Турмс бессмертный - Мика Валтари

Мне вспомнилось, как удивлялся я столь странному обычаю, которому должен был следовать в Риме каждый, кто хотел придать торговой сделке законную силу. Я также понял, почему судьба привела меня в священную пещеру, почему она показалась мне знакомой и почему я умылся там холодной родниковой водой. Я шел по стопам отца, и старшая весталка знала, кто я.

Целых семь дней посланники обсуждали внутренние вопросы Этрурии и решали пограничные споры. На душе у меня становилось все легче. Я не избегал людей, я с радостью и интересом бродил повсюду и смеялся, и кричал вместе с другими зрителями на ритуальных состязаниях. Но когда меня узнавали, я тут же оказывался один-одинешенек в центре круга, и все взирали на меня вопросительно и с испугом. Поэтому иногда я искал-таки одиночества, желая лучше разобраться в происходящем. Несколько раз я просыпался на вершине горы под звездами. Я не испытывал ни голода, ни жажды; радость вошла в мои плоть и кровь, она пронизывала все мое существо, и никакие заботы больше не тяготили меня. Если же в мою душу все-таки закрадывалась тревога, то довольно было взгляда, прикосновения или дружеского слова одного из лукумонов, чтобы я успокоился и перестал томиться неизвестностью.

Потом начались жертвоприношения и проводимые одновременно с ними ритуальные игры. Жертвоприношения совершались в храме, а состязания проходили на стадионе за каменным ограждением. Лукумоны и посланники городов сидели на двенадцати священных валунах, устланных мягкими подушками; все, кому дозволено было находиться на освященном поле, стояли небольшими группками за спинами посланников своих городов, а остальные толпились на склонах холма и на крышах домов; казалось, все жители покинули Вольсинии и переселились в пригород. На состязаниях не разрешалось ни шуметь, ни даже громко разговаривать, так что игры проходили в глубокой тишине.

Я тоже принял участие в жертвоприношении богу молнии; меня выбрали, и я должен был совершить этот обряд на каменном столе богов. Я постриг себе волосы, поймал сетью маленьких рыбок в священном озере и собственными руками выкопал из земли луковицы. Молитвы произнес жрец молний из Вольсинии, потому что я их не знал. Затем он сообщил городам о знамениях, которые были замечены в храме на острове в прошлом году. Только для Вейи знамение было неблагоприятным: ярко-красная молния блеснула в той части неба, которая сулила несчастья. Другим же этрусским городам можно было не опасаться серьезных бедствий.

В один из дней на мою долю выпало выбрать из большого стада жертвенную овцу. Все животные были прекрасные — чистые и здоровые. Самка, на которую пал мой выбор, послушно брела за мной до самого алтаря и покорно подставила свою шею под кремневый нож жреца. Когда кровь вытекла в жертвенные чаши, жрец разрезал овце живот и вынул печень. Печень оказалась без изъянов, нужного цвета, вот только куда больше обычного. Жрец не стал изучать ее, ища знаки и предзнаменования, а оглянулся на других священнослужителей, и все они, почтительно посмотрев на меня, склонили передо мной головы, а потом отошли в сторону. Их поведение показало мне, что они безоговорочно признали меня лукумоном.

На следующий день лукумон из Вольсиний пригласил меня к себе. Когда я пришел, старика дома не оказалось, а в его прихожей сидел какой-то человек; подавшись вперед, он, будто напряженно ожидая чего-то, смотрел прямо перед собой неподвижными незрячими глазами. Услышав мои шаги, он сказал:

— Ты ли это, раздатчик даров? Возложи ладони на мои глаза, исцелитель.

Я ответил, что я не лекарь, а всего лишь гость хозяина этого дома. Но слепой не поверил мне. Он настойчиво повторял свою просьбу, и я из простого сострадания положил ладони на его глаза. Он крепко схватил мои запястья и долго не выпускал их. Я почувствовал, как из меня перетекает в него неведомая сила и с каждым мгновением я все слабею и слабею: у меня закружилась голова. Наконец я отнял руки. Он глубоко вздохнул и, продолжая сидеть с закрытыми глазами, поблагодарил меня.

На ложе в покоях лукумона лежала бледная, как труп, девочка — совсем ребенок. Держа руки над миской с углями, она подозрительно и молча посмотрела на меня. Я спросил ее, где лукумон, и она ответила, что старик вот-вот вернется, указала мне место на краю собственного ложа и попросила подождать.

— Ты больна? — спросил я.

Вместо ответа девочка откинула покрывало и показала свои ноги. Я увидел, что икры у нее совсем высохли. Девочка была красивая, но очень худенькая. Она рассказала мне, что ее бодал бык и после этого она стала калекой. Ей было тогда семь лет. Раны и переломы вылечили, но ходить она так и не смогла. Без малейшего стеснения девочка показала мне шрамы, оставшиеся на бедрах от рогов быка, и испуганно прошептала:

— Ты такой добрый и красивый, раздатчик даров. Пожалуйста, разотри мне ноги. Едва ты подошел ко мне, как они заболели.

