Кахатанна. Тетралогия (СИ) - Виктория Угрюмова

Маленькая черепашка мигнула бусинкой глаза и вытянула из‑под панциря морщинистую шею:

— Кахатанна…

Странный ритм слова гремел у нее в голове торжественным гимном, яркими всполохами плясал под веками, вспыхивал огоньками сладкой боли. Все еетело вслушивалось в это слово и примеряло его на себя.

— Кахатанна, — отбивало мерный ритм сердце, наполняясь теплом, — ка‑ха‑тан‑на…

Она знала этот мир с самого своего рождения; нет — с самого его рождения, ибо он был ее частью, — это ее душа кричала и пела в каждой колонне, каждой ступени светлого храма. Это ее память застыла в изгибе ажурного мостика, ее сила питала землю, защищая и оберегая.

В ушах раздался грохот, будто грубые крепостные стены рухнули, и звонкий голос разнесся по всему пространству Варда:

— Я вернулась!!!

Она взлетела по ступеням, подбежала к дверям и потянула их на себя.

Двери подались, но со скрипом, будто сомневаясь и, требуя подтверждения своим дверным мыслям. Какое же это было наслаждение — явственно слышатьсмешные и, одновременно серьезные дверные рассуждения: уже открываться или еще помедлить, чтобы все было как положено. И чтобы не смущать бедные создания, чтобы порадовать их, она набрала полные легкие звонкого прозрачного воздуха и крикнула во всю силу:

— Кахатанна!

И весь мир ответил ей громким приветственным криком. Вздрогнул храм, распахиваясь ей навстречу, зажигаясь. яркими огнями, вспорхнули отовсюду птицы, заливаясь радостно — гомон их разнесся по всему парку. Заплескалась в бассейнах веселая вода, подернулась рябью счастливого смеха. Лягушки заквакали, как в брачный период, — так громко и нестройно, что она рассмеялась. Выкатилась на поляну неизвестно из какой норки шумная ежиная семейка и колючими шариками забегала в высокой траве, смешно похрюкивая. Цветные змейки метнулись в траве яркими ленточками, издавая удивленно‑восторженное шипение:

— Кахатанна?

И она, раскинув руки, как птичьи крылья, уносясь в безграничное пространство красоты и счастья постижения себя, еще раз прокричала:

— Я Кахатанна!

И бессильно опустилась у растерянных дверей, которые слегка поскрипывали, зазывая ее внутрь и жалуясь на долгое ожидание. Скрип как тоненький всхлип — и она тоже заплакала. От облегчения, от радости и боли.

Где‑то на другой стороне, под сенью кустарника, мелькали прозрачные тени. Они приветственно кивали ей, они радовались — два огромных белых волка, трое воинов и крохотный альв в кокетливой шапочке, сдвинутой набекрень…

Вся Салмакида, столица Сонандана, бурлила в ожидании празднества, и оживленный гомон доносился даже до тихих аллей храмового парка.

Когда Каэтана вышла из храма, ее уже ждало пышное сопровождение — жрецы, воины, вельможи; а поодаль теснилась ликующая толпа горожан и паломников, которые хоть и не смели приближаться к живой богине, но и не могли не посмотреть на нее издали.

Нингишзида, одетый в пышные одеяния, расшитые драгоценными камнями, встретил ее низким поклоном и предложил отправиться во дворец, с тем чтобы дети Интагейи Сангасойи наконец смогли должным образом отпраздновать возвращение своей богини.

— На все ли свои вопросы ты получила ответ, Ищущая? — улыбнулся он.

— Не на все. В частности, почему ты и сейчас называешь меня Ищущей?

— Это одно из твоих имен, о Суть Сути. Я постараюсь рассказать тебе все, что знаю сам, чтобы облегчить твоей памяти долгий путь возвращения из бездны.

Сопровождаемые почетным эскортом, они двинулись ко дворцу под приветственные крики огромной толпы. Каэтана улыбалась, иногда махала рукой, вызывая недоуменные взгляды жреца. Однако он не протестовал против столь небожественного поведения. Очевидно, Интагейя Сангасойя и до своего исчезновения отличалась некоторой взбалмошностью.

— Я неправильно себя веду? — наконец решилась спросить Каэ, наклоняясь к самому уху Нингишзиды.

— Не страшно, Мать Истины. Ты ведь не обычная богиня, и неисповедимы мысли твои, — добавил он неожиданно жалобно, словно уставший родитель, доведенный до отчаяния выходками непослушного ребенка.

— Ну а если неисповедимы, то давай уговоримся на будущее — не называй меня больше Матерью Истины. У меня при величании волосы встают дыбом — неужели я так плохо выгляжу?

