ее доверие и приязнь. И если позже она изводила его капризами, тягостным молчанием, заявлениями о расставании, следовательно, в нем исчезли некие качества, которые удерживали пару вместе или обнаружились какие-то новые черты, не позволявшие им остаться парой. Может, сам того не ведая, он сказал или сделал нечто такое, что в Катиной системе взглядов было непозволительно? Костя тысячи раз прокручивал мысленные записи их встреч, обследовал каждое сказанное слово, каждое движение и не мог решить, что сделал не так. Ему и в голову не приходило, что мужчина и женщина оказываются вдвоем или расстаются не по совокупности нужных качеств, а просто потому, что хотят или не хотят быть вместе.

Глядя на Катю, Костя не стал задавать так долго мучавший его вопрос, отчего она его бросила. Сейчас он хотел, чтобы Катя видела: у него все прекрасно, он идет на свидание и его новая избранница куда красивее, умнее, добрее ее. Как обычно, Гоголевский бульвар оказался малолюден. Повышая голос, отчалил от остановки пятнадцатый троллейбус, два пенсионера на лавочке играли в нарды, что-то искала в траве стайка голубей.

– Хвастаться будешь, Костик? – Катя насмешливо подергала его за рукав рубахи. – Или жаловаться на жизнь?

В ее жесте он уловил ту игривость, готовность нарушать приличия, которая так волновала его прежде. Вероятно, чтобы отделаться от несвоевременных воспоминаний и жестов, Костя небрежно произнес:

– Прости, бегу на свидание. Поболтаем в другой раз.

После этого следовало попрощаться и ускорить шаг. Однако Катя Фонвизина успела сказать с улыбкой:

– Удачи твоей девушке.

Не найдя, что ответить, Костя кивнул и почти побежал по бульвару, хотя времени до встречи с Марьяной было предостаточно. Разумеется, он не обернулся, чтобы проверить, идет ли Катя за ним или направилась к метро, хотя обернуться хотелось.

Зачем ей понадобилось его поддеть? Значит, сообщение о свидании ее задело, вызвало что-то вроде ревности. Но ведь это Катя его бросила, чего же она злится? Но и он хорош. К чему рассказывать какой-то Кате Фонвизиной про свидание? Чтобы доказать, что Косте совсем не больно и он даже рад, что они расстались? Какая мелочность! Скорее бы увидеть Марьяну и