Я не умел разминать мускулы так, как это делают лекари и банщики, но мне приходилось в молодости помогать тем, кто много занимался борьбой или бегом, — после долгих упражнений мышцы у них всегда сильно болели. Да и меня самого частенько растирали после боев и состязаний, так что я знал, как это делается. Мне казалось, я лишь слегка прикасался к ногам больной, однако она непрерывно стонала. Я хотел было подняться и уйти, но она сказала:

— Нет-нет, прошу тебя, не уходи, мне совсем не больно.

А у меня все больше кружилась голова. Наконец появился старый лукумон и спросил:

— Что ты делаешь, Турмс? Зачем мучаешь бедную девочку?

Я ответил:

— Она сама меня об этом попросила.

— А разве ты помогаешь всем, кто просит? И подаешь каждому просящему милостыню? Или ты не знаешь, что есть хорошие и дурные нищие? Есть люди, которые страдают по своей вине, и есть те, которые страдают безвинно. Может, ты умеешь различать их?

Я подумал и ответил:

— Девочка страдает не по своей вине, но дело вовсе не в этом. Когда я вижу, что человеку плохо, мне не важно, добрый он или злой, виноват он или невиновен; в меру своих сил и умения я помогаю каждому. Не нужно быть особенно мудрым, чтобы понять это.

Лукумон кивнул, собрался мне возразить, однако передумал, ударил в бронзовый гонг и велел принести вина. Потом он сказал:

— Ты очень бледный. Тебе плохо?

Голова у меня шла кругом, а руки и ноги дрожали от переутомления, но я ответил, что чувствую себя превосходно. Мне оказали великую честь, когда пригласили войти в дом лукумона, так что я не имел права стенать и жаловаться, портя старому человеку настроение.

Мы выпили вина, и мне стало лучше. Время от времени лукумон внимательно смотрел на девочку, а та вообще не спускала с него глаз, как будто ожидая чего-то. Потом в покои вошел лукумон из Вольтерры и поздоровался с нами. Старик собственноручно налил ему вина в черную глиняную чашу, опять взглянул на девочку и сказал ей:

— Встань, дитя мое, и иди!

К моему великому удивлению, девочка улыбнулась в ответ и стала шевелить ступнями; потом она села опираясь обеими руками о ложе, и наконец, покачиваясь, встала на ноги. Я хотел подойти поддержать ее, но старец жестом остановил меня; мы втроем сидели, затаив дыхание, и смотрели на девочку. Она сделала неуверенный шаг, потом еще один и осторожно пошла вдоль деревянной крашеной стены. Смеясь и плача, она кричала:

— Я могу ходить, вы видите, я могу ходить! — Потом она протянула ко мне руки и неуверенно двинулась, через всю комнату. Приблизившись, девочка опустилась на пол и стала целовать мои колени. — Лукумон, — прошептала она, задыхаясь, — ты лукумон!

Так же, как и она, я был удивлен этим неожиданным выздоровлением; не слишком веря в то, что произошло, я дотронулся до иссохших мышц на ее ногах и сказал, качая головой:

— Это чудо!

Старый лукумон добродушно засмеялся:

— Ты его совершил, сила идет от тебя, лукумон.

Я закрыл лицо руками:

— Нет-нет, не смейся надо мной.

Старец кивнул лукумону из Вольтерры. Тот шагнул к двери и позвал:

— Войди и покажи свои глаза, ты, который веришь! Мужчина, сидевший прежде в прихожей, вошел, прижимая к глазам ладони. Время от времени он отнимал их, оглядывался вокруг и снова поднимал руки к лицу.

— Я вижу! — сказал он наконец. Покорно склонившись передо мной, недавний слепой воздел руку для божественного приветствия. — Ты сделал это, лукумон! — воскликнул он. — Я могу видеть! Я вижу тебя и сияние вокруг твоей головы.

Старый лукумон сказал:

— Этот человек был слепым четыре года. Он защищал свой корабль от пиратов, и один бородатый великан ударил его по голове. Борода затмила все небо. С тех пор он перестал видеть.

Я огляделся вокруг и почувствовал, что выпил слишком много вина.

— Вы смеетесь надо мной, — сказал я с упреком. — Я ничего не сделал, ибо я ничего не умею.

Оба лукумона одновременно проговорили:

— Могучая сила живет в тебе, и ты можешь воспользоваться ею… если, конечно, захочешь. Пора тебе самому осознать то, что ты рожден лукумоном, а мы давно уже в этом не сомневаемся.