Любовь властелина - Альбер Коэн

— Солаль, — произнес он и поднес руку к окровавленному лбу.

— Это хорошо, я знаю! Это известная семья! Но учти, что один из моих родственников в России в царские времена был директором Русско-Азиатского банка, в чине действительного статского советника, что соответствует генеральскому чину! Поэтому со мной бесполезно изображать важную персону! А теперь имя, вперед! Славное имечко для той, что вступит с тобой в законный брак!

— Солаль.

— О вкусах не спорят, мне все равно! — вскрикнула карлица, взбив свои прямые волосы, неровной челкой спускающиеся на лоб. — Это же ее личное дело! Кстати, тебя это минует и ты останешься с нами! По правде сказать, они тебе причинили не так уж много зла! Ну, конечно, выцарапали тебе на груди своих пауков, но знаки — это ерунда! По сравнению с бокалом-то! — Она зажала нос и прогнусавила: — А теперь закрой свой мужской торс! Я не хочу его видеть! — Она закрыла глаза руками, но подглядывала сквозь пальцы, пока он запахивал полы сюртука на груди, иссеченной немецкими крестами, черными от запекшейся крови. — Они тебя порезали, они разбили тебе голову, и нос, и глаза, но это все ерунда, дружок, ты увидишь, что дальше — больше! Это мой дядя, духовное лицо, мне так сказал! — Задумавшись, она накручивала и раскручивала прядь своих волос. — А знаешь еще что? Другие народы палец о палец не ударят, чтобы нас спасти! Они будут только довольны, что немцы возьмут на себя всю черную работу! Но сейчас мы не мертвы, мы дышим, мы хорошо спрятались! О, какое счастье! — Она разгрызла зубами орех. — И я по-прежнему Рахиль, и папа мой — Якоб Зильберштейн, самый богатый антиквар Берлина! Раньше мы были наверху, у нас был потрясающий, роскошный просторный магазин! — воскликнула она. — Но мы же не бее-зумны, — проблеяла она, — и когда мой уважаемый отец, автор моей проклятой жизни, почувствовал, куда дует черный ветер, он сделал вид, что мы уезжаем! Да, сделал вид, что мы уезжаем из Берлина, дурень! Тебе понадобилось несколько отрезанных ушей, чтобы хоть чуть-чуть поумнеть! Делать вид, вечно далать вид, мы обречены делать вид! Но при пособничестве, видишь, какие слова я знаю, при пособничестве владельца здания, он из тех, из нации зверей, но доллары любит, мы все вывезли и зарылись здесь! Вот почему нам нужны доллары, много долларов! Это их вина, а не наша! И вот мы скрылись здесь, а зимой печка дает тепло и уют, мы в безопасности, когда в ночи угрожает зло! Ночное зло! — завопила она, страшно жестикулируя. — Кстати, о постели, надо мне расстелить свою! Мое ложе, короче говоря!

Она подмигнула, одним резким ударом закрыла свой веер из страусиных перьев и важно направилась, с достоинством неся свое живое, мускулистое тело к деревянной резной позолоченной детской кроватке. Встряхивая простыни и покрывала, она напевала со значением, что Якоб Зильберштейн — богатый антиквар, и краем глаза наблюдала за произведенным эффектом.

