Утренние поезда - Авенир Зак

С т р е п е т о в а. Откажись.

П о г о д и н. Я не могу этого сделать. Я чиновник, человек зависимый. Это значит выйти в отставку. К тому же я считаю, что так будет лучше для нас обоих. Ты сменишь обстановку, для тебя начнется новая жизнь.

С т р е п е т о в а. Какая еще новая жизнь!.. Виссарик учится в университете, я не могу оставить его одного. Здесь в Петербурге у меня какая-никакая, но есть работа… Нет, не поеду!

П о г о д и н. Ты не любишь меня! И никогда не любила! Ты всю жизнь любила одного Писарева. А я… я просто замещаю его…

С т р е п е т о в а. Это не новость. Да, я любила Писарева. И для меня это было и останется навсегда самым дорогим, самым мучительным воспоминанием. Но что было, то было. Теперь ты мой муж.

П о г о д и н. Муж? Ты вышла за меня, когда тебе было плохо, очень плохо. От отчаяния. И я для тебя не муж, а… игрушка… мальчик… Душой ты привязана к другому. Я чувствую это, вижу, знаю!

С т р е п е т о в а. Что ты можешь знать?!..

П о г о д и н. Жизнь моя стала невыносимой. Если ты не поедешь… я наложу на себя руки!

С т р е п е т о в а. Не говори глупостей. Человек, который говорит, что покончит с собой, никогда этого не сделает. И не пугай меня, мой мальчик!

П о г о д и н. Я не мальчик! И я докажу, что я не мальчик! Я твой муж и я требую, чтобы ты ехала со мной в Москву!

С т р е п е т о в а. Требуешь?! Муж?.. Да я сто мужей променяю на одну хорошую роль, любого отдам, чтобы только быть в театре, на сцене.

П о г о д и н. Да, это так… Ну что ж. Я давно понял, что занимаю в твоей жизни самое ничтожное место. А я-то мечтал стать тебе опорой… Не смог… Что ж… Ладно… Я ухожу…

С т р е п е т о в а. Куда?

П о г о д и н. Ухожу…

С т р е п е т о в а (внимательно смотрит на него). Только не пугай меня, пожалуйста. Пойди к своему начальству и откажись от этого назначения. И не мешай мне, у меня завтра концерт.

П о г о д и н. Прощай! (Уходит.)

С т р е п е т о в а (репетирует стихотворение Некрасова).

«Отпусти меня, родная,Отпусти, не споря!Я не травка полевая,Я взросла у моря.Не рыбацкий парус малый,Корабли мне снятся.Скучно! В этой жизни вялойДни так долго длятся…Здесь, как в клетке заперта я…»

За сценой раздается выстрел. С т р е п е т о в а  удивленно прислушалась и вдруг, поняв, что произошло, застыла. У нее вырывается чуть слышный стон. Потом, вскрикнув, убегает и вскоре возвращается.

С т р е п е т о в а. Когда играет Писарев, я прихожу в театр… В тот самый театр, где еще недавно играла сама, театр, убивший меня, растерзавший мою душу… Я покупаю билет, хотя могла бы и не покупать. В антракте стою у окна спиной к прогуливающейся публике. Не хочу ни с кем разговаривать. Потом ухожу, так и не заглянув за кулисы. После смерти Погодина я решила оставить сцену. Не смогла. Участвую в случайных спектаклях, езжу на гастроли в провинцию, играю с любителями, выступаю в благотворительных концертах… Что-то во мне сломалось… Одна из моих гастролей дала всего сорок рублей сбору!

Стоит и вслушивается в голоса — отзывы на ее выступления.

Г о л о с а.

— Мы видели перед собой то Стрепетову, то как будто не Стрепетову. То мы узнавали в ней прежнюю любимую, даровитую артистку, ее выразительное лицо, ее глаза, ее движения, полные благородства и достоинства… То словно какой-то кудесник тут лее на глазах подменял Стрепетову и выдавал вместо нее какую-то неопытную провинциальную актрису.

— Если бы я был профессором по нервным болезням, то непременно пригласил госпожу Стрепетову воспроизвести перед студентами сцену столбняка из «Семейных расчетов». Нет, это не драматическое искусство. Это может нравиться лишь любителям сильных ощущений, охотникам смотреть на травли, присутствовать на казнях и посещать больничные палаты…

— Ее Катерина производила впечатление нервной, очень обидчивой, очень чувствительной и не очень доброй женщины, склонной к истерии. Прибавьте сюда полнейшее отсутствие пластики, грации и красивых жестов. Очевидно, эта роль не подходит к ее средствам.

С т р е п е т о в а. Иногда я думаю… Не лучше было бы послушать тех, кто советовал мне стать учительницей. Сколько горя меня бы миновало, сколько унижений, оскорблений… И все же нет! Короток был мой век актерский, не щадила меня судьба… И все же не променяла бы свою жизнь на другую… Не променяла бы… Ни за что! (Уходит.)

У Писарева. П и с а р е в  в халате, с книгой в руках полулежит на диване. Входит  С т р е п е т о в а.

С т р е п е т о в а. Ну что? Оклемался? И сразу за книгу… Тебе бы не книжки читать, а богу молиться, за выздоровление благодарить.

П и с а р е в. Господу до меня дела мало. А вот тебя благодарить не знаю как. Ведь ты меня выходила.

С т р е п е т о в а. Да кто ж о тебе позаботился бы? Твоя жена только разговоры разговаривать и умеет. А чтобы лекарство вовремя подать, подушку поправить — этому она не обучена…

П и с а р е в. Да ведь она сиделку наняла.

С т р е п е т о в а. Ты, Модест, до седых волос дожил, а ума не нажил. Нешто сиделка, чужая баба, больному нужна? Человеку когда плохо — ему свой, близкий нужен. Это получше лекарств всяких. Ну да ты этого никогда не понимал.

П и с а р е в. Непостижимый ты человек, Полина Антипьевна. То к сыну моему собственному не допускаешь, то меня, больного, выхаживаешь…

С т р е п е т о в а. Что уж там… Все-таки жена я тебе перед богом. И ничто нашего брака отменить не может. А что было промеж нас, так то до этого не касается.

П и с а р е в. А как же Аненкова моя позволила? Как до меня допустила?

С т р е п е т о в а. А я ее и не спрашивала! Пришла, и все тут. Она только губы поджала, плечами подергала… Да попробовала бы не пустить!

П и с а р е в (смеется). Да. Уж если ты что задумала, тебя не остановишь…

С т р е п е т о в а. Где там. Еще как остановили! На всем скаку! Люди… «Люди, которые власть имеют»…

П и с а р е в. А мне опять жалованье сбавили… Да играю теперь… редко… Не нужен я им…

С т р е п е т о в а. Знаю… Все знаю, Модест.

П и с а р е в. Как подумаешь, что нынче людям нравится, — только руками разведешь.

С т р е п е т о в а. Ты хоть мало, да играешь. А я… Разве в концертах, да еще другой раз любители пригласят… Тут как-то в Кронштадт ездила. Пьеса дурацкая, про французских миллионеров… А после — банкет, речи, про святое искусство, про служение… Не выдержала. Никакого, говорю, искусства в ваших кабацких стенах нет и не было! Сами вы сюда пришли, чтобы под благим предлогом лишнюю рюмку коньяку опрокинуть, да еще жен привели на офицериков молодых глаза пялить. А мы, служители, не об искусстве, а о хлебе насущном думаем. Какое уж тут святое искусство… Что тут поднялось!