Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908 - Цзюн Чан

Итальянцы, у которых на самом деле для ведения настоящей войны не хватало храбрости, выдвинули требования поскромнее и в конечном счете попросили концессию на территории договорного порта. Говорят, Цыси итальянцам ответила так: «Ни пяди китайской земли вам не перепадет». Итальянцы отступили, и к концу года они от своих притязаний отказались. Западные представители отметили, что «сердца китайских патриотов наполнило ощущение душевного подъема». Однако такая победа не смогла ослабить тревоги, терзавшей душу Цыси. Она знала, что ей просто повезло, так как Италия считалась «маленькой и бедной страной», а ее народ на самом деле воевать не хотел. Итальянцы, что называется, явно пытались взять китайцев на пушку, и она назвала их требования блефом. Только вот поддержка, оказанная Италии крупными европейскими державами, разрушила заблуждения Цыси по поводу «одной семьи» и усугубила ее скорбь. «Власти заморских держав притесняют нас слишком сильно, слишком сильно, – постоянно говорила вдовствующая императрица. – Заморские державы объединяются против нас, и я чувствую внутреннее опустошение».

Даже самые непредвзятые и прозападные представители правящей верхушки Китая пребывали в бешенстве от территориальных притязаний европейских держав на Китай. Их потряс тот факт, что в Америке, остававшейся единственной крупной державой, еще не урвавшей китайской территории, приняли Закон о высылке из США китайцев и запрещении их въезда в эту страну. Тем самым американцы проявили свое презрение к их соотечественникам[40]. Практически все китайцы видели в таких фактах личное оскорбление. Один из них – У Тинфан, изучавший право в Лондоне и возглавлявший миссию Китая в Соединенных Штатах, крайне возмутился такому отношению к своим согражданам: «Люди западной культуры без ума от лошадиных скачек. В Шанхае они приобрели у китайцев просторный участок земли, где два раза в год устраивали гонки, но китайцев на общую трибуну в дни скачек они не пускали. Китайцам предоставляли отдельный вход и отдельную трибуну, как будто те считались носителями какой-то опасной заразной болезни».

Юн Вин (по-китайски Жун Хун), первым из китайцев окончивший Йельский университет, описал событие на шанхайском аукционе, очевидцем которого он стал и которое глубоко его потрясло: «Я оказался в смешанной толпе, состоявшей из китайцев и европейцев. За моей спиной стоял крепкий телом шотландец ростом футов шесть (за метр и восемьдесят сантиметров ростом)… Забавы ради он начал привязывать к моей косичке связку ватных шариков. Но я поймал его за этим занятием и в самой обходительной манере попросил отвязать эти шарики. Здоровяк сложил руки на груди и выпрямился с видом предельного высокомерия и презрения ко мне». Инцидент закончился дракой, причем Юн Вин надавал шотландцу так, что «кровь ручьем лила из носа и губы [задаваки]». «После этого случая наш шотландец всю неделю не появлялся на публике. а причина этого. состояла по большому счету в том, что его прилюдно поставил на место низкорослый «китаеза»…» Юн Вин вспоминал: «С момента учреждения иностранного поселения на положении особой территории рядом с городом Шанхаем неизвестно случая, чтобы хотя бы один китаец внутри его юрисдикции когда бы то ни было осмелился или попытался отстаивать свои права. когда они нарушались или попирались одним из иностранцев. Из-за их кроткого поведения все личные оскорбления и унижения проходили без возмущений и возражений. Однако скоро наступит время, когда народ Китая достигнет таких вершин просвещения и прозрения, что узнает о своих правах, как общественных, так и личных, и обретет нравственное мужество заявить о себе и отстоять свою честь».

Именно этот Юн Вин внедрит в практику отправку китайских юношей в Америку для приобретения знаний, а У Тинфан в свое время станет одним из тех деятелей, кто составит правовой кодекс на западный манер. Оба обратят свои обиды в инерцию реформ Китая по лекалу Запада, к которому они на всю жизнь сохранят привязанность и восхищение. О своей поездке в США У Тинфан написал так: «Когда уроженец и житель Востока, всю жизнь проведший в своей собственной стране, где воля его суверена считается превыше всего на свете, а свобода личности гражданина не признается вовсе, впервые ступает на землю Соединенных Штатов, он начинает ощущать атмосферу, не похожую ни на что до сих пор ему известное, а также переживает своеобразные ощущения, совершенно новые для него. Впервые в своей жизни он ощущает возможность делать все, что ему заблагорассудится, безо всяких ограничений… он просто теряется от изумления».

Чувство ненависти к Западу у средних селян и жителей мелких городков выражалось, как правило, в отношении христианских миссий, открытых по соседству. К тому времени на территории Китая жило и окормляло паству больше 2 тысяч миссионеров. С наступлением тяжких времен они, как иностранцы, легко становились объектами ненависти со стороны местного населения. Непреклонность кое-кого из священников делу только вредила. Враждебность усиливалась в периоды засухи, из-за которой для земледельцев надолго наступала труднейшая жизнь. В такие времена селяне часто устраивали затейливые обряды и молились богу дождя, отчаянно надеясь на то, что смогут пережить предстоящий год. Речь шла о жизни и смерти, и от всех селян требовалось участие в этих обрядах, чтобы бог мог ощутить их единодушную искренность. Многие обитатели христианских миссий утверждали, будто местные жители молятся не тому богу, и осуждали эти обряды как театральные представления «перед черным истуканом». Е.Г. Эдвардс, на протяжении 20 лет отслуживший в Китае врачом-миссионером, написал в своем дневнике: «Редко кому из иностранцев дано было понять (для которых все эти театрализованные представления казались бессмысленными и нелепыми), чем они привлекали народ и сколько денег тратилось на них каждый год». Таким образом, руководители миссий запрещали своим новообращенным вносить в эти мероприятия свою долю или принимать в них непосредственное участие. Естественно, что, когда засуха затягивалась, селяне обвиняли иностранцев и новообращенных в том, что они разгневали бога дождя, а им приходится погибать от голода. Когда мандарины объяснили все это священнослужителям, их ответ прозвучал непреклонно, как поделился своими наблюдениями Е.Г. Эдвардс: «Чтобы предотвратить новые недоразумения, чиновники попросили миссионеров призвать христиан заплатить причитающиеся взносы. На такую просьбу поступил вполне ожидаемый ответ; и чиновникам еще раз объяснили, что участие в представлениях не только не одобрялось протестантской церковью в Китае, но и служило поводом для наказания тех, кто по привычке их посещал».