— Погляди, сколько у меня имущества! И все перейдет ко мне, я прямая наследница! Старинная мебель, не подделка, картины старых мастеров с подлинными сертификатами! А если ты не хочешь их бесплатно, купи, заплати! Я знаю им цену! Я со своим милым личиком все это напою твоему милому личику, если хочешь! Но был бы ты поумнее, получил бы их бесплатно, после серьезной беседы с моими дядьями. — Поскольку он молчал, она топнула ногой. — Они нашли тебя на улице и подобрали! Ты им обязан! Что ты хочешь, чтоб я еще сказала! Они тебя подобрали! Это я, что ли, попала в затруднительное положение? Сам займись мной, вместо того чтобы заниматься собой! Кровь тебе очень идет, она как бархат на твоем личике! А я к тому же говорю на многих языках без иностранного акцента, и от этого мы можем в любой стране в любой ситуации обойтись без помощи полицейского. А еще я хорошая хозяйка! Я солю, и мою, и даже чищу щеткой мясо, прежде чем сварить его! Так не остается крови! А в чай я кладу вишневое варенье! Я тебе дам попробовать, и фаршированного карпа тоже! А кстати, хорошая жена должна уметь снимать с личика супруга запекшуюся кровь и должна быть готова убежать с ним тайком от полиции, хорошо спрятав на своем маленьком теле деньги, мой щит от злодеев! Говорят, помолвка — лучший период в жизни, и да счастлив тот, кому удастся им насладиться! Погоди, я наведу порядок на мордочке, ты увидишь!

Она снова намалевала себе губы и напудрила свое квадратное личико, улыбаясь ему во весь рот и выдвигая нижнюю челюсть.

— Что ты об этом скажешь? — спросила она, кокетливо шлепнув его веером. — В конечном итоге, значение имеют только глаза! И не надо смеяться над моим горбом! Это корона в моей спине! И не вздумай сделать предложение моей сестре, красавице! Да, согласна, я не единственная наследница! Что ты хочешь, иногда приходится что-то скрыть в своих интересах. Но пусть она высокая и красивая, она просто сомнамбула, так что все справедливо! А теперь подожди меня, еврей, но говори громко, чтобы составить мне компанию, чтобы мне не было страшно.

Она побежала на другой конец подвала, к лестнице, схватила фонарь и вернулась с громким криком. Задыхаясь, прижав к сердцу руку, она призналась ему с детской улыбкой, что дешево отделалась. Потом она взяла его за руку, и они пошли вдоль картин, висящих на плачущих стенах. Она поднимала фонарь, называла имена художников и возле каждой картины приказывала ему любоваться, топая каблучком. Но когда он протянул руку, чтобы поднять ткань, занавешивающую последнюю картину, она задрожала и схватила его за руку.

— Запрещено, — закричала она, — запрещено смотреть на Ту, что с младенцем! Огнеопасно! — Потянув его за собой, она двинулась вдоль рядов древностей, доспехов, рулонов ткани, старинных платьев, старинных карт полушарий, хрусталя, ковров, статуй; гримасничая, она рассказывала про эти вещи и называла им цену. Внезапно она остановилась перед высокой статуей из железа и яростно почесалась. — Немецкая Дева, Нюрнбергская Дева! — напыщенно объявила она. — Внутри статуя пустая, друг мой! Нас закрывши! внутри, и острые ножи на дверце вонзались в плоть евреев! Но, прежде всего, они нас сжигали! Во всех немецких городах, в Виссембурге, в Магдебурге, в Арнштадте, в Кобленце, в Зинциге, в Эрфурте, они все гордились званием «Поджаривателей евреев»! На древненемецком это называлось Judenbreter! Ох, как я их боюсь! Они жгли нас в тринадцатом веке! Они будут нас жечь в двадцатом веке! Нам нет спасенья, знай это, дорогой мой! Они обожают своего злодея — диктатора, лающего усача! Они все с ним заодно! И епископ Бернинг за него! Он говорил, что все германские епископы за него! Это мой дядя мне сказал, мой великий дядя! А теперь пойдем!

Смущенно опустив голову, он последовал за ней; она порой оборачивалась, чтобы взглянуть на него со значением; они шли вдоль сундуков, ларцов, кресел, валяющихся на земле люстр, он послушно брел за ней, часы вокруг били невпопад, а из темноты за ними наблюдали, улыбаясь, восковые манекены. Внезапно она снова остановилась, погладила чучело филина, глядящее на них оранжевыми глазами под густыми нависающими бровями, а потом поднесла фонарь к саркофагу, где покоилась мумия.

— И фараон тоже! — сказала она. — Он нас истребил всех до единого! Они истребят нас всех до единого, а потом подохнут!