Жрец рассмеялся легкои звонко, как юноша, а затем объявил:

— Это действительно ты. Я и раньше не сомневался, но твои слова убедят и самого неверующего. Ты всегда не хотела называться Сутью Сути и Матерью Истины. Знаешь, сколько верховных жрецов впадали в отчаяние, когда ты просто отказывалась отвечать на такое обращение.

— Отказывалась? И правильно…

— Ничего себе — «правильно». Представляешь, паломники собираются, жрецы при полном параде: церемониал, как ты понимаешь, соблюдается для людей, а не для нас. А ты обижаешься на Мать Истины — и никаких ответов… Ну хорошо, как прикажешь к тебе обращаться?

— Называй меня по‑прежнему Каэтаной. Мне нравится.

— А для храмовых церемоний?

— Чем тебе не нравится Кахатанна?

— Нельзя называть твое имя вслух. Этим могут воспользоваться злые силы.

— И так уже воспользовались. В общем, делай как хочешь, но лично ко мне обращайся по имени.

Жрец открыто улыбнулся и совершенно по‑дружески сказал:

— Договорились…

Улицы столицы были вымощены розовым камнем, а здания выглядели яркими и нарядными. Их архитектура была изысканной и очень необычной, особенно после суровых крепостей запада и пыльных городов востока. Изящные домики были украшены затейливой лепкой, статуями и колоннами; крыши крыты разноцветной черепицей — красной, зеленой, голубой, — отчего город напоминал ухоженный цветник. Кокетливые башенки пестрели. яркими флажками, а балкончики и колонны были увиты плющом, виноградом и дикими розами. Особую прелесть городу придавали многочисленные парки, которых нельзя было увидеть в посещенных Каэтаной городах‑крепостях, хотя и Салмакида была надежно отгорожена от внешнего мира высоченной стеной такой толщины, что по ней свободно могли проехать рядом два всадника.

Многочисленные магазинчики и лавки с разнообразнейшими товарами то и дело попадались на пути следования праздничного кортежа.

За несколько сот метров от дворца татхагатхи выстроились стройными шеренгами конные рыцари. Серебряные доспехи сверкали на солнце.

Сам Тхагаледжа встретил богиню перед ступеньками своего дворца.

Обширное помещение тронного зала было ярко освещено сотнями толстых восковых свечей, медленно тающих в изысканных золотых канделябрах. В тонких, изумительной красоты вазах стояли свежие цветы, отчего воздух в зале был напоен свежим ароматом лета.

Во главе длинного стола стояло высокое кресло, ис— кусно вырезанное из прозрачного желтого камня, вместившего, казалось, всю теплоту и нежность солнечных лучей. В него Каэтану и усадили.

Когда с официальной частью было наконец покончено, пропеты все положенные гимны, произнесены приличествующие случаю речи, ее наконец оставили в относительном покое. Но даже через толстые стены дворца доносились радостные крики толпы, приветствовавшей возвращение своей богини.

Вельможа, прислуживающий Каэ и гордящийся такой честью, наполнил ее кубок прозрачным зеленым вином и отступил на шаг, благоговейно любуясь, как Мать Истины жмурится от удовольствия, потягивая напиток.

— Решительно, мне было зачем сюда возвращаться, — резюмировала она, когда кубок опустел. — Это звала память о здешних винах.

Тхагаледжа рассмеялся:

— Тогда я понимаю тебя еще больше, чем раньше. Я рад, что у Сонандана такая повелительница.

— Ну нет, — возмутилась Каэ. — Я совершенно не собираюсь ничем повелевать. Хватит с меня! Теперь только тишина и отдых.

— А вот этого не получится, — довольно непочтительно отреагировал Нингишзида. — За время твоего отсутствия — а прошло уже два человеческих века — накопилось слишком много проблем. Красота, которой ты так любуешься, — дело твоих собственных рук. Но тебя не было слишком долго, и если сейчас ты не примешься за дело, то Сонандан недолго просуществует в таком виде, как сейчас. Нам очень трудно сдерживать врагов. Да и помочь мы можем далеко не всем.; — Я тоже, — прошептала Кахатанна.

— И все же ты бессмертна, ты почти всемогуща и лючти всеведуща.

— В этом «почти», жрец, порой заключена судьба мира. Каэтана пригубила из вновь наполненного кубка и спросила:

— А теперь ты можешь поведать мне подлинную и правдивую историю о том, что со мной все‑таки произошло? И кстати, расскажи внятно о Таабата Шарран. Если говорить начистоту, я до сих пор теряюсь в догадках, что уже сбылось, чему еще суждено сбыться. — Прикажешь начать прямо сейчас? — охотно откликнулся жрец.

— Конечно. Должна же я когда‑нибудь свести концы с концами.

— И я с удовольствием послушаю, — вмешался в разговор Тхагаледжа. И с поклоном обратился к Каэта‑не: — Ты позволишь, великая, принять не такой торжественный вид?