Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

— Ты всегда играешь в шахматы, держа на коленях заряженный арбалет? — усмехается Дюваль, и я с запозданием понимаю, почему он оттолкнул меня от двери.

— Не всегда. Лишь с самыми сильными противниками, — отвечает Крунар.

Ну, это как раз легко исправить. Я снимаю свой маленький самострел с цепочки на поясе. По мощи выстрела он, конечно, не чета арбалету Крунара, но ничуть не менее смертоносен. Я взвожу его, вкладываю стрелу и тихо придвигаюсь к двери.

— Твой ход первый, — говорит Дювалю Крунар.

— Нет! — Я переступаю порог. Мой самострел нацелен канцлеру прямо в лоб. — Именно так он тебя и травил! Фигурки вымазаны «силками Ардвинны»!

— Сударыня Рьенн. В новом наряде вас нелегко узнать, — приветствует меня Крунар. — О чем только думают в обители, отправляя вас в свет в подобном облачении? Или вы отказались от монастырского будущего ради Дюваля?

В его голосе звучит насмешка, но лицо бледнеет, а в глазах возникает тревога.

Меня переполняет удушающая ярость. Его вероломство запятнало чистоту обители и ввергло ее в мирские дрязги. Он использовал меня — и не только меня, саму аббатису! — как пешки в своей игре. Он едва не убил Дюваля и, вполне вероятно, отнял у его сестры трон. Мне жаль его сыновей, и павших, и в особенности живого. Но я не намерена отдавать все, что мне дорого, ради Антона.

Я смотрю на него, готовая убить, но палец отказывается спустить тетиву. Встретившись лицом к лицу с милосердием Мортейна, я теперь готова усматривать его повсюду. Крунар очень многим принес зло, но семя его предательства произросло из любви к сыну.

Убив его, я свершу справедливость, но вместе с тем и дам волю гневу, кипящему в моем сердце. Этого я не могу допустить. Бродя по бранному полю, я поклялась, что никогда более не стану орудием мести.

Я не могу отнять жизнь у этого старого хитрого лиса, хотя он вполне заслуживает расправы.

Разочарованно вздохнув, я опускаю руку с самострелом, но тотчас резко разворачиваюсь и с силой бью им Крунара по голове. На миг в его глазах отражается изумление — и они закатываются под лоб. Канцлер безвольно поникает в кресле.

Дюваль оглядывается на меня и с непроницаемым видом интересуется:

— Это твой Бог снова твою руку направил?

— Нет, — говорю я, посматривая на недвижное тело Крунара. — Мне самой показалось, что так будет правильно. А что, есть идеи получше?

— Ну, я не отказался бы взять его за глотку.

Он изучающе глядит на меня, и я стараюсь не встречаться с ним глазами.

— Мне самой хотелось вынуть из него душу, — говорю я. — Но нам он нужнее живым: так мы сможем очистить твое имя перед советниками.

Полагаю, мои убогие объяснения не могут обмануть Дюваля. Он слишком зорок и всегда таким был. Как же хорошо, что он жив и снова видит меня насквозь!

Ехать до Ренна два дня, но Дюваль еще слаб, и мы добираемся за три.

То, что мы еле тащимся, ничуть не раздражает меня. Если уж на то пошло, мы с ним впервые одни, никуда не торопимся и не должны беспокоиться ни о чем. Когда покидаем Геранд, туманные дни уступают солнечной погоде, которую принято называть «летом Мортейна». Я уверена, что это еще один подарок нам от моего Бога.

Холодный свежий воздух изгоняет последние остатки яда из легких Дюваля, и он быстро восстанавливает здоровье. Мы болтаем и смеемся во время езды. Кажется, я никогда еще не смеялась так много. В пути Дюваль показывает мне имения своего отца, я же останавливаюсь для благодарственной молитвы у каждого придорожного менгира.

Ночи принадлежат нам безраздельно. Мы садимся у огня, который разводит Дюваль, мы соприкасаемся бедрами и плечами, мы пьем вино из одного меха и едим мясо, зажаренное на палочках. Мы говорим обо всякой чепухе, которая имеет значение лишь для нас.

Это роскошь общения наедине, и я понимаю, что скоро все должно завершиться. Слишком скоро.

В последнюю ночь нашего путешествия Дюваль удивительно молчалив. Вытянув из моих волос ленту, он перебирает ее в руке.

— Что с тобой? — спрашиваю я наконец.

Он поднимает голову. В его глазах отражается пламя огня.

— Когда приедем в Ренн, нам придется принимать решения.

Я отворачиваюсь. Еще длится наша последняя ночь, а окружающий мир уже вторгся в наш разговор.

— Знаю, — говорю я и, подобрав палочку, шевелю угли.

— Исмэй, если я тебе не противен, выходи за меня.

Я не могу передать, насколько потрясена этой честью. Честью, о которой никогда даже не помышляла.

Он улыбается.

— Полагаю, — говорит он, — святой Камул со святым Мортейном уж как-нибудь поладят между собой. В мире смертных они часто рука об руку трудятся.

Я тоже расплываюсь в невольной улыбке. Вот такой он всегда. Ужасно практичный.

— Возможно, господин мой. Война и Смерть неразлучны. Только мне нужно сперва переговорить с аббатисой.

У меня еще много вопросов, касающихся монастыря и моего служения, и я должна их разрешить.

— Так ты хочешь остаться в обители?

— Не знаю пока. Но если и так, мое служение уже не может быть прежним. Хотя бы потому, что я утратила веру в непогрешимость сестер.

ГЛАВА 54

Мы нагоняем герцогиню и других ее спутников у самых стен Ренна, в старом аббатстве, посвященном святой Бригантии. Изабо уже там; ее сопровождают госпожа Иверн и верная Луиза. При виде брата Анна и Изабо визжат от радости и бросаются ему навстречу. Какая герцогиня, какая принцесса, какой бастард?.. Они — семья, и эта семья снова вместе.

К моему некоторому удивлению, добрая Луиза сердечно обнимает меня, радуясь, что я вернулась целой и невредимой. Неловко глажу ее по спине. Я еще не привыкла к таким проявлениям любви и приязни.

Сестры из аббатства дают нам порадоваться встрече, потом провожают в приготовленные для нас комнаты. Они заблаговременно обо всем позаботились, понимая, что с дороги нам нужно освежиться и отдохнуть. Что до меня, я уже горюю по чудесному уединению с Дювалем, которое испытала в пути. Послушница открывает передо мной дверь, после чего тихо удаляется. Оставшись одна, я прислоняюсь спиной к дверному косяку и закрываю глаза.

Тихий шорох ткани заставляет меня резко распахнуть веки.

В кресле у очага сидит настоятельница монастыря Святого Мортейна, облаченная в черные церемониальные ризы. И как обычно, по ее бледному лицу невозможно понять, о чем она думает.

Меня охватывают разом страх и раскаяние.

— Матушка настоятельница, — кое-как выговариваю я, преклоняя колени перед аббатисой и касаясь лбом холодного каменного пола.

— Дочь наша, — ледяным голосом произносит она, и в голове у меня не остается ни одной мысли — все вытеснил страх.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});