Безмолвно страдая — болели раны на голове, — он все же гордо улыбнулся, понимая ее, становясь таким же, как она. Внезапно прикосновение маленькой влажной ручки к его руке стало ему неприятно, но он не решился отнять руку, опасаясь последующей вспышки гнева. Она остановилась возле ажурной решетки, подняла фонарь, поцокала язычком и театрально указала рукой на старинную дворцовую карету, инкрустированную потемневшим золотом, местами закопченную, но сверкающую множеством маленьких граненых зеркал и украшенную херувимами с факелами в руках.

— Вот памятная вещь! Мой дед, потрясающий раввин! Знаменитый раввин из города Лодзь! В этой карете по ночам его катали по еврейскому кварталу! У нее нет верха, потому что он ехал стоя и благословлял всех вокруг! Это королевская карета! Я так горда, что хочется кусаться! Мы используем ее для моей свадьбы! Я могу сказать слово «свадьба» на семи языках! И не верь, если тебе скажут, что у меня гипертония! У меня просто богатое воображение! — провозгласила она, и всплеснула маленькими ручками с выражением одновременно довольным и лукавым. — А теперь иди сюда и смотри и ничего не бойся, потому что они привязаны!

Он пропустил ее вперед, внезапно поняв, что, если она останется сзади, у нее будет искушение напасть на него, она может завопить, вцепиться ему в затылок, может быть, укусить.

— Скорее, — сказала она и с силой потянула его за собой. За каретой на земле лежали две грустные измученные клячи, привязанные недоуздками к стене. Одна положила голову на землю, высунув язык. Другая вяло встряхивала длинной мордой с совсем человеческим выражением, огромная тень ее головы, колеблясь, металась по стенам. — Лошади моего дедушки! — объявила она. — Мой дед хотел сохранить их до последнего часа! Из уважения, исключительно из уважения! Раньше они жили в конюшне наверху, но теперь скрываются вместе с нами, бедные старички, их зовут Исаак и Иаков. И вот, и хватит! Посмотри! — отчаянно, исступленно закричала она и вновь протянула ему зеркало. — Вот что значит жить на поверхности! В подвал, еврей! Тебе будет хорошо со мной, но знай, что я уже дала слово некоему барону, которого предпочла Натаниэлу Бишофхейму, потому что он слишком молод! Я люблю их постольку-поскольку, ровно настолько, чтобы тонуть вместе с ними на одном корабле! И к тому же, уши хорошо сохраняются в водке, не забывай об этом, если вдруг ты подберешь свое отрезанное ухо. В Лодзи был погром, когда мама была беременна мной, и она отомстила, оттого я родилась такая маленькая. Кстати, что ты мне ни скажешь, я пойму и приму! Ты свободен, дорогой мой, и помни, кто врет, тому камень в рот, так и все зубы переломаешь, а какая девушка на тебя польстится без зубов? Разве ты не знаешь, что рассчитывать на что-то можно, только если у тебя полный набор безупречных зубов? — Она улыбнулась во весь рот, обнажив все свое зубное богатство, и уперла руку в бок. — Меня называют карлицей, но мной многие интересуются! Спроси у Ротшильда, спроси у Бишофхейма! И вообще, твоя судьба — иметь проблемы с головой. Да, мой смазливый дружок, не спорь, только что ты хотел поймать тень Иакова на стене! Я наблюдала за тобой и чуть не лопнула от смеха! Слушай. Я открою тебе секрет. Когда я одна, я запрягаю Исаака и Иакова в карету, сажусь в нее, беру вожжи и катаюсь по подвалу! Как настоящая маленькая королева! Я только что назвала ее сомнамбулой, но я просто не хотела говорить слово «слепая». Или же, когда мне одиноко, когда все мои разбредаются по другим подвалам — за покупками или просто побеседовать, а я-то маленькая, без шеи, зато с горбом, и тогда я стараюсь уснуть, чтобы ни о чем не думать. Больше спишь — меньше грешишь. Давай, вперед, сядем в карету моего дедушки! Быстро, не то я тебя ущипну!